Питирим Сорокин - Человек. Цивилизация. Общество

• Название: Человек. Цивилизация. Общество
• Автор: Питирим Сорокин
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Культурология
• Год: 1992
• ISBN: 5-250-01297-3

В сборнике впервые осуществлена попытка дать целостное представление о творчестве одного из основоположников русской и американской социологических школ — Питирима Александровича Сорокина (1889–1968). В издание включены сочинения по культурологии, социально-политической, социологической и философской проблематике, написанные в России, а также переводы наиболее известных работ, отражающих почти полувековой период его исследований в США.

Адресуется всем интересующимся историей, философией и социальной мыслью XX века.

---

Мало того, и в настоящее время ряд убийств (убийство на войне, в случае необходимой самообороны, смертная казнь и т. д.) не только не считаются преступными актами, но, напротив, еще награждаются как акты доблестные. Поэтому говорить, что убийство и кража всегда были преступными актами, — значит заниматься той «силлогистикой», в которой Ферри обвиняет всех, не согласных с ним.

Значит, дело уже не в самом характере акта, а в мотивах, его вызвавших. Но что значит выражение «личные побуждения», и совпадает ли оно с «антиобщественными инстинктами» (выражение Ферри). Я думаю, что всякий акт любого человека вызван «личными побуждениями», а потому отождествлять акты «личного побуждения» с антиобщественными актами нельзя. Ферри, очевидно, разумеет под первыми «эгоистические» акты, где в жертву своим интересам приносятся общественные интересы. Раз так обстоит дело, то, очевидно, под преступные акты подойдут какие угодно акты, а не только убийство и кража, потому что общественные интересы предписывали в качестве должных и убийство и неубийство, и жестокость и милосердие, и ненависть и любовь, и скупость и расточительность, и правду и ложь, и кражу с грабежом и охрану собственности, и насилие и «неприкосновенность личности», и педерастию с публичным «развратом» (религиозный гетеризм и т. п.) и воздержание от половой жизни (аскетизм) и т. д. Спрашивается в таком случае, как же согласовать второе определение с первым. Но мало того, индивид может совершать поступки из чисто эгоистических побуждений (личный мотив), — и тем не менее эти акты могут совпасть с общественными интересами, следовательно, не будут «антиобщественными инстинктами»; и обратно, может совершить поступок, противоречащий общественным нормам, и тем не менее вызванный не эгоистическим расчетом, а исполнением высшего долга. Примером первого типа могут служить те лица, которые, пользуясь нормами закона, мстят своим недругам, основательно или неосновательно обвиняя их в нарушении норм, охраняемых правом, и вообще лица, совершающие ряд поступков ради узких эгоистических выгод, но так как эти выгоды не противоречат нормам права, то они и не считаются за преступление.

Примерами второй категории могут служить Христос, мученики, Сократ, Гус и т. д., несомненно нарушавшие общественные нормы, но столь же несомненно действовавшие не из «личных побуждений», а во имя «высшего долга».

Спрашивается, которая из этих двух категорий есть преступная категория. Первая действует из личных побуждений (эгоизма), но не нарушает общественных норм; вторая нарушает нормы, но действует не из «личных побуждений» (эгоизма). Определение Ферри предполагает, что антиобщественность и эгоизм, общественность (соблюдение норм) и альтруизм всегда совпадают. Но это, как мы видели, предположение совершенно ошибочное, благодаря этому и дальнейшее различение «атавистической и эволюционной преступности» теряет смысл, а вместе с этим, помимо других возражений, терпит фиаско и все определение преступления.

После целого ряда зигзагов мысли Ферри принужден сознаться, что «нам вовсе не так уж важно знать, какие именно аномалии преступники обнаруживали десять — двенадцать тысяч лет тому назад или какие обнаруживают современные дикари, так как мы занимаемся уголовной социологией лишь постольку, поскольку она касается настоящего момента и ближайшего будущего современных культурных народов, а отнюдь не для того, чтобы метафизически выводить абсолютные и вечные законы».

Понятие преступления для Ферри совпадает с современным позитивно-юридическим понятием, против которого он сам же протестовал и смело хотел найти «прирожденные» преступления, в зависимости от чего хотел определить тип «прирожденного» преступника. А замечание о «delit naturel»[68] означает уже полный скептицизм и полное банкротство в своих попытках, что, однако, Ферри, врагу «логики и силлогизмов», не мешает в дальнейшем проделывать удивительные логические операции и говорить об «естественной и атавистической» преступности, об убийстве и краже как «извечных» преступлениях и т. д.

