Андрей Жуков - Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом

• Название: Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом
• Автор: Андрей Жуков
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4444-0438-6

Личность генерал-лейтенанта Р. Ф. фон Унгерн-Штернберга была выдвинута на первые роли в истории противостоянием «двух непримиримых России — красной и белой», сошедшихся в смертельной схватке, из которой победительницей выйти могла лишь одна сторона…

Книга А. В. Жукова рассказывает о судьбе барона Унгерн-Штернберга, одного из руководителей Белого движения в Забайкалье и Монголии, убежденного монархиста и идейного противника революции. Автор рассматривает весь комплекс религиозных, политических, национальных взглядов барона Унгерна — «последнего крестоносца».

---

Невольно поражаешься и осведомленности, и как бы прозорливости барона в социально-политических вопросах, потому что взгляды, высказанные им в 1921 году, близки к новейшему понятию о «цехизме», появившемуся в английской литературе значительно позднее. Можно было думать… что основы учения о «солидаризме», зародившегося во Франции в 1906 г., были барону не чужды. Равным образом Роман Федорович тогда уже предвидел роль того политического направления, которое ныне носит наименование «фашизма» и является самообороной общества против растущего влияния коммунизма.

Назревавший конфликт между личностью и культурой разрешался бароном в совершенно «унгерновском» стиле, а именно: вся европейская культура, ушедшая по неправильному пути, заслуживает лишь того, чтобы смести ее с азиатских степей до берегов Португалии! На развалинах Европы нужно начать новое строительство с тем, чтобы, пользуясь опытом минувшего, не повторить уже ошибок прошлых веков. Смелый вождь, как говорил дальше барон, может совершить это «оздоровление» Европы при помощи народов-конников, то есть казаков, бурят, татар, монголов, киргизов, калмыков и т. д. Только среди природных конников в наш меркантильный век, по мнению барона, еще хранится искорка того же огня, который вдохновлял таких же конников, средневековых рыцарей, на подвиги высокого героизма.

Барон Унгерн далее пояснял своему собеседнику, что собственно монголы, то есть халхинцы, баргинцы и тибетцы, ближе всего подходят для означенных целей. По существу, они стоят на той же ступени культурного развития (может быть, только в иных формах), которое было в Европе в конце XIV и начале XV века. Этот именно исторический момент барон считал как бы отправным в деле созидания обновленной культуры. Ему казалось, что в 1920 г. уклад семейных и общественных отношений и государственное устройство Монголии во многих чертах походили на феодально-цеховую Европу».

Комментируя это изложение взглядов барона Унгерна на ход человеческой истории, исследователь А. С. Кручинин делает, на наш взгляд, очень важное и принципиальное замечание: «Таким образом, противопоставляются не религии и даже не цивилизации… а эпохи — и именно с этой точки зрения Унгерна и привлекали «народы-конники», только они казались барону стоящими «на той же ступени культурного развития… которое было в Европе в конце XIV и начале XV века… Приведенное выше пространное изложение взглядов нашего героя резко противоречит самому духу буддизма неоднократно подчеркнутым стремлением к переустройству земной жизни во имя достижения счастья…». В своей деятельности барон Унгерн руководствовался девизом отнюдь не буддистских лам, а средневековых рыцарей-крестоносцев: «По другую сторону войны всегда лежит мир, и, если ради него нужно сразиться, мы сразимся».

О кризисе европейской цивилизации и европейской культуры, о неверно выбранном магистральном пути развития технического прогресса, ведущего к уничтожению духовности и торжеству принципов воинствующего материализма, на рубеже XIX–XX веков писали многие умы России и Европы. Одним из первых, кто всеобъемлюще высказался по тем же вопросам, что поднимал в своих беседах барон Унгерн, был русский философ Константин Леонтьев. О гибели средневековой цивилизации воина и героя и всеевропейском торжестве новой меркантильной цивилизации параграфа, расчета и лицемерия высказывались русский священник и философ о. Павел Флоренский, философы — немцы Освальд Шпенглер и Карл Шмитт, итальянец Юлиус Эвола; о «Европе — острове мертвых» говорил поэт Александр Блок… Но то были философы и поэты — люди, склонные к созерцанию, пытавшиеся сформулировать миф о «новом Средневековье», «великой традиции», «золотом веке». Барон Р. Ф. Унгерн-Штернберг был человеком действия, воином-кшатрием, и с оружием в руках попытался проявить «волю к Средневековью», найти собственную дорогу к «золотому веку», о котором грезили философы и поэты. Он и сам был человеком средневековья — и в этом его главное отличие от тех, кто вместе с ним сражался против красной власти совдепа.

