Альберт Шпеер - Шпандау: Тайный дневник

• Название: Шпандау: Тайный дневник
• Автор: Альберт Шпеер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-8159-1266-3

Альберт Шпеер (1906–1981) был личным архитектором Гитлера, его доверенным лицом, рейхсминистром вооружений и военной промышленности и к концу войны стал вторым наиболее влиятельным человеком в нацистской Германии. Шпеер — единственный из обвиняемых на Нюрнбергском процессе — признал свою вину за преступления рейха. Был приговорен к двадцати годам тюремного заключения.

Все эти годы Шпеер записывал свои воспоминания микроскопическим почерком на туалетной бумаге, обертках от табака, листках календаря, а сочувствующие охранники тайком переправляли их на свободу. Таким образом из 25 000 разрозненных листов получилось две книги — «Воспоминания» (вышли в «Захаров» в 2010 году) и «Шпандау: тайный дневник» (публикуется впервые).

---

Что это — слабость или смирение? В любом случае такая покорность все упрощает. Мне даже пришло в голову, что, может быть, это другая, новая форма моих отношений с судьбой. После изучения языков, архитектурных исследований, литературных трудов и кругосветного путешествия это, возможно, последний и, вероятно, самый мудрый способ придать смысл моей жизни. Надо не хватать судьбу за горло, по знаменитому выражению Бетховена, а добровольно отдаться ей в руки.

10 мая 1960 года. Американский самолет-разведчик, так называемый У-2, был сбит над Советским Союзом. Теперь Хрущев считает, как пишут сегодняшние газеты, что Парижская конференция на высшем уровне обречена на провал. Ширах снова в отчаянии.

Я воспринял это известие без малейшего волнения; оно меня не трогает. Но вот что меня поражает: я уже не так сильно стремлюсь получить надежду. Все эти пятнадцать лет я хотел продержаться и планировал свою жизнь, глядя в будущее. Но со временем будущее в буквальном смысле съежилось, а настоящее кажется бесконечным. В первые годы я не мог понять, как Карл V, находясь в зените своей власти, смог отказаться от мира и выбрать жизнь монаха. Сегодня эта мысль мне близка как ни одна другая. Я с нетерпением жду дня освобождения, но в то же время мысль о свободе вызывает у меня чувство неуверенности и тревоги. Смогу ли я снова жить в обычном мире? Или, как папа Целестин, которого забрали из пещеры отшельника и отвезли в Рим, буду кричать: «Верните мне мое уединение!»

12 мая 1960 года. Достал свой блокнот и перечитал изречения Гёте, которые я выписал из его «Избирательного сродства»: «Бывают ситуации, когда страх и надежда становятся едины, они перечеркивают друг друга и теряются в мрачном отсутствии эмоций».

2 июня 1960 года. Во время свидания с женой обсуждали семейные проблемы. Ни на что другое времени не хватило.

Вскоре после свидания русский директор велел открыть мою камеру.

— Когда я вошел в комнату для свиданий, вы не встали, здороваясь со мной. Я делаю вам официальное предупреждение.

Я улыбнулся ему.

4 июля 1960 года. Пришлось переписать прошение директорам, потому что я пропустил установленную форму обращения: «Директорам союзнической тюрьмы». Советский директор сердито отчитал меня:

— Это в последний раз!

Уготованное мне наказание он держит в секрете. Но несколько часов спустя в саду он снова вел себя вполне приветливо. Я рвал лаванду для некоторых охранников, которые мне нравятся. Директор понюхал мешок с цветами и через переводчика спросил меня, способствуют ли они росту волос. Задав вопрос, он с улыбкой приподнял фуражку и показал мне, как сильно нуждается в подобном средстве. С такой же улыбкой я снял лыжную шапочку и показал, насколько бесполезна лаванда в этом отношении.

4 июля 1960 года. Гесс, который еще несколько месяцев назад жаловался на невыносимую боль в сердце и нарушение кровообращения, теперь вместе с Ширахом часами шагает по саду, причем довольно быстро и без остановок. Они снова начали общаться, и Ширах с тех пор вроде бы немного успокоился. С Гессом Ширах чувствует себя главным; он верховодит, и ему это нравится. Но Гесс тоже кажется более уравновешенным. Иногда я думаю, что между ними медленно возникает некое подобие дружбы. Если так, это будет первая дружба, рожденная в Шпандау.

5 июля 1960 года. На дне моего пруда, в старой ванне, пустил корни случайно отбившийся от сородичей золотарник. Когда я вылил воду из пруда, стебелек согнулся. Другими словами, растение выработало в себе только тот уровень выносливости, который необходим, чтобы держаться вертикально в воде. Я пересадил его, и через несколько дней он стал таким же сильным, как и другие золотарники, и не сгибается даже под порывами ветра.

6 июля 1960 года. Несколько недель занимаюсь бессмысленным делом. Я хочу продлить северо-южный бульвар до северного конца сада. Поскольку я упрямо решил, что мои дорожки должны пролегать строго по горизонтали, я уже поднял эту тропу на полметра над обычным уровнем — она превратилась в некое подобие подвесной аллеи. Теперь у меня появился предлог строить непрерывный сад камней на восточной стороне дорожки, так как там образовалась насыпь. Ширина аллеи четыре метра, поэтому мне приходится возить на тачке большие объемы песка и золы.

