Юко Цусима - Смеющийся волк

• Название: Смеющийся волк
• Автор: Юко Цусима
• Издательство: Издательство «Гиперион»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-89332-218-7

Роман известной японской писательницы Юко Цусима переносит читателя во времена послевоенной разрухи, отчаянной бедности и крушения всех былых общественных устоев — в эпоху, на которую пришлось детство автора, дочери крупнейшего прозаика XX в. Дадзай Осаму. На фоне кричащей нищеты и фрустрации моральных ценностей в разгромленной и униженной стране два подростка отправляются в романтическое путешествие. Их попытка бегства от мрачной действительности с самого начала обречена на неудачу, но неистощимое любопытство и сила мечты влекут беглецов всё дальше, в неведомые края…

Лирическое повествование Юко Цусима ещё раз напоминает читателю о том, из какой бездны поднялась Япония, став ныне страной социальной гармонии и всеобщего благоденствия.

16+ Для читателей старше 16 лет

---

Спустя двадцать минут после того, как он, казалось, уже уснул, Реми снова проснулся и поспешил в туалет. После этого он бегал ещё много раз. Наконец, когда в кишках уже было совершенно пусто и понос как будто бы унялся, он ненадолго задремал. Тем временем поезд миновал Гифу. Капи тоже дремал, свесив голову.

Во сне Капи привиделось, что он настоящий пёс и теперь громко воет, запертый в клетку в собачьем отстойнике на санэпидстанции.

В Гифу вагон стал пустеть. Отчего пассажиров так убавилось, было неясно. Реми и Капи спали не просыпаясь, пока не прибыли через час в Маибару, где услышали, что это конечная остановка. Капи разбудил Реми, и они вышли на платформу. Они-то были уверены, что раз поезд идёт по линии Токайдо, то должен рано или поздно прибыть в Осаку, и теперь были настолько огорошены, что не представляли, куда идти и что делать. Что это за станция, на которой их высадили, они понятия не имели. С виду станция была глухая, маленькая, тёмная. Однако при этом здесь было несколько платформ.

— Посмотри-ка, вон тот поезд, вроде бы, идёт в Осаку, — с облегчением проронил Капи, показывая на электричку у дальнего перрона.

— Точно! Надо на него сесть, а то в такой глухомани куковать — хорошего мало!

— Ага! Только, по-моему, надо торопиться. Вон, уже по радио объявляют отправление.

Капи со всех ног припустился к поезду, но, рванувшись с места, вспомнил, что у Реми высокая температура. Тем не менее он собрал все силы и помчался во весь дух как здоровый, успев вовремя вскочить на подножку. Капи последовал за ним. Едва они оказались в тамбуре, как дверь за ними закрылась. Прислонившись спиной двери, Реми весь скорчился и присел на корточки. Капи устроился рядом и шепнул:

— Ты что? Живот так болит?

Реми тяжко вздохнул и хриплым голосом ответил:

— Живот тоже болит. Что-то голова у меня закружилась. Ч-чёрт! Но всё равно ведь надо было бежать — а то бы на поезд опоздали…

— Да, это даже хорошо, что мы заранее не знали — поезд-то идёт в Осаку!

— Да, это здорово, что мы попали на осакский поезд! Ещё бы! Конечно, чем торчать в этой дыре, лучше ехать в Осаку. Там, в Осаке, и жратвы много, и больницы есть.

Капи кивнул и посмотрел по сторонам. Вагон был полон, но, если поискать хорошенько, наверное, можно было ещё найти свободные места. Время было уже позднее — девятый час, и служащих, возвращавшихся из своих фирм домой, вокруг было не видно. У Капи подвело живот от голода. Оставив Реми в тамбуре, Капи пошёл один в вагон поискать места. В конце концов, он заприметил одно место, на которое какой-то старик положил огромный узел с вещами и не раздумывая обратился к старику:

— Знаете, тут едет больной. Можно его посадить на это место?

Старик в чёрной охотничьей шапке хмуро посмотрел на Капи, но «нет» не сказал. Капи поскорее вернулся к Реми, помог ему подняться и потащил чуть ли не на себе, подхватив под мышку, чтобы все видели, что это тяжелобольной. Так они добрались до заветного места. Реми и Капи посмотрели на старика, отчего тот, прищёлкнув языком, поднялся. Он поставил свой тюк на пол в проходе и сам стал рядом.

— Всё равно мне скоро выходить, так что валяйте, располагайтесь. Вишь, как его прихватило! И впрямь болен парень! Давай-давай, садись.

— Да, но как же?.. — заикнулся было Капи, но Реми уже плюхнулся на место у окна и закрыл глаза.

— Извините, — поклонился соседям Капи и уселся рядом с Реми.

Сидевшие напротив парни, с виду студенты, завели с Капи разговор:

— Что это с ним?

— Гляди, совсем плох! Может, у него мозговая анемия? И руки, вон, все ободраны…

Капи, состроив озабоченную мину, постарался ответить чисто «по-детски»:

— Да он простудился, а лечиться толком не стал — и вот…

Нельзя же было сказать, что у Реми, возможно, холера. А интересно, что было бы, если так сказать? Вот бы попробовать! Все бы, наверное, разбежались кто куда. Они бы, наверное, одни в вагоне остались.

— А куда вы едете?

— В Осаку.

— А, ну до Осаки ещё часа два, так что хорошо бы ему поспать пока.

Капи согласно кивнул и взглянул на Реми. Тот делал вид, что спит, как барсук в норе: веки сомкнуты, брови насуплены. Капи вспомнил ещё кое-что: снял с себя пиджак и накинул на Реми. Тот даже не пошевелился. Вздохнув, Капи прислонился бочком к Реми и закрыл глаза. Если они оба будут спать, студенты, пожалуй, отстанут и займутся своими проблемами. Вскоре послышались голоса: это студенты беседовали со старичком.

