Андрей Жуков - Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом

• Название: Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом
• Автор: Андрей Жуков
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4444-0438-6

Личность генерал-лейтенанта Р. Ф. фон Унгерн-Штернберга была выдвинута на первые роли в истории противостоянием «двух непримиримых России — красной и белой», сошедшихся в смертельной схватке, из которой победительницей выйти могла лишь одна сторона…

Книга А. В. Жукова рассказывает о судьбе барона Унгерн-Штернберга, одного из руководителей Белого движения в Забайкалье и Монголии, убежденного монархиста и идейного противника революции. Автор рассматривает весь комплекс религиозных, политических, национальных взглядов барона Унгерна — «последнего крестоносца».

---

И если мы заставим себя задуматься над этими строками архимандрита Константина, то поймем, что предавшие своего царя белые вожди не могли, недостойны были победить. Для того чтобы победить, им необходимо было понять и осознать весь комплекс причин, и в первую очередь причин духовных, приведших генерала Корнилова и его сподвижников к трагическому поражению. Время для того, чтобы что-то исправить и для начала хотя бы попытаться искупить свою вину перед преданной царской семьей, было дано. Армия же, не только покинувшая своего царя и предавшая его в руки врагов, но и постаравшаяся забыть о нем, допустившая, в конце концов, страшное злодеяние цареубийства, оказалась лишенной духовной опоры, высшего Божественного покровительства. Потом уже стало поздно — «Времени больше не будет», как говорится в Откровении Иоанна Богослова, в книге, именуемой Апокалипсис.

06 этом предупреждал и оказавшийся в эмиграции святитель Феофан (Быстров), епископ Полтавский, бывший одно время духовником царской семьи. Говоря о «тепло-хладности», проявленной русским народом (в том числе и по отношению к покинутой царской семье) в трагические дни всеобщей смуты, епископ Феофан предупреждал, что за свою теплохладность мы будем наказаны Господом: «Он свое отмщение воздаст не только им (т. е. большевикам. — А. Ж.), но и нам», — писал святитель.

По большому счету идеалом подавляющего большинства вождей Белого движения была отнюдь не «Святая Русь» и даже не конституционная монархия, а чисто западная модель либерально-технократической цивилизации. Но именно данная модель безоговорочно проигрывала большевикам в своеобразном «состязании идей». Противостоять мощному напору коммунистической мифологии, носившей ярко выраженный мессианский, религиозный характер и проповедовавшей «царство справедливости и свободы» здесь, на земле, могла лишь идея Самодержавной Монархии, которая несла на себе отсвет Иного Бытия (запечатленного в таинстве Помазания на царство) и обладала опытом многовековой традиции. Русская монархия имела за собой исконность, давность, и именно простой народ был особенно чувствителен к этому мистическому, сакральному характеру царского режима. По многочисленным свидетельствам современников, еще в 1920–1921 годах среди крестьянской массы, вдоволь насмотревшейся на самые разные власти, от большевицкой до либерально-демократической, стали возникать картины грядущего избавления отнюдь не в духе почти анархического «мужицкого рая» и самостийной «жизни по своей воле»: сквозь надвигавшийся мрак «Каинова владычества» мерещилась фигура русского царя, который скрывается простым мужиком в глухих сибирских деревнях и появится снова на своем троне, очистив Россию от большевиков и «господ-буржуев», свергнувших его с престола. «Тогда мы их тут всех живьем в землю закопаем, — говорили мужики. — Будет царь и народ, а между ними не будет никого».