Но раз нет определения преступления, или же оно совпадает с данным позитивно-юридическим понятием, исторически изменчивым и непостоянным, то позволительно было бы спросить, в зависимости от чего же классифицируются люди на категории преступных и не преступных? Где те критерии, которые позволяли бы устанавливать антропологические свойства преступников? Во что же превращается сама уголовная антропология?

Так как в мою задачу не входит изложение всех главнейших определений преступления, то я ограничусь приведенными примерами и перейду к краткому развитию тех положений по отношению к преступлению, которые вытекают из вышеустановленных посылок…

Итак, сейчас перед нами задача определения преступления, то есть выделения класса определенных актов, обладающих одинаковой природой и одинаковыми признаками…

Для достижения этой цели прежде всего напомним, что нельзя признаки класса «преступных» актов искать вне психики… «Преступным» будет и может быть тот или иной акт не сам по себе, а лишь в том случае, когда в психическом переживании кого-нибудь он квалифицируется как преступный. Если бы мы попытались исключить эту чисто психическую природу преступления — мы бы не усмотрели в актах ничего, кроме простых актов, то есть движений двух или большего числа тел, имеющих определенную форму, определенную скорость и т. п. В этом случае поступки людей были бы тем, чем они являются в глазах физика, изучающего их «как частные виды взаимодействия двух или большего числа тел», как частный случай сложного взаимодействия, изучаемого вообще механикой…

Это взаимодействие было бы в этом случае однородным с взаимодействием двух камней, но только более сложным и разнообразным. Там, где нет психики, там нет и преступных форм взаимодействия и взаимоотношения. Где нет индивида, одаренного психической жизнью, нет и не может быть никаких преступных актов. Не в том или ином характере акта заключается его «преступность», а в том, что этот акт кем-нибудь психически переживается как преступный, как запрещенный…

Из сказанного вытекают нижеследующие основные положения:

1). Преступление может быть только психическим явлением, и класс преступных явлений есть класс специфических психических процессов, переживаемых тем или иным индивидом.

2). Определить признаки преступления — это значит отметить признаки специфического класса психических переживаний.

3). Так как психические переживания даны только в индивиде, то при определении преступления и преступных деяний можно стоять только на точке зрения того или иного индивида, то есть точкой отнесения неизбежно становится индивид. Тот или иной акт может быть преступлением лишь с чьей-нибудь точки зрения, то есть или индивида, или группы индивидов.

4). Для каждого индивида преступными будут те акты (facere, abstinere и pati), действительные или воображаемые, свои или чужие, которые возбуждают в нем соответственные специфические переживания.

Таковы основные положения, неизбежно вытекающие из тезиса, что преступность есть явление чисто психическое, а не внешнее [69].

Из этих положений, в свою очередь, вытекают такие правила:

1). Нельзя искать признаки «преступности» в самом содержании или в материальном характере тех или иных актов. Нет ни одного акта, действительного или воображаемого, который по своей материальной природе был бы преступным или запрещенным. Разнообразные акты, «называемые» убийством и спасением, ложью и искренностью, обманом и правдой, жестокостью и милосердием, кражей и раздаванием собственности, лечением ран и нанесением ран, альтруистическими поступками и эгоистическими актами и т. д. и т. д., — все эти и другие, противоположные друг другу акты не являлись и теперь еще не являются сами по себе преступлениями или добродетельными поступками. Один и тот же акт даже в одной и той же группе мог быть и преступлением и подвигом, в зависимости от того, какие переживания он возбуждал в индивиде, кем выполнялся и в пользу кого он был направлен, например, акт убийства, если он направлен против врага или чужеземца, был подвигом, если же направлен был против своеродцев — считался преступлением с точки зрения одних и тех же лиц. Если хозяин убивал раба — поступок с точки зрения хозяина и других не считался преступлением, если же раб убивал хозяина — его поступок квалифицировался как акт преступный… И теперь еще за убийство врага на войне одни и те же лица дают награды, но за убийство в мирное время того же иноземца посылают на каторгу. То же относится и к краже и ко всем другим актам. Ложь и обман в нормальных условиях мы считаем за нечто предосудительное, недопустимое; но та же ложь в сфере дипломатических отношений — возводится в принцип и награждается. Говорить правду — мы считаем социальной необходимостью, но говорить правду, например, врагу, во время военных действий, врагу, который требует от попавшего в плен солдата сведений о количестве, расположении и планах войска, к которому принадлежит этот солдат, — мы считаем вещью недопустимой, клеймим терминами «измена», «предательство» и так или иначе караем. Поэтому говорить вместе с Гарофало, Ферри и другими о том, что тот или иной акт по своей природе преступен, — никоим образом невозможно.