— Говорят, опять больной оспой из больницы сбежал. И чего ему не сидится? Куда бежит?!

— Ну, наверное, беспокоился очень о семье, о работе. Так вот вдруг взяли и заперли в больнице — конечно, ему тяжело.

— А я ещё слышал, что были случаи лёгочной чумы.

— Надо же! Сколько всяких лекарств, сколько снадобий ни изобретают… Тут тебе и прививки от оспы, и ДДТ всякие от насекомых, а всё равно болеют… И когда же это всё кончится!

— Да, налётчики с пистолетами, грабежи, убийства, самоубийства целыми семьями… Эх, всё оттого, что войну мы проиграли.

— Я тут знаю одного — так он рассказывал, как к нему бандиты вломились и ему железным прутом по башке…

— Того и гляди тебя ни за что ни про что пристрелят.

— Вот-вот! Даже дети, вот как эти, запросто совершают ужасные преступления. Уж коли в мире такой беспорядок, всех порча коснётся, а детей первым делом.

— Страдают-то прежде всего дети, молодёжь. Вот на Кюсю вся семья с собой покончила. Так там шестеро детей погибло — от семнадцатилетнего старшего сына до четырёхлетнего ребёнка. Конечно, взрослые до этого довели. Жуткая история!

— А кражи в поездах! Тоже ведь детей заставляют воровать.

— Да уж, и впрямь… А им небось даже интересно. Бедные дети!

— Ненавидят все друг друга, вот что! Страшно становится!

— А сколько в Токио беспризорных!

— Да, голодают…

— А уж атомная бомба в Хиросиме!..

— Да, от этого, говорят, сначала волосы выпадают…

В начале одиннадцатого поезд прибыл на осакский вокзал. Понос у Реми благодаря лекарству пока унялся, но температура держалась высокая. Во всём теле ощущалась слабость. Может быть, от жара, ссадины на ладонях у него в основном подсохли, боль утихла. Намотанная на кисти рук туалетная бумага приклеилась к ссадинам. Если бы Реми попытался её теперь сорвать, наверное, опять пошла бы кровь. Наверное, лучше было оставить как есть — рано или поздно сама отвалится. Чтобы подкрепить силы, надо поесть чего-нибудь питательного, — твёрдо решил Реми. В животе у Капи тоже давно уже урчало, так что он, наверное, не против был перекусить.

Хотя час был уже поздний, на вокзале было полно народу. Как и в Уэно, многие ели, разбрасывая вокруг объедки и обёртки, или спали, постелив прямо на грязном полу газеты. Этим, наверное, пришлось очень долго ждать, пока удастся купить в кассе нужный билет.

Справив нужду в уборной, они вышли из вокзала. Привокзальная площадь была погружена во мрак — только на другой стороне площади мигали редкие оранжевые огоньки. Они раскачивались, словно фонарики на рыбацкой лодке. Приметив огонь, Реми и Капи направились к нему. В отличие от здания вокзала, площадь была безлюдна. Машин тоже не было. В угол между строениями намело ветром кучу бумажного мусора. Там, свернувшись клубком, спали четыре собаки. Огоньки оказались газовыми светильниками над передвижными продовольственными лотками. В нос им ударил такой же дух, как когда-то на вокзале Уэно.

— Время позднее — уже почти все лавки закрыты, — хмуро буркнул Реми.

— Ничего! Тут у них есть куриные шашлычки, печёные бататы… А вон, смотри! Лапша тоже есть, — бодро возразил Капи. Ему всё казалось сейчас очень вкусным, так что слюнки текли.

— Да ну! Я хотел поесть где-нибудь в заведении попристойней… Но, видно, ничего не поделаешь: давай хоть лапшу возьмём, что ли!

У лотка с лапшой стояли двое молодых людей в военных фуражках и потягивали сакэ, заедая похлёбкой. Готовила похлёбку старуха с младенцем на подвеске за спиной — наверное, бабка этого младенца. Матери нигде не было видно. И старуха, и оба её покупателя угрюмо молчали, словно были чем-то недовольны.

— Две лапши-удон, — робко попросил Реми.

Больной, ослабевший, в чужом, незнакомом городе, он чувствовал себя сейчас очень неуверенно. Когда Реми и Капи подошли к лотку, под ноги им бросилась собака и начала обнюхивать. Какой-то грязный шелудивый серый пёс. Оба они стали наперебой отмахиваться и прогонять собаку, но та не обращала внимания.

Скоро лапша была готова. Старуха горбилась под тяжестью младенца, но шуровала с котлами и мисками сноровисто, так что даже не пролила ни капли, когда разливала похлёбку здоровенным уполовником. Это был «лисий удон» — крупная плоская пшеничная лапша с квадратным биточком из варёной в масле соевой пасты, плавающим сверху. На стойке были разложены приправы, так что Реми и Капи могли насыпать себе вволю зелёного лука и красного перца. Расположившись у стойки, они дули на горячую лапшу, орудовали палочками и прихлёбывали из мисок. Капи уплетал так, что за ушами трещало, но Реми обратил внимание на то, что похлёбка почему-то сладковата на вкус и лапша какая-то тяжёлая, вязкая. Ему захотелось бросить всё, не доев. Но если не поесть сейчас, болезнь так и не пройдёт. Учитывая это обстоятельство, он всё же через силу прикончил свою похлёбку. Собака по-прежнему вертелась рядом, не желая никуда уходить. Подняв морду, она заглядывала им в лица и косилась на руки, отбегала немного, снова подбегала и норовила потереться своей шелудивой шкурой об их ноги.