Олеся Чертова - Млечный Путь №2 (5) 2013

• Название: Млечный Путь №2 (5) 2013
• Автор: Олеся Чертова
• Издательство: Млечный Путь
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2013

Фантастическое допущение в рассказе Олеси Чертовой «Точки пресечения» мягко говоря совсем не ново, но яркие романтические краски заставляют об этом забыть. Любовь может все, и человек ради любви способен на все.

Джон Маверик в рассказе «Зеркало» поднимает молодежные темы и рассматривает их в необычном ракурсе.

Кафкианский рассказ «Цукаты» Наталии Гиляровой несомненно доставит удовольствие гурманам.

Рассказ-притча Кирилла Луковкина «Зов небес» радует неожиданной концовкой.

Если в прошлом номере Леонид Шифман доказывал, что в Израиле жить весело, то в рассказе «Легенда» он утверждает, что и в Америке жить не скучно.

Несомненно, привлечет внимание готический рассказ Лукаса Фоули «Шейдисайд» в превосходном переводе Татьяны Адаменко.

Фантастический рассказ Кори Доктороу «Старьевщик» рассматривает тему взаимопонимания различных разумов.

Рассказ Этьена Лаграва «Аллах акбар» является своеобразным предупреждением Франции и другим странам Запада.

В великолепном рассказе «Активация»  Марцин Вольский насмехается над ролью личности в истории.

От судьбы не уйдешь, утверждает Чарльз Де Вет в рассказе «Обезьяна на шее».

Как всегда блестяще эссе Станислава Лема «Прошлое будущего».

Эссе Владимира Борисова  «Принцип неопределенности...» посвящено некоторым аспектам творчества братьев Стругацких.

Юрий Лебедев в статье «Тот самый Пенроуз!» делится своими впечатлениями о лекции сэра Роджера Пенроуза. Ссылка на видеозапись самой лекции приведена.

Любителей поэзии ожидает знакомство с группой поэтов Санкт-Петербурга.

---

Стекло и остатки пены брызнули под стол, на стулья и ребятам на ноги.

– Ох, мамин любимый ковер! – притворно испугался Айзек. – Нет, люди, честно, она к нему неровно дышит. Только и делает, что таскает в химчистку – в первую среду каждого месяца.

– Ты пьян, Рольф, – захихикала Биби и потерлась носом о его щеку. – Кончай буянить. А вообще-то ты мне таким нравишься. Не то что обычно – слизняк слизняком.

Утомленная рокотом голосов, Селина задремала, уткнувшись лбом в согнутый локоть – точно цветок сомкнул лепестки перед заходом солнца.

Наконец Айзек дал себя уломать и, открыв тонким, как отмычка, ключом встроенный в стену сейф, извлек оттуда нечто длинное, неровное, завернутое в кусок холста.

– Держи шмайссер, – он аккуратно, точно спеленатого младенца, положил автомат Эдварду в руки. – Не урони, тяжелый. Отец с меня голову снимет, если сломаем его пушку. Это моего деда коллекция, он любил всякие древности.

Со смешанным чувством восторга и отвращения Эдвард развернул пыльную тряпку. Кончиками пальцев провел по ствольной коробке, погладил магазин. То, что он ощущал в тот миг, было даже не пресловутым дежавю, а ясным и уверенным узнаванием.

Айзек тем временем говорил:

– Вручаю тебе оружие, командир, и благословляю на проведение боевых действий. Аминь, глупец. Только учти – под суд пойдешь ты, а не я. И анкету себе испортишь – раз и навсегда. Тебя и так никуда не берут, вечный нахлебник, а после такого демарша не возьмут и подавно. Кому нужны социальные психопаты? Зато почувствуешь себя мужчиной, покривляешься у всех на виду на главной площади города. Может, и на телеэкраны попадешь, хотя вряд ли. В лучшем случае – на последнюю страницу какой-нибудь захудалой газетенки, в рубрику «Курьезы недели».

