Стивен Эриксон - Увечный бог

• Название: Увечный бог
• Автор: Стивен Эриксон
• Жанр: Фэнтези

Малазанская книга павших - 10. Итак, подходит к концу история древнего бога, оказавшегося жертвой смертных, императора, ставшего богом и решившего испытать созданную им империю на прочность, его подданных, взваливших на свои плечи судьбу государства, и множества прочих героев, волей и неволей вовлеченных в борьбу за освобождение из цепей... разумеется, не только Падшего, а самих себя, друзей и близких. В решительной схватке лишь тот, кто готов пожертвовать всем, может надеяться выиграть нечто значимое. Но в мире, где бессмертные Властители зависят от краткоживущих поклонников, а люди могут возвыситься до божественного уровня - чтобы потом, свершив свою миссию, вернуться к повседневным делам - конец любой истории может означать лишь начало многих других. Впрочем, следующим проектом Стивена Эриксона стала "Трилогия Харкенаса", повествующая о прошлом народа Тисте. Событиях, уже известных читателю по многочисленным воспоминаниям героев "Книги Павших", но на поверку оказывающихся совершенно иными, ибо за сотни тысяч лет путаются подробности, а вот желание обелить "своих" и подчеркнуть ошибки соперников и чужаков лишь нарастает.

---

Хотя я говорила нет

Воспоминания мертвы

Воспоминания - осколки и сучки

Когда их достают из кошелей

Я на ладонях вижу только пыль

Решили мы от памяти уйти

Чтоб сохранить покой внутри голов

Мы были юными

Но ныне мы лишь духи

В снах живущих

Рутт девочку несет в суме

И Хельд запоминает всё

Но не рассказывает никому из нас

Хельд видит сны осколков и сучков

И понимает, что они такое.    

  Она хотела было передать слова Седдику, зная, что он сохранит их в истории, которую рассказывает сам себе, закрыв глаза; но потом ей подумалось, что ему не нужно слышать, чтобы знать, и что рассказываемая им история неподвластна никому. "Я поймана его историей. Я летала по небу, но небо - это изнанка черепа Седдика, и нет пути наружу. Поглядите, как он изучает свои вещички, поглядите, какое у него смущенное лицо. Тонкое. Пустое. Лицо, желающее наполниться - но никому его не наполнить". - Икариас наполняет наши животы, - сказала она, - и лишает нас всего иного.

  Седдик поднял голову, встретил ее взор и отвернулся. Звуки из окна, голоса в сквере. Семьи пускали корни, проникая в хрустальные стены и потолки, полы и залы. Старшие мальчики становились как-бы-отцами, старшие девочки как-бы-матерями; совсем маленькие убегали, но не надолго; они бежали, словно обезумев от возбуждения, только чтобы остановиться через несколько шагов - лица темнели от страха и смущения, и они стремглав мчались назад, в объятия родителей.

  "Вот зло воспоминаний".

  - Мы не можем оставаться здесь, - сказала она. - Кто-то нас ищет. Нужно пойти навстречу. Рутт знает. Вот почему он уходит на край города, смотрит на запад. Он знает.

  Седдик начал собирать вещички. В кошель. Словно мальчик, уловивший что-то уголком глаза, обернувшийся - и ничего не увидевший.

  "Если ты не помнишь, значит, у тебя не было ничего, достойного воспоминаний. Седдик, мы бежим от даров. Не наполняй прошлое". - Мне не нравятся твои безделушки, Седдик.

  Он словно вжался внутрь себя. Он не встречал ее взора, завязывая мешочек и пряча под истлевшую рубашку.

  "Не люблю их. Они жгутся".

  - Хочу отыскать Рутта. Пора готовиться. Икариас убивает нас.

  ***  

  - Я знала когда-то женщину. В своей деревне. Женатую. Ее муж был человеком, которого можно было хотеть - словно раскаленный камень пылал в твоих кишках. Она шла за ним, на шаг позади, по главной улице между хижин. Она шла - и не отрывала от меня взгляда. Знаешь, почему? Она смотрела на меня, чтобы я не смотрела на него. Мы всего лишь обезьяны, только без волос. Когда отвернется, помочусь ей в гнездо на голове - так я решила. Нет, я сделаю гораздо больше. Соблазню мужа. Сломаю его. Лишу чести, цельности, самоуважения. Сломаю между ногами. И тогда, идя по улице, она не посмеет глядеть мне в глаза. Никогда.

  Сказав так, Целуй-Сюда потянулась за кувшином.

  Вождь племени Гилк, Спакс, хмуро посмотрел на нее. Громко рыгнул. - Значит, любовь так опасна?

  - Кто говорил о любви? - возразила она, лениво взмахнув кувшином. - Речь об обладании. И краже. Вот от чего женщины сочатся, вот от чего у них сверкают глаза. "Берегись темных полос в бабьей душе".

  - У мужиков тоже такие есть, - пробормотал он.

  Она выпила, передала кувшин в ожидающие руки. - Они разные.

  - Почти всегда. Но, может, и нет. - Он сделал глоток, утер бороду. - Обладание ценно лишь для того, кто боится терять. Если ты осел на месте, тебе ни к чему стремиться... но многие ли из нас осели? Клянусь, немногие. Мы беспокойный народ, и чем старше становимся, тем больше беспокоимся. Самое грустное, что старик желает обладать как раз тем единственным, чего лишился навсегда.

  - Чего это?

  - Добавь тому мужику из деревни пару десятков лет - и его жене не придется смотреть в глаза соперницам.

