Питирим Сорокин - Человек. Цивилизация. Общество

• Название: Человек. Цивилизация. Общество
• Автор: Питирим Сорокин
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Культурология
• Год: 1992
• ISBN: 5-250-01297-3

В сборнике впервые осуществлена попытка дать целостное представление о творчестве одного из основоположников русской и американской социологических школ — Питирима Александровича Сорокина (1889–1968). В издание включены сочинения по культурологии, социально-политической, социологической и философской проблематике, написанные в России, а также переводы наиболее известных работ, отражающих почти полувековой период его исследований в США.

Адресуется всем интересующимся историей, философией и социальной мыслью XX века.

---

Столь же неудовлетворительными являются те теории, которые пытаются отделить культурные и социальные аспекты социокультурных явлений друг от друга на том основании, что «культура — это название, которое дается отдельным взаимосвязанным традициям социальной группы… Общество, пожалуй, является более широким термином, поскольку оно включает в себя проявления культуры и импульсы»[219]. Каждая организованная группа необходимо обладает нормами права и морали. Правовые и моральные ценности являются существенной частью культурных ценностей. Поэтому любая организованная группа неизбежно обладает культурой. Более того, ни социальная группа, ни индивид (за исключением просто биологического организма) не могут существовать без компонентов значений и носителей, то есть без культуры. По этой причине «общество» не может быть более широким термином, чем «культура», как не могут эти два явления рассматриваться вне связи друг с другом. Единственно возможное различие связано с тем, что термин «социальный» означает сосредоточение на совокупности взаимодействующих людей и их отношениях, тогда как «культурный» означает сосредоточение на значениях, ценностях и нормах, а также на их материальных носителях (или материальной культуре)[220].

Революция и социология

Бойня: Революция 1917 года

В полном жизненном цикле всех великих революций как бы просматриваются три типические фазы. Первая обычно очень кратковременна. Она отмечена радостью освобождения от тирании старого режима и ожиданиями обещаемых реформ. Эта начальная стадия лучезарна своим настроением, ее правительство гуманистично и милостиво, а его политика мягка, нерешительна и часто бессильна. Но вот в людях начинает просыпаться «наихудший из зверей». Краткая увертюра подходит к концу и обычно на смену ей приходит вторая, деструктивная фаза. Великая революция превращается в ужасающий шквал, неразборчиво сметающий все на своем пути. Она безжалостно искореняет не только обветшалые, но и все еще жизнеспособные институты и ценности общества, а тем самым уничтожает не только отжившую свой век политическую элиту старого режима, но и множество творческих лиц и групп. Революционное правительство на этой стадии безжалостно, тиранично и подчас кровожадно, а его политика преимущественно деструктивна, насильственна и террористична. И если случается, что торнадо второй фазы не успевает до основания разрушить нацию, то революция постепенно вступает в свою третью, конструктивную фазу. Уничтожив все контрреволюционные силы, революция начинает создавать новый социальный и культурный порядок. Причем этот новый строй основывается не только на новых революционных идеалах, но и реанимирует самые жизнестойкие дореволюционные институты, ценности и способы деятельности, временно разрушенные на второй фазе революции, но возрождающиеся и вновь утверждающие себя помимо воли революционного правительства. В постреволюционном порядке обычно новые модели и образцы поведения тем самым гармонизируют со старыми, но не потерявшими жизненную силу образцами дореволюционной действительности.

Строго говоря, лишь в конце 1920 года русская революция вступила в третью фазу и сейчас находится в стадии ее полного развития. Ее внешняя и внутренняя политика гораздо более продуктивна и конструктивна, чем политика многих современных западных и восточных стран. Чрезвычайно обидно, что эти изменения все еще продолжают игнорироваться политиками и правящей элитой других держав.

Как участник, я наблюдал за развитием всех трех фаз во время революции 1905–1908 годов. В 1917-м мой опыт напрямую касался лишь первой и второй фаз этой эпохальной революции. Последующее описание революции взято из моей книги «Листки из русского ежедневника»[221], в которой описаны не только события начала деструктивной фазы, но и повествуется о том, что произошло со мной и моими современниками в течение наиболее деструктивного периода русской революции в 1917–1922 годах.

День первый: 27 февраля 1917 года

Настал день. В два часа после полуночи я вернулся из Думы и поспешил за письменный стол, дабы записать все сенсационные события этого дня. Поскольку я себя не очень хорошо чувствовал, а лекции в университете были в сущности прекращены, я счел возможным остаться дома и прочесть новый труд Вильфредо Парето «Трактат по общей социологии». Время от времени звонил телефон, и мы с друзьями обменивались последними новостями.