Промонархические настроения русских крестьян неоднократно использовали для достижения своих интересов и большевики. Генерал К. В. Сахаров, воевавший против коммунистов на Восточном фронте Гражданской войны, вспоминал, что один из краснопартизанских командиров, бывший штабс-капитан Императорской армии Щетинкин (судьба Щетинкина пересечется с судьбой барона Унгерна позже, летом 1921 года), действовал против колчаковцев, прикрываясь царским именем. Одна из большевицких прокламаций, доставленная белой контрразведкой в штаб армии генерала Сахарова, гласила: «Пора кончать с разрушителями России, с Колчаком и Деникиным, продолжающими дело предателя Керенского. Надо всем встать на защиту поруганной Святой Руси и русского народа. Во Владивосток приехал уже великий князь Николай Николаевич, который и взял на себя всю власть над русским народом. Я получил от него приказ, присланный с генералом, чтобы поднять народ против Колчака… Ленин и Троцкий в Москве подчинились великому князю Николаю Николаевичу и назначены его министрами… Призываю всех православных людей к оружию, за царя и советскую власть…» По словам приближенного к адмиралу A.B. Колчаку Г. К. Гинса, Щетинкин неоднократно действовал от имени белой армии и выступал от лица великого князя Михаила Александровича. В наше время такие действия и прокламации подобного содержания политтехнологи называют «черным PR-ом». Конечно, это была демагогия, но, как отмечал русский историк С. П. Мельгунов, «подпольная демагогия удается только тогда, когда имеется для воздействия подходящая среда. Среду эту составляли не только «серебряная гвардия» — люди порядка, консерваторы деревни… которые желали восстановления твердой власти…» В своем фундаментальном исследовании «Трагедия адмирала Колчака», опубликованном в эмиграции в 1930–1931 годах, С. П. Мельгунов приводит и другие примеры народного, «крестьянского монархизма»: «… на Алтае… появился лжецаревич Алексей, и в деревнях его встречали с колокольным звоном, и быстро переходили на его сторону все местные «большевики». Самозванцем оказался кошагачский почтово-телеграфный служащий Пуцято… Не только деревня, но и целый город переполошился, когда в Бийске была принята телеграмма на имя Верховного правителя: «Не желая погибнуть от рук большевиков, прошу дать вооруженную охрану. Цесаревич Алексей». Парень 18–19 лет, одетый в матросский костюм, произвел в XX в. такую сенсацию, что затмил славу Хлестакова… За «цесаревичем» был из города отправлен воинский отряд, приготовлено два лучших номера в гостинице, и устроен в честь высокого гостя обед…»

Член партии народных социалистов Т. И. Полнер рассказывал С. П. Мельгунову о своей поездке через Сибирь осенью 1918 года. По словам Полнера, он не раз задавал крестьянам вопрос о царе и слышал в ответ, «что царя надо, но такого, который ходил бы под отчетом».

Интересно, что монархическое сознание прибалтийского аристократа барона Р. Ф. Унгерн-Штернберга удивительным образом совпадало с народными, мужицкими взглядами на сам институт монархии: «Я смотрю так, — рассказывал барон о своем понимании монархической структуры государства на допросе в 1921 году, — царь должен быть первым демократом в государстве. Он должен стоять вне класса, должен быть равнодействующей, между существующими в государстве классовыми группировками. Обычный взгляд на демократию неправильный. Она всегда была в некотором роде оппозиционна. История нам показывает, что аристократия именно по большей части убивала царей. Другое дело — буржуазия, она способна только сосать соки из государства, и она-то довела страну до того, что теперь произошло. Царь должен опираться на аристократию и крестьянство. Один класс без другого жить не может».

Прекрасно осознавалась Унгерном и вся сущность мистического, глубинного противостояния красной и белой идей. Гражданская война представлялась барону в первую очередь войной двух взаимоисключающих друг друга религий. А на вопрос о том, что представляет из себя коммунизм, Унгерн неоднократно давал один и тот же ответ: «Это есть своего рода религия, необязательно, чтобы был Бог, во многих религиях, а особенно если вы знакомы с религиями восточными, религия представляет из себя правила, регламентирующие порядок жизни и государственное устройство. То, что основал Ленин, есть религия. Я не согласен, что в большинстве случаев люди воюют за свою якобы истерзанную родину. Нет, можно воевать только с религиями». И сама революция не ошиблась, когда она объявила «тройную» войну: против «опиума для народа», против «самодержавной тирании», против «тюрьмы народов» и за «Интернационал». Эта триада являлась симметрической противоположностью девиза Императорской армии — «За Веру, Царя и Отечество», и именно в таком порядке, так как в России Отечество основано на царе, а царь — на Вере Отечества. В физическом уничтожении самих носителей монархической идеи у большевиков была своя железная логика: не станет в России царя — не будет и самой России, не станет православия — не станет семьи, не станет русского языка. Барон Унгерн понимал, что «владычество Каина», которое олицетворяла новая власть, стократ хуже любого иноземного нашествия. Наоборот, инородческие племена, не развращенные идеями и принципами, придуманными «за последние двести лет», как казалось Унгерну, должны помочь вернуть Россию и русский народ, утративший инстинкт самосохранения, к его исконной и многовековой традиции.

Сложно сказать, насколько барон Унгерн сам для себя сформулировал все вышеприведенные идеи уже тогда, в августе — сентябре 1917 года. Но он не желает возвращаться к себе в Ревель: ожидать неизвестно чего, бесстрастно наблюдать за мучительной агонией бывшей великой империи — все это было не по нему. В пассивном и равнодушном отношении к происходящим событиям Унгерна никак нельзя было упрекнуть. 1 сентября 1917 года Керенский провозгласил Россию республикой. Никакой конституции или даже проекта конституции опубликовано не было. По сути, именно Керенский произвел самый настоящий государственный переворот, ибо формы государственного устройства России должно было определить предстоящее Учредительное собрание. В условиях предрешения государственного строя значение грядущих выборов и самого собрания сводилось к минимальным величинам.