Юрий Лаптев - Следствие не закончено

• Название: Следствие не закончено
• Автор: Юрий Лаптев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

В книгу Юрия Лаптева вошли роман, повести и рассказы.

В романе много действующих лиц, но главные из них — Михаил, избалованный сын генерала, и Митька, вчерашний вор. Благодаря усилиям коллектива оба они становятся настоящими людьми.

Полна юмора повесть «Старички районного значения» — о пенсионерах районного городка. «Следствие не закончено» — повесть о том, как следователь-коммунист спасает шестнадцатилетнюю девушку, попавшую в воровскую шайку.

«Вот так-с…» — рассказ о короткой, но глубоко значительной беседе студента с В. И. Лениным. В «Напутствии» возникает образ А. М. Горького.

Вошедшие в книгу произведения различны по жанру, но их объединяет серьезное внимание автора к современным нравственным проблемам. Герои их — люди чистые и душевно щедрые. Они активно отстаивают в жизни свои убеждения.

---

Третьим и, пожалуй, наиболее красочным членом этого почтенного содружества являлся актер Кондратий Михайлович Средневолжский (по паспорту — Пантюхин). Высокий, костлявый, повышенной громогласности мужчина семидесяти двух лет, Средне-волжский был одним из последних представителей ныне сходящей со сцены плеяды «актеров нутра». Было время, когда Кондрат не играл, а прямо-таки клокотал на сцене. Тогда сердца многих дам и девиц томительно сжимались от одного взгляда пронизывающих глаз Средневолжского, а от его львиного рыка колыхались декорации и тайком крестились старушки. Но все в жизни преходяще, и однажды наступил поистине драматический для трагика вечер, когда Кондрат, будучи в трезвом состоянии и подавая в переполненный зал одну из своих коронных ролей — роль короля Лира, ухитрился вплести в монолог венценосного безумца фразу из грибоедовской комедии: «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!»

Конечно, зрители простили бы своему любимцу досадную обмолвку, тем более многие даже и не заметили этого, но самому ветерану сцены это показалось настолько страшным, больше того — кощунственным! — что Средневолжский заплакал и, не закончив монолога, согбенный ушел со сцены.

А вернее сказать — сошел. Навсегда.

С тех пор Кондрат Михайлович Пантюхин осел в Стекольной слободе в крошечном домике вдовы районного ветеринара Елизаветы Федоровны Гущиной. Жил умиротворенно, писал воспоминания о былой славе и руководил самодеятельностью работников горздрава.

Четвертого старика звали Иван Нефедович Козлов. Больше шестидесяти лет проработал Иван Нефедович на стекольном заводе, в царское время — «Игнатия Ложкина с сыном», а после революции — «Красный стекольщик». С десяти и до семидесяти двух лет — год за годом, как верста за верстой, — прошел Иван Нефедович трудный путь от подручного огольца до старшего мастера гранильного цеха.

Среднего роста, сухощавый, но широкий и тяжелый в кости человек, Козлов и на восьмом десятке способен был утречком направиться в гости к старшему брату, проживавшему в селе Макарье, за двенадцать верст от Крайгорода, а после обеда «со стопцом» неторопливо пришагать до дому. И дров, не выпуская из цепких рук топорища, Иван Нефедович мог наколоть целую поленницу, да и в городки с женатыми внуками баловался, а вот поди ж ты — вывели доктора на пенсию, и точка!

— Большой просчет допущен природой в отношении нашего брата, — посетовал как-то приятелям Козлов. — Ворона взять, черную птицу — и та три, как не четыре, человеческих века живет да каркает. Разве это порядок?

И все согласились: непорядок!

Итак, было раннее утро, хорошо грело, но еще не припекло солнышко, и сошедшиеся на пустыре старики горячо обсуждали только что выдвинутое зубным врачом предложение — организовать при бане душевой павильон. Замысел особенно понравился Средневолжскому.

— Представь себя в роли распаленного полуденным зноем путника, — гремел Кондрат, указуя перстом на солнце и обращая слова к Козлову. — Ты изнемогаешь от нестерпимой духоты, и вдруг над твоей головой разверзается небесная хлябь!

— Хлябь — это дело пустяковое, — деловито возразил актеру Иван Нефедович. — Ты мне лучше каменку в бане приспособь, да такую: кинул в нее шайку воды, а сам в сторону шастай, чтобы паром щетинку с тебя не спустило, как с порося!

— Позвольте! — испуганно взмахнув округлыми ручками, воскликнул Цезарь Осипович Бронхит. — А если вы располагаете декомпенсированным пороком миокарда?

— Вы, друзья, говорите о различных вещах, — попытался найти равнодействующую в споре учитель Костричкин. — Неверно думать, что слово «баня» определяет понятие раз и навсегда установленное. Если мы заглянем в историю древнего Рима и остановимся, скажем, на временах Максимилиана-Августа…

— Бросьте, Петр Ананьевич! — прервал исторический экскурс учителя Средневолжский. — Ну чего ради мы с вами потащимся в древний Рим, когда, скажем, московская актриса Сандунова дала сто очков форы вашим изнеженным патрициям!