— Толпы народу на Невском значительнее, чем когда-либо.

— Рабочие Путиловского завода вышли на улицы.

В полдень телефонная связь окончательно прекратилась; около трех один из моих студентов примчался ко мне с известием, что два вооруженных полка с красными знаменами покинули бараки и направились в сторону Думы.

Спешно покинув дом, мы отправились по направлению к Троицком) мосту. Здесь мы столкнулись с огромной, но спокойной толпой людей, прислушивающейся к выстрелам и жадно выпивающей с каждым «новым» битом информации. Никто не знал ничего определенного.

Не без труда мы перебрались на ту сторону реки и добрались до Экономического совета и земства. Я думал о том, что если полки прибудут к Думе, то в первую очередь их следует накормить. Тогда я обратился к одному из своих друзей, члену совета: «По старайтесь раздобыть провиант и вместе с моим посланием отправьте его в Думу». Мой старый приятель, господин Кузьмин, присоединился к нам в тот момент, и мы тотчас же отправились в путь. Невский проспект на углу Екатеринина канала был все еще спокоен, но стоило нам свернуть на Литейный, как толпы стали расти, а выстрелы слышны все громче. Неистовые попытки полиции рассеять толпу оставались безо всякого эффекта.

— А, фараоны! Вот и наступил ваш конец! — завывала толпа.

Продвигаясь крайне осторожно вдоль Литейного, мы вдруг обнаружили свежие пятна крови и увидели два трупа на тротуаре. Успешно маневрируя, мы в конце концов добрались до Таврического дворца, плотно окруженного толпами крестьян, солдат и рабочих. Однако попытки проникнуть вовнутрь русского парламента еще не предпринимались, но уже повсюду на виду стояли пулеметы и пушки.

Зал Думы являл собой совершенно контрастирующее зрелище безмятежья. Повсюду царили комфорт, достоинство и порядок. Лишь по углам можно было узреть небольшие группки депутатов, обсуждающих ситуацию. Дума же в действительности была распущена, хотя Исполнительный Комитет был назначен временно исполняющим обязанности правительства.

Растерянность и неуверенность чувствовались в выступлениях депутатов. Капитаны, ведущие государственный корабль в жерло циклона, вовсе не были уверены в правильности взятого курса. Я вновь вышел во двор и объяснил группе солдат, что пытаюсь организовать для них провизию. Они быстро раздобыли автомобиль с развевающимся над ним красным флагом и стали пробираться сквозь толпу.

— Этого достаточно, чтобы всех нас повесить, если революция будет подавлена, — сказал я шутливо моим гвардейцам.

— Бросьте переживать. Все будет хорошо, — ответили они мне.

Неподалеку от Думы проживал адвокат Грузенберг. Его телефон, по счастью, работал, и я связался с моими друзьями, которые пообещали, что провиант скоро будет доставлен. Вернувшись в Думу, я обнаружил, что толпы теснее окружают здание Думы. На площади и прилегающих улицах возбужденные группы людей толпились вокруг ораторов — членов Думы, просто солдат и рабочих, рассуждающих о значении дневных событий, приветствующих революцию и падение царского деспотизма. Все разглагольствовали о власти народа и призывали поддержать революцию.

Зала и коридоры Думы были переполнены людьми, солдаты были вооружены винтовками и пулеметами. Но порядок все еще превалировал; улицы еще не «взорвались».

— Товарищ Сорокин! Наконец-то революция! Наконец день победы настал! — кричал мне один из моих студентов по мере того, как он и его друзья приближались ко мне. В их лицах читались надежда и восхищение.

Войдя в зал заседаний, я встретил там некоторых депутатов от социал-демократической партии и около дюжины рабочих — ядро будущих Советов. От них я получил настойчивое приглашение стать членом Совета, но в тот момент я еще не чувствовал в себе уверенности, тем более что они сами готовились к митингу с писателями, организовавшими нечто вроде официальной пресс-конференции революции.

— Кто избрал именно этих людей в качестве представителей для встречи с прессой? — вопрошал я себя. Вот они, назначившие сами себя цензорами, захватившие власть во имя подавления остальных, в их представлении нежелательных, готовящиеся удушить свободу слова и печати. Внезапно слова Флобера пришли мне на ум: «В каждом революционере таится жандарм».