Иван Алиханов - «Дней минувших анекдоты...»

• Название: «Дней минувших анекдоты...»
• Автор: Иван Алиханов
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-7784-0290-2

В книге описывается история жизни многих представителей рода Алихановых, судьба которых стала достоянием отечественной истории или трагически оборвалась. Это пианист и меценат Константин Михайлович Алиханов, стоявший у истоков творческого пути Ф. И. Шаляпина, адмиралы Андрей и Михаил Беренсы — двоюродные братья автора, и многие другие.

Подробно прослеживается поразительная история жизни Александра Яковлевича Эгнаташвили — отчима автора, и, судя по всему, — сводного брата Сталина, который из тифлисского нэпмана-ресторатора стал заместителем генерала Власика по хозяйственной части Главного управления охраны Кремля и обеспечивал проведение Ялтинской конференции.

Книга, написанная живым и ярким языком, иллюстрированная множеством уникальных фотографий и документов, представит несомненный интерес для широкого круга читателей.

---

Последовавшие затем события были выдержаны в стиле персидского завоевателя Шах-Абасса. Совет института был целиком вызван в кабинет председателя Спорткомитета. В давящей тишине, выдержав паузу, председатель выдавил:

— Кто виноват?!

— Мы все виноваты и достойны наказания, — ответил по сценарию директор.

— Считайте, что вы все освобождены от работы. Завтра я приду в институт, и каждый из вас будет заново подавать заявление о приеме. Там посмотрим, кто из вас достоин быть преподавателем. Все свободны!

Есть такой восточный анекдот.

Жена будит Ходжу Насреддина. Мол, на улице какой-то шум, скандал.

— Пойди, посмотри, в чем там дело? — требует жена.

Муж долго отговаривается, но любопытная женщина не дает ему уснуть. Наконец, чтобы отвязаться от нее, Насреддин накидывает на себя одеяло и выходит из дому. В тот же момент кто-то срывает с него одеяло, и вся кричавшая орава разбегается.

— Из-за чего там был такой шум? — поинтересовалась жена, когда он вернулся.

— Из-за моего одеяла, — ответил Ходжа Насреддин.

Я понял, что вся эта комедия разыгрывается из-за «моего одеяла», т. е. цель была вполне определенной — избавиться от тех самых четырех неугодных заведующих кафедрами.

На другой день, сидя в приемной директора, я писал заявление о своем желании перейти на должность доцента кафедры. Ко мне подошел один из старейших и уважаемых работников института, милый и интеллигентный человек, заведующий кафедрой фехтования Лев Васильевич Головня.

— Что ты пишешь, Ваня? — спросил он меня.

Узнав о содержании моего заявления, он сел рядом и написал такое же.

Двое других опальных заведующих не последовали нашему примеру и были в скором времени сняты с заведования кафедрами с соответствующими оргвыводами.

Один из них, Шалико Мусастиков, даже стыдил нас с Головней за наше смирение перед произволом. Сам он решил бороться.

Кто-то пожаловался во Всесоюзный комитет на нашего председателя. Массовые увольнения отменили, замдиректора по учебной части стал «козлом отпущения» и получил выговор за то, что неправильно сориентировал начальство о его правах и возможностях.

— Вот, — говорил Шалико, — а вы были заведующими и сами себя перевели в доценты кафедр.

Но радость Шалико была недолгой.

Вакханалия самоуправства продолжалась в новой интерпретации.

На кафедру плавания, которую возглавлял Мусастиков, пришла комиссия Спорткомитета. Результаты проверки были вполне удовлетворительными. Когда председатель комиссии закончил свой доклад на коллегии, Сихарулидзе задал ему вопрос:

— А какое место заняла команда Грузии по плаванию на Спартакиаде народов СССР?

Оказалось — восьмое.

— Вот, — продолжал председатель, — а вы говорите, что кафедра плавания работает удовлетворительно…

Тогда Шалико сказал:

— Товарищ Сихарулидзе, согласно учебного плана наша кафедра должна выпускать людей со вторым разрядом, что мы и делаем, а тренером сборной я не являюсь…

— Вот мы тебя и снимем за провал работы по плаванию в республике и за недопонимание своих задач.

Директор института был близким другом и собутыльником Мусастикова, но тем не менее он не решился перечить всесильному председателю.

История эта имела продолжение. Мусастиков пришел к Сихарулидзе на прием и тот поступил с ним так же, как царь с офицером Семижопкиным, который после совершенного им геройского поступка подал прошение на высочайшее имя об изменении фамилии, на котором его императорское величество соизволил наложить историческую резолюцию: «Сбавить две».

— Хорошо, — сказал Сихарулидзе, — мы уберем формулировку «за развал работы», оставим только «за непонимание задач».

Тогда Шалико поехал в Москву, где у него была «рука», и подал жалобу в ЦК. Заявление это, как водится, вернулось в наш ЦК, а оттуда к Сихарулидзе. Тот незамедлительно созвал коллегию и «покаялся»:

— Вот мы на коллегии месяц назад освободили Шалико Мусастикова с формулировкой «за непонимание задач и провал работы по плаванию». После этого я проявил слабость. Мусастиков пришел ко мне, плакался, мне стало жаль его и я велел директору института снять вторую причину увольнения. Я, конечно, не имел на это права и поэтому я полагаю, что необходимо восстановить наше справедливое первоначальное решение.