— Виноват! Вы, Кондрат Михайлович, смещаете эпохи…

Каждый человек преклонного возраста имеет свои собственные убеждения, отвердевшие за долгие годы жизни. Поэтому и дискуссия о бане грозила затянуться, если бы, фигурально выражаясь, «не грянул с ясного утреннего неба гром».

Старики настолько увлеклись спором, что долго не замечали подошедшей к ним молодой женщины в спецовке, с планшетной сумкой через плечо. А обратили на подошедшую — прораба Анну Петровну Захарову — внимание лишь после того, как она сказала:

— Плохо, отцы, наше дело. Прямо язык не поворачивается огорчить вас.

Действительно, известие, принесенное Анной Петровной, произвело на стариков ошеломляющее впечатление; оказалось, что строительство бани приостанавливается на неопределенное время, а бригаду Захаровой перебрасывают на строительство мясокомбината.

— Вот тебе и хлябь! — нарушил наконец унылую паузу Иван Нефедович. — Придется, видно, за паром ехать в Москву, в Сандуновские бани. А кому душ принять захочется — аж в древний Рим!

— Начальства много развелось, и каждому охота показать, что не зря советская власть ему деньги платит! — сердито сказала Захарова. — Вот и перекидывают людей с одной стройки на другую, будто в мяч балуются.

— Нет, позвольте. Так в порядочном социалистическом обществе не делается! — заикаясь от волнения, заговорил Костричкин. — И я лично это дело обжалую!

— Кому?

— Власть предержащим!.. Да, да, извините, но за моей внучкой ухаживает Федор Федорович Потугин… А поскольку вопрос приобрел столь нежелательный оборот, я считаю себя вправе…

— Это же светлая мысль! — поддержал учителя Цезарь Осипович Бронхит. — Правда, столь привлекательной внучки у меня нет, но зато в прошлом году я создал мамаше Федора Федоровича такую жевательную поверхность, что мадам имеет возможность запросто разжевать черепаху!

— Только не жалоба, а протест! — патетически воскликнул актер.

— Ой, не смешите меня натощак, отцы! — с усмешкой оглядывая распетушившихся стариков, сказала Захарова. — Жаловаться они пойдут! Ведь сами тогда на собрании согласились праздновать.

— Чего праздновать?

— Ну… дату какую-то, что ли.

— Позвольте, позвольте, дорогая Анна Петровна, — Костричкин поднялся с бревна и, сердито помаргивая, уставился в лицо молодой женщины. — Начнем с того, что я сам являюсь, если хотите, лицом, облеченным доверием сограждан, поскольку…

— «Римляне, сограждане, друзья! Я Цезаря пришел похоронить, а не хвалить!» — некстати громыхнул Средневолжский.

— Значит, сами на себя и жалуйтесь. Поскольку облеченные, — сказала учителю Захарова. — Ведь не тещины именины вы справлять надумали, а всего Крайгорода! Значит, тянись; слышно, не только из области гости к нам пожалуют, а и из Москвы! Гляди, и маршал наш Иван Тимофеевич захочет земляков поздравить с таким достижением. Ну, а что это за праздник для девушки, если обновки нет. Вот Василий Васильевич и надумал: давайте, говорит, друзья, соберемся с силенками да и подгоним к торжественному дню открытие мясокомбината. Дескать, знай наших!

И что только людям надо?

3

Ведь, думается, каждому крайгородцу должно быть лестно, что об их неприметном доселе городке вдруг с уважением заговорила вся область, что статья учителя Костричкина «Древний памятник русской культуры», живописующая многовековую историю Крайгорода, появилась в столичном журнале и сразу же была перепечатана областной газетой на зависть всем городам области. И даже прижимистый облфинотдел выделил Крайгороду специальные ассигнования на проведение юбилейной годовщины.

И план подготовки к празднованию, казалось, был продуман до мелочей; горсовет даже самый трудный вопрос решил: вынес категорическое постановление — в месячный срок переселить из единственной в городе гостиницы всех плотно прижившихся там «клиентов», отремонтировать здание и заменить название «Европа» на «Уют».

И два квартала центральной улицы Клары Цеткин решено было перемостить заново.

А на въездном мосту через речку Прихоть по плану предполагалось сменить перила и поставить перед мостом арку.

И даже на побелку церкви Сорока мучеников, воздвигнутой радениями боярыни-вдовицы Шуйской одновременно с московским храмом Василия Блаженного, были выделены материалы.

«Мало вам?»

Правда, вслух этого вопроса Федор Федорович никому не задавал, но мысленно обращал такие слова к каждому посетителю.

А посетитель в этот день шел, что называется, косяком, и — как по сговору! — посетитель настойчивый.

Так, первым заявился в кабинет Потугина известный всему городу инвалид Сердюк — участник трех войн, георгиевский кавалер и кавалер ордена Славы.