Юлиан Семенов - Отметить день белым камешком

• Название: Отметить день белым камешком
• Автор: Юлиан Семенов
• Жанр: История

---

Когда он умер, в доме осталось десять тысяч иен - этого с трудом хватило на дощатый гроб. Цветы на его могилу принесли два деревенских паренька...

- Потом, когда его перехоронили в Токио, - вспоминает Маяма, - и было много цветов, торжественных речей и важных господ в смокингах и фраках, я думала, что те, деревенские похороны в последний год войны и цветы деревенских мальчиков, которые робко стояли у гроба, были честней и выше духом, чем показная печаль степенных буржуа... У его могилы в деревне я сказала ему: "Прощай, отец... Твои мучения кончились, но я продолжу твой путь, ибо я готова к моим мучениям..."

Десять лет она играла в театре. Ее занимали в глазных ролях, слава ее росла. Потом Маяму пригласили в кинематограф. Ей поручили роль проститутки в остром социальном фильме о "профсоюзе проституток" - был и такой во времена американской оккупации. Когда режиссер сложил весь материал, он дал название фильму по роли Маямы - "Проститутка". Когда Маяма работала над ролью, она встречалась с десятками этих несчастных. Однажды на студию пришла молоденькая девушка, вульгарная, развязная, которой нравилось бросать вызов благопристойной "кинопублике". А двум дамам, которые смотрели на нее с нескрываемым презрением, она сказала: "Я обычная шлюха, я торгую телом, но это не так страшно, как торговать честью, мыслью и сердцем".

После того как фильм вышел на экраны, успех на Маяму обрушился невиданный. Продюсер устроил банкет. Маяму попросили сказать спич. Она поднялась на сцену:

- Я буду говорить только теми словами, которые у меня были в фильме.

А фильм был немой - предтеча "Голого острова". И Маяма захохотала так, как она хохотала в фильме, в финале, перед самоубийством.

- Я помню, какая была тишина в том фешенебельном ресторане. Кажется, продюсер обиделся на меня, потому что все тихо, без слов и без выпивки, разошлись по домам, смущаясь смотреть друг на друга... Между прочим, - черты ее лица внезапно смягчаются, нет резкой продольной морщины на лбу, - я была в Ленинграде, на представлении "Чио-Чио-сан". Я обожаю ваше искусство, но в Ленинграде я была очень огорчена: много неправды в показе японского быта. Например, я замирала, когда ваша актриса начинала обмахиваться веером. - Лицо Маямы становится страдальческим. - Юлиано-сан, веер - это ракетно-ядерное оружие женщины. Оно так же сильно. Поэтому обращаться с ним надо ответственно и строго. Разве мужчина сможет быть спокойным, если увидит в руках у женщины веер? Любой мужчина потеряет голову. Ваша Чио-Чио-сан встречала мужчину, прохаживаясь по кабинету. Это, - она улыбается, - "гнусная клевета на японскую действительность". Мужчину надо встречать поклоном с колен, Юлиано-сан. Это высшая гордость женщины, когда в ее дом входит мужчина! А как ваша Чио умирала? С криком и беготней, как базарная курица. Уж если женщина решила умереть от любви и ее смерть не принесет горя мужчине, который уехал, бросив ее, она должна тщательно продумать ритуал самоубийства. Высшая эстетика и честь женщины сокрыта в фазе смерти. Во-первых, надо завязать колени тугим жгутом. Во-вторых, следует обернуть кинжал бумагой. Зачем связывать колени? Для того, чтобы после смерти упасть вперед. Что может быть унизительнее фривольной позы после смерти? Представьте себе, что у Чио-Чио-сан будут видны оголенные ноги! Зачем бумага на кинжале? Чтобы она впитала кровь. Вид лужи крови на земле может вызвать отрицательные эмоции у тех, кто придет в комнату и обнаружит труп. Вы не сердитесь на меня? Быть может, вам нравится постановка "Чио-Чио-сан" в Ленинграде - тогда, пожалуйста, простите меня. Но мне кажется, что вы согласны со мной, - улыбается Маяма. - Мне вообще-то легче понимать мужчин, потому что самые талантливые актеры - это мужчины... Мужчина может так сыграть женщину, что ему поверят. А когда женщина играет роль мужчины, это всегда смешно. И в жизни, и на сцене... Я люблю разозлить актера на сцене, я знаю, как его обрадовать. Я фиксирую эти его состояния: радость и злость наиболее запоминаемые эмоции у художника.

...Поздно ночью Маяма пригласила меня на свой спектакль, посвященный Варшавскому восстанию 1944 года. Кинокадры разрушенной Варшавы. Расстрелы патриотов. Панорама по лицам солдат Красной Армии и Войска Польского, которые готовятся к штурму. Звучит Шопен. Мощное ощущение гнева и гордости. В зале были только Маяма-сан и я. Но я ощущал высокое волнение, словно был затерян среди тысячи других зрителей, и поэтому не было зазорным, когда в глазах закипали слезы и горло перехватывало спазмой.

