Анжела Ламберт - Загубленная жизнь Евы Браун

• Название: Загубленная жизнь Евы Браун
• Автор: Анжела Ламберт
• Издательство: КоЛибри
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98720-053-7

Любовница диктатора — всегда интригующий персонаж. Любовница Адольфа Гитлера — персонаж, окруженный зловещей аурой Третьего рейха, Холокоста и Второй мировой войны. Парадоксальным образом Еве Браун приписывали глупость и тщеславие, в то же время возлагая на нее долю ответственности за преступления нацизма. Но это никак не объясняет, почему молодая, здоровая женщина добровольно приняла смерть вместе с поверженным и разбитым фюрером. Собирая по крупицам разрозненные сведения, тщательно анализируя надежность и достоверность каждого источника, английская журналистка и писательница Анжела Ламберт разрушает образ недалекой и бессловесной игрушки монстра, оставленный нам историей, чтобы показать иную Еву Браун: преданную и любящую женщину, наделенную куда большим мужеством и упрямством, чем полагали ее современники.

---

Тут-то она и вспомнила о молодой кузине, которой помогла осознать свое женское начало в июле 1940 года, когда шестнадцатилетняя Гертрауд Винклер, единственная дочь сестры Фанни Паулы, провела часть летних каникул с ней и Гретль в домике на Вассербургерштрассе. Тогда война не продолжалась еще и года, на Мюнхен еще не сыпались бомбы, тетры и кинотеатры были открыты (для всех, кроме евреев), и в целом настроение царило приподнятое. К июлю 1944 года все изменилось, но Гертрауд вполне могла вырасти, стать умной, живой молодой женщиной, которая поделилась бы с Евой новостями о семье и внешнем мире. А Ева в ответ могла бы наставлять свою простушку-кузину, учить ее всяким тонкостям в нарядах и косметике, превратить ее в элегантную даму. Из нее вышла бы идеальная компаньонка.

Гертрауд Вейскер, урожденной Винклер, сейчас немного за восемьдесят. (Еве, будь она жива, в 2006 году исполнилось бы девяносто четыре.) Гертрауд родилась в августе 1923 года. Она единственный ребенок Паулы (одной из пяти дочерей Кронбургер) и Андреаса Винклера, так что приходится племянницей Фанни и двоюродной сестрой Еве. Йозефа — их с Евой общая бабушка. Только Ева знала и любила ее, а Гертрауд почти не помнит, поскольку ей было всего четыре года, когда Йозефа умерла. Фрау Вейскер, ее трое детей и их дети — последние живые потомки семьи Кронбургер, и Гертрауд, как никто другой, способна поведать о связанном тесными узами клане, внутри которого они с Евой выросли. Однако в сороковые годы, когда родство с Евой Браун считалось позорным и неприличным, перед помолвкой она обещала своему жениху хранить в тайне эти отношения и молчала пятьдесят лет. Но после смерти мужа кузина, годами слышавшая, как Еву очерняют и поносят, как ее изображают безнравственной, жестокосердной женщиной, твердо решила в точности восстановить историю семьи.

Рассказывая в 1998 году о том далеком лете, Гертрауд вспоминает:

Как раз тогда Ева по совету тети Фанни пригласила меня в гости. Вскоре после свадьбы Гретль в июне 1944 года она позвонила мне домой, предложила приехать и пожить у нее, хотя с детства мы почти и не виделись. За последние четыре года мы не встречались, но все еще переписывались, так почему бы и нет? Еве пришлось собраться с духом, чтобы позвонить нам. Она хотела обсудить с моим отцом два вопроса. Во-первых, она предложила ему свой дом на Вассербургерштрассе, № 12, всего за 30 тысяч рейхсмарок — сущие гроши! Отец и слушать не пожелал, сказав: «Ни за что я не куплю дом у Гитлера!»

Ева пробовала уговаривать его, объясняя, что дом записан на ее имя, а не Гитлера. Но он остался непреклонен, о чем я очень жалела, А потом, несмотря на его отказ, она спросила, можно ли мне погостить у нее. Первая реакция была проста и однозначна: «Исключено!»

Это стоило мне немалых ухищрений и слез, но в конце концов мне разрешили поехать. «Только в Мюнхен, никакого Оберзальцберга!» — подчеркнула моя мать.

Семья Винклер твердо придерживалась антинацистских взглядов, и Гертрауд росла политически ориентированной. Для нее Гитлер был обманщиком, которого ненавидел ее отец, состоявший в тайной оппозиции, хотя непокорность чуть не стоила ему жизни. Как они могли воспользоваться гостеприимством этого человека, принесшего Германии столько бед?

Как и вся семья, мой отец считал отношения Евы с диктатором чудовищными. Гитлера и так-то не одобряли, а уж тем более теперь, когда она, член семьи, больше не разделяла их позицию и вступила в связь с ним — в греховную и незаконную связь к тому же. И вот мне предстоит погрузиться в эту политическую и моральную трясину — мне, впечатлительной молодой девушке, восприимчивой к любого рода влиянию!

Гертрауд заявляет, что в Мюнхене у нее не осталось выбора. Ей пришлось нарушить запрет матери и отправиться под охраной с мюнхенского вокзала в Оберзальцберг.

