Павел Саксонов - Можайский — 7: Завершение

• Название: Можайский — 7: Завершение
• Автор: Павел Саксонов
• Жанр: Детектив

Не очень-то многого добившись в столице, Можайский на свой страх и риск отправляется в Венецию, где должно состояться странное собрание исчезнувших из Петербурга людей. Сопровождает Юрия Михайловича Гесс, благородно решивший сопутствовать своему начальнику и в этом его «предприятии». Но вот вопрос: смогут ли Юрий Михайлович и Вадим Арнольдович добиться хоть чего-то на чужбине, если уж и на отеческой земле им не слишком повезло? Сушкин и поручик Любимов в это искренне верят, но и сами они, едва проводив Можайского и Гесса до вокзала, оказываются в ситуации, которую можно охарактеризовать только так — на волосок от смерти!

---

— Что вы этим хотите сказать? — спросил он.

— А вот что! — по вечно мрачному лицу Можайского неуловимой тенью проскользнуло выражение торжества. По крайней мере — спроси их кто-нибудь об этом, — и Гесс, и Владимир Львович могли бы за это поручиться. — Вот что я хочу сказать: мы действительно упустили очень важный момент. И этот момент — наниматели Кальберга. Мы почему-то решили… ну, хорошо: подспудно думали, что это — англичане. Мы исходили из фактов биографии Кальберга: его участия — но не с той стороны — в сражении при Кушке, его польского национализма, а ведь Польша — ни для кого не секрет — волнуема рукой из-за Ла-Манша… Но так ли это? Действительно ли он — британский агент? Давайте представим, что нет.

— Но чей тогда?

— А вот подумаем… Италия! Почему всё в конце концов сошлось здесь? Почему — я вас спрашиваю, господа — мы с вами прямо сейчас сидим не в Петербурге, не в Лондоне… не в Берлине, наконец? Почему — в Венеции? Что здесь есть такого, что могло бы привлечь шпионов, работавших и в России? Ну-ка?

И снова Гесс и Владимир Львович переглянулись, причем во взгляде Гесса промелькнуло выражение того самого понимания, какое уже однажды появлялось в нем: совсем недавно, в то время, когда он сам размышлял, ожидая вестей от Можайского. Но и в этот раз понимание, на мгновение появившись, от Гесса ускользнуло.

— Юрий Михайлович! — попросил он. — Не томите!

Можайский кивнул:

— Хорошо.

— Вы что-то сообразили? — спросил Владимир Львович.

— Надеюсь, да, — ответил Можайский. — Судите сами. В настоящий момент на континенте имеется союз. И этот союз — между Германией, Австрией и… да, господа: Италией[57]! Союз сильный, направленный, в том числе, и против нашей державы. Но в нем имеется очень слабое звено. Это звено — Италия и есть. Не секрет, что Италия прямо поставила условием своего присоединения отказ от действий против Британии в том случае, если Британия каким-нибудь образом вступит в войну. Италия попросту блокирована английским флотом и — в случае чего — оказывается под таким ударом и в таком месте, против которого и где ни Германия, ни Австро-Венгрия подать ей помощь не в состоянии. В противоположность союзу Тройственному и для противостояния ему, мы — Россия, Англия и Франция — заключили или находимся на стадии подготовки заключения двусторонних договоренностей. С Францией — вы знаете — такой договор у нас уже есть.

— Но…

— Да, Вадим Арнольдович, я помню: еще в Петербурге мы обсуждали Францию, а вы рассказывали нам об отношении к ней Талобелова. Нам казалось естественным клясть французов на все корки. Лично я от своего мнения не отказываюсь и ныне: французы, конечно, нам союзники, но это — своевольные, ветреные и очень слабые союзники. Франция лишь по видимости является великой державой, а на деле она ни технически, ни — и это важнее — морально не подготовлена к сколько-нибудь серьезным противостояниям. Не удивлюсь, если в грядущих событиях именно Франция подбросит нам проблем: то ли предательством, то ли поражениями… неважно[58]. Прямо сейчас нам куда важнее другое: мы были бы непрочь оторвать Италию от Тройственного союза, а немцы и австрийцы, понятно, наоборот — хотели бы Италию удержать. Из сводок и новостей известно, что итальянское правительство колеблется. Даже поговаривают, что оно уже пошло на сепаратное соглашение с той же Францией — воздержаться от участия в войне, если на Францию нападет Германия. Но это, разумеется, только слухи. Однако в каждом слухе имеется и доля правды: иначе устойчивые слухи и не появляются на свет. И вот, господа, что-то мне подсказывает: мы оказались втянутыми — ни много, ни мало! — в борьбу за это королевство!

И снова Гесс и Владимир Львович переглянулись.

— Этим многое можно объяснить. В том числе и то, что нас приняли… гм… с такою прохладцей. Что же до Венеции, то и с этим тогда всё становится ясно: именно в Венеции до сих пор сильная австрийская агентурная сеть!

— Но Молжанинов?

— Не знаю!