Все члены коллегии, узнав, что неблагодарный Мусастиков после столь милостивого решения председателя посмел еще и жаловаться в Москву, дружно подняли руки (как, впрочем, делали всегда) и в его присутствии гневно осудили бедного Шалико.

На следующий день Шалико пришел задолго до приезда шефа просить о новой аудиенции. Председатель прошел мимо, не обратив на него никакого внимания. Секретарша объявила, что сегодня Шалико не может быть принят.

Эта ситуация продолжалась много дней и даже недель, точно так, как это описано у Анны Антоновской в романе «Великий Моурави», когда русские послы ожидали встречи с великим Шах-Абассом.

Я не знаю подробностей, Шалико не захотел о них рассказывать. Но я представил себе эту картину так: Шалико приближался к «великому» по-пластунски, затем слезно молил его не губить семью. Просьба заключалась в том, чтобы увольнение было оформлено «по личной просьбе», на что Сихарулидзе (это уже достоверно известно) сказал:

— Ты должен был это сделать тогда, когда писали заявление другие. Ну да ладно, пиши сейчас. Переведем тебя доцентом кафедры по собственному желанию.

Четвертого — заведующего кафедрой лыжного спорта Балаевича — сняли с должности по еще более пустяковой причине: он не оказался в день Нового года в Бакуриани на учебно-тренировочном сборе и не оставил распоряжения выдать лыжи команде гребцов.

Всех их давно уже нет на свете. Последним трагически погиб Балаевич. Он поехал с друзьями на рыбалку, и на какой-то станции пролезал под железнодорожным составом, который неожиданно стал набирать ход. Рюкзак Балаевича зацепился за движущийся вагон, и ему отрезало руку и ноги. Некоторое время бедный Балаевич пролежал в больнице, не подозревая, что у него нет ног. Это было давно — лет 30 тому назад…

В рассказе об институте я невольно нарушаю хронологию событий, то и дело возвращаясь к началу моей работы.

Кафедра, которую я возглавил, состояла из пяти человек: преподавателя классической борьбы Гоги В., с которым мы, как оказалось, работали вместе, когда я был еще токарем, а он слесарил в той же мастерской, преподавателя бокса Бори М., штангиста Мамия Ж., лаборантки Ларисы Б. и вашего покорного слуги.

Конечно, никакой кафедры, собственно научно-учебного подразделения с принятыми на кафедрах планами учебного процесса, научной деятельности, конспектов лекций или наглядных пособий, ничего такого не было, равно как и помещения для лекций и зала для занятий спортом.

Обиженный Тиканадзе долго ходил на кафедру с какой-то папочкой. В конце концов он обратился ко мне с вопросом, почему я не принимаю «дела» кафедры? Я поинтересовался, а где же они, он указал мне на папку. Я порекомендовал ему оставить ее себе на память.

Институт наш находился в школьном здании на Харпухи, а занимались мы все в другом конце города на стадионе «Динамо». Но стараниями предыдущего директора был утвержден проект, и уже строилось новое здание.

Директор, о котором пойдет речь, руководил институтом года четыре, в промежутке между веселым, жуликоватым женолюбцем Гуло (он был освобожден после ухода с поста председателя комитета его друга и покровителя Схиртладзе) и Сашей Палавандишвили. Звали его Дмитрий или — на грузинский манер — Мито. Был он по-своему колоритной и известной в спортивных кругах личностью по многим причинам: во-первых, он как и ГБЧ числился рекордсменом мира, но в другой дисциплине — по прыжкам в длину с места. Правда, к моменту установления этого достижения оно могло быть внесено лишь в книгу рекордов Гиннесса, так как прыжки с места, по решению Международной федерации легкой атлетики уже давно были исключены из программ соревнований, и рекорды по ним не фиксировались. Но следует признать, что прыгал Мито с места отлично, за что ему было присвоено звание «Заслуженный мастер спорта». Во-вторых, во время войны он был в Минске связным у партизан, за что получил медаль, а к 30-летию образования Белорусской ССР в 1947 году был награжден Орденом Ленина, и, наконец, Мито защитил связанную с его любимыми прыжками кандидатскую диссертацию.

Был Мито высок и худощав. Его лицо напоминало редьку хвостом вниз со скошенным назад лбом и втянутым подбородком и узким, длинным, горбатым носом. Не красила его физиономию еще и огромная вмятина на лбу, полученная им при столкновении с лошадью, когда Мито ехал в коляске мотоцикла. После этой аварии он стал плохо видеть правым глазом и ходил, несколько задирая голову. Люди могли воспринять это как проявление надменности или пренебрежения, хотя на самом деле Мито был отзывчивым и добродушным человеком, склонным к безобидным фантазиям и странностям. Например, начав о чем-нибудь говорить, он никогда не знал заранее, куда его занесет. Большей частью все сводилось к партизанским приключениям, при этом разнообразие концовок невольно ставило под сомнение достоверность его рассказов..