Олеся Чертова - Млечный Путь №2 (5) 2013

• Название: Млечный Путь №2 (5) 2013
• Автор: Олеся Чертова
• Издательство: Млечный Путь
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2013

Фантастическое допущение в рассказе Олеси Чертовой «Точки пресечения» мягко говоря совсем не ново, но яркие романтические краски заставляют об этом забыть. Любовь может все, и человек ради любви способен на все.

Джон Маверик в рассказе «Зеркало» поднимает молодежные темы и рассматривает их в необычном ракурсе.

Кафкианский рассказ «Цукаты» Наталии Гиляровой несомненно доставит удовольствие гурманам.

Рассказ-притча Кирилла Луковкина «Зов небес» радует неожиданной концовкой.

Если в прошлом номере Леонид Шифман доказывал, что в Израиле жить весело, то в рассказе «Легенда» он утверждает, что и в Америке жить не скучно.

Несомненно, привлечет внимание готический рассказ Лукаса Фоули «Шейдисайд» в превосходном переводе Татьяны Адаменко.

Фантастический рассказ Кори Доктороу «Старьевщик» рассматривает тему взаимопонимания различных разумов.

Рассказ Этьена Лаграва «Аллах акбар» является своеобразным предупреждением Франции и другим странам Запада.

В великолепном рассказе «Активация»  Марцин Вольский насмехается над ролью личности в истории.

От судьбы не уйдешь, утверждает Чарльз Де Вет в рассказе «Обезьяна на шее».

Как всегда блестяще эссе Станислава Лема «Прошлое будущего».

Эссе Владимира Борисова  «Принцип неопределенности...» посвящено некоторым аспектам творчества братьев Стругацких.

Юрий Лебедев в статье «Тот самый Пенроуз!» делится своими впечатлениями о лекции сэра Роджера Пенроуза. Ссылка на видеозапись самой лекции приведена.

Любителей поэзии ожидает знакомство с группой поэтов Санкт-Петербурга.

---

Если мать Эдвард находил симпатичной, то малышкой-дочкой он был искренне очарован. На мать Анечка походила, как день походит на ночь. Бледная и, словно веточка, хлипкая, с длинными светлыми локонами, мягкими, как вымоченный лен, она виделась ему маленькой копией Селины. Только черты лица казались слегка, по-детски, припухлыми, а в голубых глазах светился разум.

Один раз Эдвард по ошибке и назвал Селину Анечкой. Та встревожилась:

– Кто это? Почему?

– Это девочка, которая жила очень давно. Когда нас с тобой еще не было, – улыбнулся он, пожимая ей руку в темноте.

– Как давно? – не унималась Селина. – Что с ней случилось?

– Не знаю, – отвечал Эдвард на оба вопроса. – Наверное, закончила школу... – он задумался на минуту, о чем стоит говорить ей, а о чем не стоит, – вышла замуж. Потом... потом у нее родилась дочка – другая маленькая девочка.

– Это была я? Ты говоришь о моей маме?

– Нет, что ты! – возразил он ошарашенно. – Конечно, нет!

Наверное, любому человеку нужна сказка, чтобы верить. Светлая сказка или страшная, но обязательно с хорошим концом.

«А почему бы и нет? – думал Эдвард, усаживаясь вечером перед зеркалом, с пакетом картофельных чипсов на коленях. Как в кино, только фильм жутковатый в своей реалистичности. – Нет, не мама, конечно, а какая-нибудь пра-пра-пра... как чудачка выразилась».

Вспомнив о Биби, он усмехнулся.

«Кончится война, девочка вырастет, выучится, найдет работу. Тогда, в двадцатом веке с этим не было проблем. Встретит нормального парня, такого, например, как я. И будет так, как будто мы с Селиной уже когда-то жили и любили друг друга – только она не поглупела от менингита, а я не болтался без дела, как мочалка в проруби... А Фердинанд? Дай Бог и ему, пусть невредимым вернется домой».