В ответ Эдвард наставил на него автомат.

На пару долгих секунд в комнате воцарилось молчание, такое испуганное и глубокое, что слышно стало, как тихо посапывает Селина во сне да жужжит муха, залетевшая в плафон. Айзек сделался белее своей рубахи, застыл, как истукан, – маленький и жалкий, в потных очках. Ни дать ни взять – школьник, пойманный за руку строгим учителем во время какой-нибудь безобидной шалости.

– Идиот, брось пушку, – взвизгнула вдруг Биби.

Эдвард вздрогнул и чуть не выронил шмайссер, который тут же подхватила Мари.

– О Господи, я не думал, что он заряжен!

Все облегченно выдохнули. Айзек, пряча глаза, ухватил с одной из тарелок маринованный огурец и чуть ли не целиком затолкал его в рот.

– Это вряд ли, Эд, только ведь и веник иногда стреляет, – наставительно произнес Петер. – Никогда не следует просто так направлять оружие на человека.

– Что ты говоришь? – пробормотал Эдвард, бледно улыбаясь. – Хорошо, что у меня дома пылесос.

Его трясло – не то от мгновенного страха, не то от обиды, не то от омерзительного и вязкого, ему самому непонятного чувства вины. Вроде и не случилось ничего, ну, пошутил глупо... а ощущение, как будто что-то жуткое и непоправимое сотворил. Точно занавеску порвал неловким движением, а за ней – окно в ад, которое ничем теперь не заслонить.

В ванной он долго плескал себе в лицо холодной водой. Намочил футболку и волосы. Потом пил ее, эту воду, несвежую, со вкусом металла, но все-таки не такую противную, как в городе.

В дверь постучалась Мари.

– Что с тобой?

– Живот заболел, – ответил Эдвард, поднимая шпингалет.

Она присела на край ванны.

– Знаешь, у тебя такое лицо злое стало, как будто ты его и в самом деле сейчас застрелишь. Ну, словно все по-настоящему. Как в старых фильмах о войне, тех, что хранятся у нас в архиве.

– Да я вообще мизантроп, – Эдвард криво усмехнулся. – И я в самом деле разозлился. С какой стати твой Айзек начал меня оскорблять?

– Да ладно тебе, вы оба перебрали, – миролюбиво заметила Мари. – Ты сам его и спровоцировал. Пойдем в комнату – все уже все забыли.

– Я не забыл. Мне теперь ночами будут сниться стреляющие веники.

Он снова включил кран – журчание тонкой серебряной струи успокаивало, как и мысль, что за вылитую воду Айзеку придется платить по счетчику.

– Я, пожалуй, поеду домой, – сказал Эдвард. – Не хочется ничего, устал.

– Будешь обмозговывать акцию?

– Что?

– Акцию у ратуши. Ребята ее как раз обсуждали, когда ты заперся. В принципе, никто не против, а Биби очень даже за. Она любит всяческий тарарам.

– Так ты не считаешь все это глупостью?

– Считаю. Но... – Мари говорила так тихо, что ее голос едва пробивался сквозь шум воды, – я подумала, наверное, тебе это нужно. Выплеснуть, высказаться. Он... знаешь, он тоже одно время уверял нас, что забывать историю – преступление. А потом вдруг как будто сломался, замолчал. Замкнулся в себе. Я не знаю, прав он или нет, в смысле, насчет истории, но, если бы это могло спасти ему жизнь, я бы все сделала.

Эдвард кивнул.

– А пока вот, как ты просил, –  на ладонь ему легла зеленая пластиковая карточка. – Пропуск в архив, именной. Со следующего понедельника по субботу. Успеешь?

– Постараюсь. – Он разглядывал пропуск почти благоговейно, как билет в рай. – Спасибо.

– Только имей в виду, у полиции ты уже на мушке. Мы обязаны сразу сообщать все данные: кому выдаем, с какой целью... иначе нельзя.

– Плевать, – отмахнулся Эдвард. – Кто страшится куста, не доберется до леса. Отболтаюсь как-нибудь.