«… Да, он был безумцем, — размышлял в 1930-х годах о деятельности Унгерна служивший под его началом H.H. Князев, — но, конечно, не в том примитивном смысле, как это представляется лицам, враждебно относящимся к его имени. В своем «безумии» он почти порвал со всякой действительностью, пытаясь поднять людей на борьбу с Третьим Интернационалом с помощью одного только лозунга «Победите или умрите»… Он был или безумцем, или же, может быть, принадлежал к величайшим идеалистам и мечтателям всех эпох. Идеи Романа Федоровича были поистине грандиозны в такой мере, что выполнение их не по плечу не только отдельному человеку, но даже усилиям целой нации». В образе действий Романа Федоровича Унгерн-Штернберга можно найти много общего и с действиями испанской инквизиции — не зря Л. А. Юзефович сравнивает Унгерна с Торквемадой. В этом не было никакого сознательного заимствования или подражания — вряд ли сам барон задумывался над подобными аллюзиями. Причина сходства — в идентичности восприятия мироздания, в схожести осознания собственной миссии.

Небезынтересно сравнить мировосприятие генерал-лейтенанта белой армии барона Р. Ф. Унгерн-Штернберга и священника Павла Флоренского, «по совместительству» известного философа и ученого. Лишь на первый взгляд подобное сравнение может показаться натянутым. Как Павел Александрович Флоренский, так и барон Роман Федорович Унгерн выросли и сформировались в условиях Серебряного века русской культуры. Несмотря на разницу в образовании, в социальном происхождении, они стали свидетелями трагической гибели не просто Русского тысячелетнего государства, но и абсолютно всех устоев, всех слагаемых русской цивилизации. Крушение России было окрашено для них в апокалиптические, эсхатологические тона и являлось предзнаменованием грандиозной грядущей катастрофы, которая должна вскоре разразиться над всем западным миром, надо всей европейской ойкуменой. Точно так же, как и барон Унгерн, Флоренский называет себя «человеком Средневековья». Восторгаясь иерархичностью и закрытостью средневековой картины мира, Флоренский вписывает себя в нее. Арестованный в очередной раз в марте 1933 года, Флоренский заявляет следователю на допросе: «Я, Флоренский Павел Александрович, профессор… по складу своих политических воззрений романтик Средневековья примерно XIV века»… Флоренский, как и Унгерн, убежден в том, что «бездушная цивилизация» современного мира себя исчерпала и близок день, когда порабощенный человек свергнет иго возрожденческой цивилизации и наступит новое средневековье — эпоха целостной культуры.

Мировую историю Флоренский рассматривает в ключе, весьма схожем с идеями Унгерна о «плюсах и минусах»: история видится Флоренскому полем битвы двух космических начал — Логоса и Хаоса, или Христа и Антихриста. В число врагов культуры, врагов рода человеческого, противников добра и пособников Антихриста отец Павел включает тех, кто выступает против божественного порядка мироустройства и его земного гаранта — царя, тех, кто проповедует всеобщее равенство и ставит его на место послушания и милости Божией. Флоренский мечтает об идеальном государстве, которым бы управляла личность, благословенная Богом, — «творец культуры», как бы она ни называлась: «диктатором, правителем, императором или как-нибудь иначе, мы будем считать его истинным самодержцем…» Нет, не зря Павел Александрович Флоренский получил от H.A. Бердяева прозвище «утонченного реакционера». Очевидно, что любовь Унгерна к монголам была весьма умозрительной — она хорошо вписывалась в парадигму противостояния «плюсов и минусов». И в данном случае совершенно справедливым представляется нам замечание Леонида Юзефовича о том, что «любовь Унгерна к монголам предопределила традиционную в системах такого рода ненависть к евреям… Первые несли в себе божественное начало, вторые — дьявольское. Одни были воплощением всех традиционных добродетелей прошлого, другие — всех пороков современности. Монголы были прирожденными мистиками, как и сам Унгерн, евреи — крайними рационалистами, и в этом качестве олицетворяли собой все, что было ему ненавистно в прогнившей цивилизации XX века».

Вообще, русская трагедия, начавшаяся Февральской революцией 1917 года и продолжившаяся октябрьским переворотом и Гражданской войной, не могла уже осмысливаться в привычных материалистических категориях. Апокалиптические и эсхатологические мотивы начинают звучать в творчестве многих русских прозаиков и поэтов. Только с помощью вечных библейских образов, кажется, можно понять происходящее. Еще в 1915 году, предчувствуя грядущие страшные потрясения, к образу Архистратига Михаила обращается замечательный русский художник В. М. Васнецов. На одной из его картин Архангел Михаил, стоящий во главе Сил Господних, поражает светоносным копьем самого князя тьмы, одетого в ярко-красный хитон цвета революционного флага и распростертого над древней русской столицей…