  Она хмыкнула, взяла палку и сунула под лубки на ноге. Яростно почесала. - Что сталось с достойными целителями?

  - Говорят, магия почти что пропала в здешних землях. А ты шустрая?

  - Вполне.

  - Пьяная?

  - Вполне.

  - Вот чего мужик вдвое тебя старше желает услышать от женщины.

  Кто-то появился на фоне света. - Вождь, королева зовет тебя.

  Спакс со вздохом поднялся. Сказал Целуй-Сюда: - Подумай о моих словах.

  - Так не получается. Мы цветочки, но цветение недолго длится. Упустил случай - что же, слишком плохо. Для тебя. Ну, этой ночью.

  - Умеешь ты дразниться, чертова малазанка.

  - Зато ты вернешься.

  Он подумал и фыркнул: - Может быть. Но не рассчитывай.

  - Не сорванный цветок будет преследовать тебя до конца дней, Баргаст.

  - Сомневаюсь, что упустил случай, Целуй-Сюда. Далеко ли ты убежишь?

  - Остер ли мой нож?

  Спакс засмеялся. - Лучше не заставлять их высочество ждать. Оставь мне рома, ладно?

  Она пожала плечами: - Я такая ненадежная.

  ***  

  Оставшись одна, Целуй-Сюда приуныла. Личный одинокий костерок за пределами бесполезных дозоров, боль в мозолях и раздирающее чувство вины - о, как она тоскует по всему этому. "Неужели? Может, и да. Значит, не все они мертвы. Отлично. Мы прибыли слишком поздно. Плохо. Или нет. А нога, ну, вряд ли это можно назвать уловкой трусихи. Да? Я пыталась скакать с хундрилами, не так ли? По крайней мере думала, что пытаюсь. Так это выглядит. Хорошо".

  Она снова выпила болкандийского рома.

  Спакс - мужчина, любящий женщин. Она всегда предпочитала такую компанию, а не трусливых сосунков, считающих, будто робкое подмигивание может - боли подлые - быть завлекательным. Нет, наглецы лучше. Подмигивание - игры жалких трусов. Все эти неуклюжие слова, ухаживания - к чему? "Если хочешь меня, приди и возьми. Я могу даже согласиться.

  Хотя скорее я просто рассмеюсь. Чтобы увидеть, как тебе больно".

  Они идут к остаткам Охотников за Костями. Кажется, никто не знает, насколько плохи дела - или ей не говорят. Она видела разрывающую горизонт магию, когда подкованные гвоздями сапоги Эвертинского легиона грохотали за спиной. Видела лунное отродье - объятую дымом и пламенем гору в небе.

  "Так было предательство? То, которого боялась Смола? Сестра, жива ли ты?

  Разумеется, я не хочу назад. Не хочу знать. Надо бы высказать то, что думаю. "Иди к Худу, королева. И ты, Спакс. Я скачу на юг". Не хотелось бы мне увидеть лица этих жалких выживших. Весь их шок, ужас, всё то, что вы видите на лицах людей, не понимающих, почему они еще живы, когда многие товарищи погибли.

  Любая армия - котел, и пламя всё сильнее поднимается со всех сторон. Мы варимся, кипим, становясь кусками серого мяса. Королева Абрасталь, аппетит людей вроде тебя не утолить ничем. Вы разеваете рты, мы лезем внутрь. Ох, блевать тянет".

  Когда три дня назад прискакали двое хундрилов, Целуй-Сюда отвернулась. Она как наяву видела нож, которым убивает свое любопытство: быстрый разрез, поток - и тишина. К чему знать, когда знание станет привкусом соли и железа на языке?

  Она тянула ром, радуясь онемению горла. Пожирать огонь стало легко. Все легче.

  Внезапное воспоминание. Первый раз в строю, первый день в морской пехоте. Неровная шеренга. Какой-то кривобокий старший сержант подходит к ним, ухмыляясь не хуже гиены, завидевшей хромую газель. Смола выпрямила спину, пытаясь явить должное старание. Бадан Грук - увидела она, бросив быстрый взгляд - смотрит потерянно. Наверное, впервые понял, куда завела его любовь.

  "Ты, проклятый дурак. Я могла играть. Ты не мог, ведь для таких, как ты, не существует игр. Их нет в Худом обгаженном мире долга и чести".

  "Дюжина, да?" - сказал старший сержант, лыбясь всё сильнее. "Клянусь, трое годятся. Остальные... ну, половину мы закопаем, а другую половину пошлем в регулярную пехоту. Там живут все неудачники".

  "Какая половина", спросила Целуй-Сюда.

  Глаза ящера уставились на нее. "Ты о чем, милашка-кругляшка?"

  "Какая половина того, кто окажется на середине двух ваших половин, пойдет в обычную пехоту? Нижняя половина? Для маршировки сойдет. Но..."

  "Ты из этих, да?"

  "Из каких? Тех, что умеют считать? Девять на два не делится. Конечно", добавила она, широко улыбаясь, "морпехи, может, не нуждаются в умении считать, а старшие сержанты среди них самые тупые. Да, я так и начинаю думать".

  Никогда она не была ближе к тысячам изгнанных с позором. "Дыра в заднице. Людям с такой ухмылкой не хватает чувства юмора. Но в чудеса я не верю".

  Она снова заработала палкой. "Нужно было сломать его между ног. Да, Целуй-Сюда смеется последней. Выигрывает в каждой партии". - В каждой, да. Разве не очевидно?