Но когда я приехала в Мюнхен, стало ясно, что мне придется продолжить путь, что в городе меня никто не ждет. По громкоговорителю объявили, что мне следует обратиться к кому-то в Хольцкирхене, на выходе с вокзала. Там меня встретил молодой солдат, который приветствовал меня, поднеся руку к козырьку, и сообщил, что отвезет меня в Оберзальцберг, где меня ждет кузина. Что мне оставалось делать? Развернуться и уехать, как трусихе, так и не повидав Еву? Я села в машину, но всю дорогу от Мюнхена до Берхтесгадена колебалась: остановить водителя или подавить угрызения совести? Я выбрала второе.

Шесть десятилетий спустя Гертрауд призналась: «Мне до сих пор стыдно за то, что я ослушалась отца».

Визит в Бергхоф начался неприятно. Весь персонал в Оберзальцберге и его окрестностях обязан был иметь при себе еженедельно обновляемый пропуск, подписанный Борманом или Раттенхубером. Отдельный пропуск требовался, чтобы пройти на Фюрерштрассе (улицу, где стоял большой дом Гитлера), его выдавали на восьмом караульном посту. Неприветливая, надо думать, получилась встреча. Гертрауд описывает чувство унижения от «беспардонности» эсэсовцев, копавшихся в ее багаже, пока не появилась какая-то добродушная женщина, которая повела ее вверх по лестнице в Бергхоф. Выяснилось, что фрейлейн Браун ушла купаться на озеро. Гертрауд пришлось ждать. Спустя какое-то время впорхнула Ева, загорелая и веселая, бросилась здороваться с кузиной и знакомить ее с Гертой Шнайдер и ее дочками. (Значит, она все-таки была не одна в Бергхофе.)

Гертрауд не слишком изменилась за четыре года, прошедшие с их последней встречи. В двадцать один год она оставалась так наивна, что, несмотря на посещение школы для мальчиков, понятия не имела о житейских делах. «Моя жизнь была целиком посвящена учебе — с молодыми людьми меня ничто не связывало. Подобные вещи не представляли для меня интереса. Честное слово, мне даже любопытно не было — а если бы и было, кого мне спрашивать? Я бы постеснялась». По сей день она иногда отрицает, что Ева была любовницей Гитлера, утверждая: «Это скорее походило на отношения отца и дочери». Впрочем, на том этапе секс играл для них незначительную роль, а то и вовсе никакой, так что она по-своему права. Однако их сопредельные апартаменты и соединенные проходом ванные комнаты должны были даже невинной школьнице недвусмысленно дать понять, что Ева дарила вождю не просто платоническую дружбу. Гертрауд и ее кузина не обсуждали ни половую жизнь, ни подозрительную близость спален Евы и фюрера. Они никогда не говорили о Гитлере, по словам Гертрауд, а уж тем более о природе их отношений. «Время было совсем иное, чем сейчас. Существовало немало запретных тем, даже между близкими родственниками. Я нипочем не стала бы спрашивать: ты любишь Гитлера? Уважение ставилось выше близости. Я знала, что она состоит в связи с ним, но не предполагала, что в половой». Благовоспитанные молодые женщины не касались в разговоре интимных сторон своей жизни, а ведь Гертрауд была очень молода.

На вопрос о ее впечатлениях и воспоминаниях о Гитлере ей нечего ответить. Она никогда не видела его, даже не слышала его голоса по телефону. Он обычно звонил между восемью и десятью часами вечера, чтобы заверить Еву, что с ним все в порядке, и послушать новости о незначительных повседневных делах, напоминающих о созданной им альпийской идиллии. Ева жила этими звонками. Если звонок запаздывал, она изводилась от беспокойства: «Он звонил ей раз в два-три дня, и разговоры с ним составляли смысл ее существования. Я чувствовала, что она совершенно опустошена. Она только и думала: когда же зазвонит телефон? В такие моменты я могла говорить что угодно, — полагает Гертрауд, — она все равно не слушала. Она только и делала, что сидела в напряженном ожидании, словно важнее этих звонков ничего на свете нет». Так оно и было, хотя Ева, чьи дни протекали в предсказуемом и однообразном ритме, не могла поведать ему ничего нового. «Ева иногда спрашивала меня, что ему сказать, — продолжает Гертрауд. — Но я никогда не слышала их разговоров — об этом и речи быть не могло. Правила приличия в те дни очень отличались от нынешних. Если кому-то звонили по телефону, остальным полагалось выйти и закрыть за собой дверь, чтобы не подслушивать».

С другой стороны, телефонист Гитлера Альфонс Шульц иногда все же прислушивался:

Каждый вечер около десяти часов нужно было набрать номер, чтобы он мог поговорить с Евой Браун. Всем категорически запрещалось слушать разговоры фюрера, которые по большей части выходили довольно скомканными. По телефону он [Гитлер] никогда не говорил как любовник, скорее как добрый друг, тогда как с ее стороны действительно чувствовалась беззаветная любовь. Как правило, она благодарила его за подарки (подозреваю, что их покупал Борман), а Гитлер отвечал: «Вот и славно, главное, что ты довольна. Я рад, что тебе понравилось. Так что веселись и ни о чем не волнуйся. Ну, до завтра…»

Вот и все их общение за день. Минут десять, должно быть, не больше.