В общем, в эти дни я напряженно работаю. И вот каких результатов я достиг с медицинской точки зрения: мое давление, которое в последние годы держалось на уровне 110, поднялось до 130/75, в то время как у моих сидящих или мирно гуляющих товарищей — всего 100/65. Правда, Ширах и Гесс недавно снова стали работать в саду, но только если их видит русский директор. В любом случае их участок в тридцать раз меньше моего.

Сейчас они выравнивают площадку под небольшой газон. Утром Ширах заявил, что изобрел новое выравнивающее устройство. Мы, затаив дыхание, наблюдали, как он связал три колышка для поддержки помидоров, потом раздвинул их снизу, сделав треножник.

— Вот! Центральный колышек должен быть немного короче. К нему прикрепляется камень.

Мы внимательно следили за его манипуляциями.

— И что теперь? — нахмурился Гесс.

— А теперь, — гордо сообщил нам Ширах, — теперь я раскачаю камень, как маятник.

Мы ошеломленно уставились на него, и Гесс ободряюще пробормотал:

— Ага! Значит, вот как оно работает.

Сначала он покачал головой, потом решительно кивнул.

— Да, — продолжал Ширах, — таким образом, я определяю горизонтальный уровень, а дальше можно выравнивать. Очень просто.

Через некоторое время они остановились рядом и снисходительно посмотрели на меня.

— Что такое? Что вы хотите сказать? — спросил я Гесса.

Гесс помолчал в нерешительности и наконец выпалил:

— Ширах говорит, что в психиатрических больницах слабоумным обычно поручают работу в саду…

10 июля 1960 года. Утром Гесс с решительным видом подошел ко мне. Очевидно, хотел передать какое-то важное сообщение.

— Сегодня воскресенье. Я решил каждое воскресенье по полчаса разговаривать с вами.

Теперь мы гуляем вместе. От его прогулочного шага захватывает дух; похоже, ему доставляет удовольствие демонстрировать свою физическую силу. Он радуется, когда я начинаю задыхаться.

— А ведь вы на целых десять лет моложе меня, герр Шпеер, — с довольной улыбкой говорит он.

12 июля 1960 года. За последние месяцы написал очерк «Гитлер — полководец». Но в конечном итоге у меня возникло ощущение, что я работаю в вакууме. У меня почти не осталось желания цепляться за прошлое. Я также, к своему удивлению, заметил, что мне уже не интересно, кто несет ответственность за ошибочные решения — Гитлер, его маршалы или кто-то другой.

4 августа 1960 года. Продолжительный приступ безразличия. Сражения и цветочные клумбы — и то и другое потеряло для меня смысл.

18 августа 1960 года. Тюрьма гудит от возбуждения. Сегодня русская женщина, которая некоторое время назад приезжала в Шпандау, впервые побывала в тюремном корпусе. Она — капитан, отвечает за цензуру.

— Она не должна догадаться, что мы считаем ее некрасивой, — заметил сегодня Ширах.

Я с ним совсем не согласен. По-моему, она очень привлекательная. Мы с Гессом прозвали ее «Красотка Маргарет».

Мы думаем, она требует от нашего русского директора строгого соблюдения правил, на которые давным-давно смотрят сквозь пальцы. Несколько недель назад директора разрешили послушать запись оперы Моцарта «Дон Жуан». Но когда пришло время концерта, Красотка Маргарет заявила протест: «Это опера о любви, а все, что относится к любви, заключенным запрещено». В качестве замены тюремная администрация прислала нам Девятую симфонию Бетховена. Но для меня «радость, пламя неземное, райский дух, слетевший к нам» из оды «К радости» Шиллера были испорчены.

20 августа 1960 года. Еженедельное совещание директоров, обычно простая формальность, которая длится не больше десяти минут, вчера затянулось на несколько часов. Обсуждение уже закончилось, и сегодня американский директор сообщил мне, что, «очевидно», мы не сможем слушать оперы из-за «некоторых технических сложностей». Когда на моем лице отразилось изумление, он объяснил, Довольно невнятно, что музыка в опере более или менее вопрос второстепенный. Главным является сюжет, и, к сожалению, большинство сюжетов посвящено темам, которые, «очевидно», — опять это слово — могут вызвать у нас беспокойство.

21 августа 1960 года. Сегодня со свойственной мне педантичностью я подсчитал, сколько у нас музыки на пластиках. Первое место занимает Бетховен — 290 минут, за Ним следует Моцарт — 190, Шуберт — 150, Бах — 110, за ним Чайковский — 90 минут, Гайдна всего 50, Шопена и Верди — по 40, Гендель, Шуман и Прокофьев — 30 минут, Регер, Брух и Стравинский — 25, и на последнем месте — Брамс, Хуго Вольф, Рихард Штраус и Франк Мартен с небольшими пьесами. В общей сложности у нас 1215 минут музыки, или примерно двадцать часов. Сейчас нам разрешают слушать музыку три часа в месяц; соответственно, нам потребуется семь месяцев, чтобы прослушать всю нашу коллекцию.