Глава 4

Он предполагал, что архив окажется чем-то вроде городской публичной библиотеки – царством разноцветной солнечной мягкости, витражных бликов, полок с книгами, длинных столов и густой, пыльной тишины. Ходи вдоль стеллажей и читай названия на корешках, пока не найдешь то, что искал.

Но пластиковая карточка открыла ему вход в скользкий мир кафеля и металла, пахнущей хлоркой чистоты и студенистого света ртутных ламп. Вдоль стен вздымались до самого потолка похожие на соты ящики-сейфы. Сновали взад-вперед, путаясь под ногами, маленькие черные роботы-транспортеры. Из одного помещения в другое тянулись суставчатые трубы пневматической почты.

Эдвард остановился посреди зала, растерянный, почти испуганный.

– Это не храм истории, – пожаловался он Мари, – а какой-то техногенный кошмар. Как, ради всего, ты здесь ориентируешься?

Мари усмехнулась.

– Нам не сюда. Это хранилище. Пойдем в мой кабинет и закажем оттуда все, что надо.

– А почему книги не стоят на полках?

– Многие источники в плохом состоянии. Бумага ломкая, старая... Крошится.

– Их нельзя реставрировать?

– А чем я тут, по-твоему, занимаюсь?

Если правду говорят, что узнать сердце человека можно, заглянув в его комнату, то сердце у Мари, подобно ее кабинету, мягкое, плюшевое, безмолвное. Пол – сочно-зеленая лужайка из синтетического мха, на стене – овечья шкура. Стул в теплом чехле. Потолок выложен дырчатыми плитами из стиропора. На диване сидит красноглазый жираф и таращится в мертвый экран. 

– Ого, у тебя тут и телевизор есть! – восхитился Эдвард.

Мари засмеялась.

– Чудак, это же компьютер. Никогда не видел?

Он замотал головой.

– Где я мог?

– Удобная штука, в нем вся картотека записана. И еще много чего, я тебе потом покажу. Слышал, наверное, про компьютерный век?

Эдвард кивнул и, присев на диван, обнял за шею жирафа. «Не Селины ли игрушка?» – подумал рассеянно. Он чуть не сказал про себя: «Анечки». У нее почти такой же – ватный, большой... только не жираф, а заяц. Линялый тряпичный зайка, разноцветно заштопанный руками Ребекки.

Его захлестнула беспомощная нежность – точно подумал о больном ребенке.

– Слышать-то слышал... Кстати, я так и не понял, за что их запретили?

– Поток информации, – пояснила Мари, – который невозможно контролировать. Сильным мира приходилось выбирать из двух зол: пытаться сберечь иголки в дырявом мешке или посадить граждан под стеклянный колпак. Компьютерная сеть, или, как ее тогда называли, паутина, была хаотична и непрозрачна – поэтому от нее избавились. К тому же создавалась она как военный проект.

– А не проще ли выкинуть все иголки? В смысле, уничтожить документы? Зачем этот архив?

Мари вздохнула.

– Не проще ли сломать уродливые заводские постройки на окраине Редена – закопченные махины с выбитыми окнами – и построить современные дома? Не установить ли перед ратушей вместо памятника Бисмарку какую-нибудь приятную скульптурную группу? Знаешь, что говорит мой шеф? Прошлое нельзя убить, но можно убаюкать.

Она включила компьютер и в первую строку возникшей на экране таблицы впечатала два слова: «Zweiter Weltkrieg».

– Вторая мировая, – правильно?

– Ну... – неуверенно протянул Эдвард. – Если их было две... А как ты поняла, про какую мне нужно?

– Интуиция, – коротко ответила Мари, покусывая губы. Ее пальцы, точно слепые, тыкались в клавиши, тень от упавшей на лоб челки скрывала пол-лица. – Разумеется, две, сколько же еще? Обе – в двадцатом веке. Эд, ты светел, как безлунная ночь.