Эдвард погрузился в мечты, втайне надеясь, что пленка перемотается вперед и он увидит взрослую Анечку, и сам не заметил, как его затянуло в пустую серость. Вокруг не вода, не твердь – рыхлое ничто. Земля и небо, плоские, точно намалеванные на картоне декорации, болтаются на периферии зрения. Даже сила тяжести ослабла, так что ни взлететь, ни упасть. Никогда он не думал, что пустота может быть такой душной и тесной.

«Назад, скорее назад!»

В отчаянии, не понимая, что произошло, Эдвард забарахтался, задыхаясь от ужаса и глотая открытым ртом холодную, лохматую пелену. Да ведь это снег... Легкомысленный первый снег кружился в воздухе и оседал в осеннюю грязь. Анечка в теплом стеганом пальто – круглая, как шар, – протянула ладони навстречу ледяной мошкаре, высунула язык. Ребекка медленно размотала цепь, и зябко хрустнуло темное нутро колодца. Плеснула вода в оцинкованное ведро.

– Ханеле, не надо, простудишь горло.

– Мама, он сладкий!

Чипсы рассыпались по полу, в приоткрытое окно вливалась мокрая ночная синь. На языке растворялись ломкие кристаллики – не сладкие, нет, скорее безвкусные, как пепел, – и таяли они не до конца, оседали в горле тяжелым комом, который Эдвард силился, но не мог проглотить. Его сказку заносило снегом.

К Айзеку на день рождения отправились на электричке. Прихватили с собой три бутылки шипучки и торт – если, конечно, можно назвать тортом похожее на шляпу самодельное нечто,  которое Биби испекла специально для вечеринки. Отдельно, в коробку, в промасленную бумагу, она упаковала девятнадцать тонких разноцветных свечей. «Ох, черт, – удивился Эдвард, – а парень-то еще совсем желторотый!» Ему отчего-то стало грустно – и стыдно: не то за себя и за свой возраст, не то за Мари и ее вкус.

Айзек жил за городом, в одном из классических коттеджей начала двадцать первого века.

– Деревенька – чудо! – восхитилась Биби, когда с высоты моста им открылись беленые дома с красными крышами, медные проволоки заборов и прудики – овальные лоскуты синевы посреди кучерявой зелени садов. – Умели наши предки строить! Не то что сегодня – унылые гробы.

– Ты сравнила, однако, – возразил Рольф. – Здесь живут богатые люди.

– А веселые гробы встречаются только в трэш-комеди, – подхватил Эдвард.

– Кто бы мог подумать, что ты смотришь такую белиберду, парень? Надеюсь, хотя бы не на сон грядущий? – Биби пихнула его в бок локтем, таким острым, что Эдвард чуть не вскрикнул от боли.

Селина не прислушивалась к разговору, но при слове «гробы» наморщила нос, точно собиралась не то чихнуть, не то заплакать.

Они стояли посреди загаженной голубями платформы железнодорожного полустанка со странным названием «Рентриш-28». Чуть поодаль, одинокий как перст, высился кассовый автомат – облезлый и монументальный, из категории тех, над которыми не властно время. С горчичных полей ветер доносил слабый запах цветов.

– Даже расписания нет, – посетовала Биби, переминаясь с ноги на ногу. – Как обратно поедем? Я что, обязана знать все поезда наизусть? – и вдруг подпрыгнула, замахала руками. – Мари! Вон Мари едет!

Тотчас все обернулись к дороге, навстречу ползущему в облаке пыли форду, замахали и запрыгали:

– Мари! Мари!

Айзек встречал их у ворот. Выглядел он сегодня особенно чопорным и напыщенным. Белая рубашка, черные брюки... будто сектант какой-нибудь. Беспокойные пальцы спрятаны в карманы. Отполированные до скрипа очки сверкали. Тут же суетилась маленькая женщина – его мама. Поприветствовала гостей, а Эдварду – видимо, он единственный был здесь впервые – тихо назвала свое имя: «Марта Клод», протянув лодочкой узкую прохладную ладошку. Затем провела ребят в дом, выдала каждому по паре тапочек и полотенце для рук, водрузила на середину накрытого стола графин с клюквенным морсом – и бесследно исчезла.