Можайский подошел к окну и выглянул на улицу.

По-прежнему шел дождь. По-прежнему было неуютно.

— Не знаю! — повторил Можайский, отворачиваясь от окна. — Однако, светает. Нам пора определиться с дальнейшим.

Гесс и Владимир Львович поднялись с кровати и встали в центре комнаты, ожидая распоряжений. Почему-то оба они решили, что у Можайского уже сформировался план действий. Гесс так и вовсе поверил в это настолько, что его собственная идея, которую он еще четверть часа готов был предложить на общее обсуждение, отступила в его голове на задний план. Хотя и не померкла окончательно.

Можайский удивленно посмотрел на вставших… мы говорим «удивленно», потому что иначе нельзя сказать: на самом-то деле выражение постоянно мрачного лица Можайского ничуть не изменилось, а вечная улыбка никуда не делась из его глаз. И все же, удивление явственно проявилось: в чем-то, что объяснить или описать затруднительно.

— Господа?

Владимир Львович, откинув пиджак, достал из-за ремня внушительных размеров револьвер и, переломив его пополам, проверил содержимое барабана:

— Начинаем? — с лихими искринками во взгляде вопросил он.

Можайский положил руку на руку Владимира Львовича и прикрыл таким образом револьвер:

— Куда вы спешите? Нужно еще подумать!

45.

Все трое сидели теперь за обшарпанным столиком и разглядывали пару карт, а точнее — планов, которые удивительным образом оказались в одном из карманов Можайского. «Наш князь» — как пояснил он сам — прихватил их, зная, что они непременно понадобятся.

План побольше был планом той части Венеции, где находился театр Сан-Галло: за площадью Сан-Марко, Прокурациями и одноименной Прокурациям речушкой. Второй — поменьше — был планом самого театра: небольшого, но с весьма запутанной системой входов, выходов, сообщающихся коридоров и помещений.

— Откуда он у вас? — поинтересовался Гесс.

— Сам не понимаю, — ответил Можайский. — Лежал в ящике стола отведенного мне покоя. Но это удачно вышло!

Гесс с сомнением покосился на Можайского, но промолчал. На душе у Вадима Арнольдовича всё отчетливее становилось хуже, всё яростнее скреблись кошки, всё требовательней заявлял о себе какой-то протест. Но формального повода протестовать не было, и Вадим Арнольдович не давал протесту вырваться наружу. Однако столь — удачно ли? — но точно кстати завалявшийся в ящике план театра насторожил его: уж очень это походило на подсказку. А подсказка в такого рода делах — явный признак засады!

«Даже странно, — думал Вадим Арнольдович, — что Юрий Михайлович этого не замечает!»

Гесс, разумеется, ошибался: Можайский, обнаружив план в «дворцовом» столе, насторожился отнюдь не меньше своего помощника, причем у него как раз для этого имелся куда более веский повод. Дело в том, что он уже осматривал все ящики и прочие места, в которых было бы можно обнаружить что-нибудь интересное, и этого плана раньше не было нигде! Сам собой напрашивался вывод: план подбросили. И вывод этот оказывался тем более занятным, что подбросивший как будто заранее предполагал, как повернется дело: о театре-то Можайский узнал только от Владимира Львовича! Получалось, некий «доброхот» невероятным образом предвидел не только то, что он, Можайский, выйдет на след театра, отбросив версию с гостиницей того же названия, но также и то, что ему, Можайскому, удастся провести охрану и сбежать от наблюдения! Кем был этот «доброхот»? Каковы были его истинные побудительные мотивы? Что он подготовил — и подготовил ли? — в том месте, куда, как он точно знал, Можайский непременно отправится, и в самое ближайшее время?

Но эти размышления, пугавшие его самого, Можайский держал при себе: осторожность мешала ему поделиться ими с Гессом. Возможно, не потому, что остаться с Гессом наедине было бы невежливо по отношению к Владимиру Львовичу, а потому, что Можайский знал, как его помощник отреагирует на такую новость. Вадим Арнольдович наверняка начал бы протестовать против необдуманных поступков и постарался бы доказать невозможность следовать путем, подсказанным новым неизвестным игроком. Можайский так и слышал эти возражения: в лучшем случае — арест по какому-нибудь тяжкому обвинению, в худшем — смерть. И наверняка — бесчестие!

По всему выходило так, что оба они — и сам Можайский, и Вадим Арнольдович — оказались пешками в чужой игре. Причем, что самое неприятное, выходило и так, что пешками их вовлекли в игру еще тогда — на вокзале, когда Можайского задержали, а Гесса якобы не заметили. И вся эта возня, все эти нелепые передвижения, Флориан, неожиданные встречи… Вот взять, к примеру, Владимира Львовича: что он несомненно тот, за кого себя выдает — факт. Но откуда он так вовремя появился? Молжанинов вызвал письмом? И прямиком туда, где Владимир Львович мог встретить Гесса, чтобы для начала прогуляться с ним к театру, а потом и попасть к самому Можайскому?