А потом на сцену вышли актеры - без грима, - и они играли граждан сегодняшней Польши, и я забыл, что это японцы, и я только поражался тому, как художник, только художник, может отдать свое сердце любви к другому народу, а потом актеры начали петь песни комсомольцев двадцатого года, песни, которые они с трудом находили в наших газетах тех лет, песни забытые (к стыду нашему), песни поразительные, их слушать сидя нельзя и нельзя им не подпевать.

- Но я ничего не могу поделать, - тихо, улыбчиво сказала на прощание Маяма-сан, - мы все-таки поем "комсоморцы-доброворцы" - я знаю, тут есть ошибки, но мы никак не можем научиться произносить эту невозможно трудную русскую букву "л". Простите нас за это великодушно.

Зашел в аптеку, искал лекарство от головной боли - заработался, всю ночь просидел за машинкой и диктофоном. Увидел "золотые" браслетики, те самые магнитные браслеты от давления, за которыми у нас так гоняются. Спросил продавца:

- Как вы относитесь к этому товару?

Он виновато развел руками, сказал:

- Момент!

Убежал куда-то и вернулся с молоденькой девушкой, дочерью владельца аптеки.

- Что вам угодно, сэр? - спросила она по-английски.

- Как вы относитесь к магнитным браслетам? Вы ведь связаны и с медицинской промышленностью, и с больными, которые считают магнитный браслет панацеей от высокого давления.

- Откуда вы, сэр?

- Из Москвы.

Она улыбнулась.

- Я люблю Советскую Россию, поэтому могу вам дать рекомендацию - ни в коем случае не покупайте браслет: магнит - это тайна, которая не разгадана человечеством, и у нас эти браслеты, как правило, покупают только иностранцы.

Разговаривая как-то с одним из ведущих физиков в Японии, я спросил его:

- Вам ничего не говорит имя - Юрий Холодов?

- Я знаю имя Колодов-сан, - ответил мой собеседник, - это русский ученый из Москвы. Мы с большим интересом относимся к его работам. Мы очень многого ждем от Колодов-сан.

В классе мы звали его Грубым. Это прозвище укоренилось за ним прочно потому, что он был самым высоким среди нас, говорил неторопливо, объемно, с рязанским чуть заметным "аканьем".

В послевоенные годы, когда жилось ему сугубо трудно, подчас голодно, - на руках матери, Анастасии Кузьминичны, остались трое сирот: отец погиб на фронте, - Юра Холодов начал свои опыты, над которыми мы потешались. В Филях, где тогда еще не было многоэтажных домов, а стояли дачки и редкие купальщики приезжали на дребезжащем трамвае от Киевского вокзала, он собирал лягушек, привозил их в махонькую - окна на землю - комнатку на Извозной улице и часами колдовал над ними, обложившись учебниками, отнюдь не школьными.

Я далек от того, чтобы писать о моем стародавнем друге, докторе наук Юрии Холодове как о прописном положительном герое. Он был крепок в драке, хотя никогда не нападал первым, и прилежно учился танцевать вальс-бостон, когда в нашу мужскую школу приглашали девочек. Он был нормальным отличником, увлеченным своими лягушками, - однажды я схлопотал от него оплеуху в этой связи, и это была оправданная оплеуха... Вообще-то он довольно стойко сносил наши издевательства: и от Саши Быкова, который сейчас работает заместителем директора научно-исследовательского института, и от Юры Фадеева, ставшего дипломатом, и от подполковника Коли Зерцалова, и от кандидата химических наук Никиты Богословского.

Не скрою - примерно с шестого класса я усердно списывал у моего соседа Грубого почти все задачи по математике, физике и химии. Я не очень-то понимал, что я "скатывал": Юрка решал задачки не по учебнику - он сам придумывал наиболее экономные способы решений. Однако он окончил школу с медалью, а меня выручил тройкой с минусом наш добрый математик Вениамин Ильич. Поэтому, читая кандидатскую и докторскую диссертации Юрия Холодова, особенно докторскую "Непосредственное действие электрополей на центральную нервную систему", я испытывал уважение к научному поиску моего друга, который вот уже четверть века колдует со своими лягушками, рыбами, кроликами и обезьянами... Мне было трудно продраться сквозь логику математических формул и физических выкладок, хотя смысл его поиска меня интересовал, как и всякого, кто пытается следить за поразительным развитием нашей науки.

Недавно Юрий Холодов выпустил книгу "Магнетизм в биологии". Изданная в "Науке", книга эта рассчитана на широкого читателя. Пролежала она на прилавках магазинов не более одного дня, а теперь уже стала библиографической редкостью. И я понимаю интерес нашей читающей публики к этой работе Юрия Холодова.