– Вот как надо родителей воспитывать, – ухмыльнулся именинник. – Чтобы все делали, но под ногами не путались.

«Вырастила болвана», – хмыкнул Эдвард. Неприязнь к Айзеку поднималась в нем, как тесто на дрожжах. Все-то у сопляка есть – уютный дом и дрессированная мама, а ему все неймется. В «призраки прошлого» подался. Знал бы, каковы они – настоящие призраки.

Откупорили шипучку. Мари выложила на блюдо и нарезала ломтиками чудо-юдо-торт, а Селина тут же запустила в него вилку.

– Ну, за успех нашего дела, – негромко, но веско сказал Айзек, поднимая бокал.

– За успех следующей акции! – поддержал его Рольф.

– Ура! – воскликнула Биби, щедро накладывая себе на тарелку маринады и колбасу. – Хорошие у тебя грибочки, только сладкое с соленым не едят. Тортик надо было к чаю подать.

– К черту дела, друг, – пробасил огромный, как шкаф, Петер. – За именинника!

Шипучка ударила в головы. Языки и руки развязались. Обычно молчаливый Петер произнес короткую, но темпераментную речь о мимолетности бытия. Селина перепачкала скатерть шоколадом. Биби недвусмысленно уселась Рольфу на колени, а Эдвард окончательно впал в меланхолию и принялся задирать Айзека.

– Ну что, стволы показывать будешь? Или зря хвалился?

Тот хорохорился.

– Чего захотел. Оружие – это тебе, мальчик, не игрушка. На акцию пойдем – увидишь.

– Еще один дворик пачкать?

– А ты что предлагаешь? Устроить представление на главной площади, перед ратушей?

– Почему бы и нет? По-моему, неплохая идея. Вы как, народ?

Айзек смутился.

– Брось, это не серьезно. Такая акция уже тянет на организованное хулиганство, если не на хулиганство с политическим подтекстом.

– На государственный заговор, ага, – вставила Биби.

– Ну и пусть, – Эдвард смотрел вызывающе, с прищуром. – Боишься, что ли?

Айзек передернул плечами.

– Бояться надо бы тебе. Уголовная ответственность наступает с двадцати одного года, а мне девятнадцать. Селине двадцать пять, но она по закону недееспособна. Мари двадцать с половиной, Петеру и Биби тоже по девятнадцать, а остальным и того меньше. Тебе сколько, ты говорил?

– Да что же это получается? – воскликнул Эдвард. – Я один среди вас совершеннолетний?

– Вот-вот, для наших забав ты староват, – поддакнул Рольф и неожиданно для всех хлопнул об пол пустую бутылку.

Стекло и остатки пены брызнули под стол, на стулья и ребятам на ноги.

– Ох, мамин любимый ковер! – притворно испугался Айзек. – Нет, люди, честно, она к нему неровно дышит. Только и делает, что таскает в химчистку – в первую среду каждого месяца.

– Ты пьян, Рольф, – захихикала Биби и потерлась носом о его щеку. – Кончай буянить. А вообще-то ты мне таким нравишься. Не то что обычно – слизняк слизняком.

Утомленная рокотом голосов, Селина задремала, уткнувшись лбом в согнутый локоть – точно цветок сомкнул лепестки перед заходом солнца.

Наконец Айзек дал себя уломать и, открыв тонким, как отмычка, ключом встроенный в стену сейф, извлек оттуда нечто длинное, неровное, завернутое в кусок холста.

– Держи шмайссер, – он аккуратно, точно спеленатого младенца, положил автомат Эдварду в руки. – Не урони, тяжелый. Отец с меня голову снимет, если сломаем его пушку. Это моего деда коллекция, он любил всякие древности.