Альберт Шпеер - Шпандау: Тайный дневник

• Название: Шпандау: Тайный дневник
• Автор: Альберт Шпеер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-8159-1266-3

Альберт Шпеер (1906–1981) был личным архитектором Гитлера, его доверенным лицом, рейхсминистром вооружений и военной промышленности и к концу войны стал вторым наиболее влиятельным человеком в нацистской Германии. Шпеер — единственный из обвиняемых на Нюрнбергском процессе — признал свою вину за преступления рейха. Был приговорен к двадцати годам тюремного заключения.

Все эти годы Шпеер записывал свои воспоминания микроскопическим почерком на туалетной бумаге, обертках от табака, листках календаря, а сочувствующие охранники тайком переправляли их на свободу. Таким образом из 25 000 разрозненных листов получилось две книги — «Воспоминания» (вышли в «Захаров» в 2010 году) и «Шпандау: тайный дневник» (публикуется впервые).

---

26 апреля 1964 года. Сегодня Гессу исполнилось семьдесят лет. Я пожелал ему всего наилучшего. Повар принял это к сведению и с притворной досадой заявил, выставляя одно блюдо за другим на раздаточный стол:

— И это, и это, и это тоже для их арестантских светлостей!

Он устроил настоящий пир: запеченная форель, цесарка, торт со взбитыми сливками, фрукты, шоколадный соус и безалкогольные напитки. Днем американский и британский директора вместе пришли поздравить Гесса. Но не успели они открыть рот, как Гесс сухо произнес:

— Благодарю за неожиданно хорошую еду.

12 июня 1964 года. Сегодня передавали праздничный концерт в честь столетия со дня рождения Рихарда Штрауса в исполнении Саксонской государственной капеллы, с которой с триумфом выступал композитор. Я впервые услышал «Метаморфозы» для струнного оркестра в фа-мажоре, которые были написаны в 1945 году перед самым концом войны. Ошеломляющее музыкальное повествование о днях крушения, написанное на основе траурного марша из «Героической» симфонии. Скорбь, отчаяние, плач перед лицом апокалипсиса, постигшего родное Отечество, и под конец робкая, едва различимая надежда. В то время Штраусу было восемьдесят, он отдал себя в распоряжение Третьего рейха и занял пост президента Имперской музыкальной палаты, он разделял многие распространенные иллюзии в отношении режима. Мне кажется, в этой работе он освободился от всего, что тяжким бременем лежало у него на душе: ощущение, что он находится в тупике, осмысление собственной вины, осознание всего, что было безвозвратно утрачено. Потом прозвучал Концерт для валторны с оркестром № 1 и, наконец, симфоническая поэма «Так говорил Заратустра». Для меня эта возвышенная музыка ассоциируется с уединением в горах, пророческими строками и Сильс-Марией. После последних аккордов зал на несколько секунд замирает от переизбытка эмоций. Потом взрывается аплодисментами.

22 июня 1964 года. Сегодня один из охранников тайком принес фотоаппарат «Минокс». Я отснял три цветные пленки, фотографируя главным образом сад. Я прятал миниатюрный фотоаппарат в руке, оставляя открытым только объектив. Снимки позволят моим родным понять, как выглядит мой мир за пределами комнаты для свиданий.

На большинстве фотографий — мои цветочные клумбы; они увидят, как я горжусь ими. В конце концов, цветы да эти заметки — это все, что занимало меня все эти двадцать лет.

Если снимки выйдут удачными, жена и дети увидят прелестные изображения ирисов, гвоздик, левкоев и люпинов — все, что они, безусловно, могут найти в ближайшей оранжерее.

23 июня 1964 года. Все чаще измеряю оставшееся время заключения по своим «тюремным часам». К настоящему моменту прошло 27 секунд после 21:26. Разочарован. Думал, уже гораздо позже. Самая маленькая единица времени — секунда — соответствует двум часам и десяти минутам в Шпандау.

24 июня 1964 года. Утром проснулся от страшной зубной боли. Шарков взглянул на меня, так как именно он подписывает пропуск к американскому стоматологу. Он коротко объявил:

— Зубная боль — не трагедия.

Но добавил, что позвонит своему директору по прямому телефону из тюрьмы в Карлсхорст.

Несколько часов спустя стоматолог — в звании полковника — сделал мне рентген; днем он удалил мне зуб, в процессе сломав другой. Моя челюсть превратилась в рудник; остатки удаляли с помощью молотка, зубила и дрели, и все это продолжалось больше часа. К слову, при этом присутствовал французский врач.

23 июня 1964 года. Еще пять недель без единой записи. Много работал в саду, мало читал. Апатия.

23 июля 1964 года. Некоторое время назад попросил Брэя посоветовать мне хороший американский словарь. Через несколько дней он принес толстый словарь Уэбстера.

— Это вам. Мой прощальный подарок.

Через несколько недель он нас покидает, потому что больше не может выносить тюремную атмосферу.

— Я прямо сейчас отнесу словарь в библиотеку, — сказал Брэй. — Никто не заметит. Но он для вас!

У меня возникла идея получше. Я подал заявку с просьбой разрешить моим родным прислать мне французский и американский словари. Когда ее утвердили, Хильда передала в администрацию толковые словари Брэя и толковые словари Уэбстера и Ларусса. Потом Шарков в свое ночное дежурство пролистал два объемных тома, проверяя, нет ли в них зашифрованных тайных посланий. Эти предосторожности показались мне нелепыми, но в то же время вселили в меня надежду. Они не стали бы утруждаться, если бы знали о моих нелегальных связях с внешним миром. Утром явился Андрысев и дружелюбно сказал:

— К сожалению, несколько страниц пришлось вырезать. Вы не возражаете?

Я не возражал.

Через несколько часов мне принесли словари. Из них вырезали пять или шесть статей, три из них начинались на букву «Г».

27 июля 1964 года. Я отсидел семь восьмых своего срока. К примеру, я прикинул, что после следующего свидания в октябре Эрнст приедет всего один раз. Осенью я уже не стану заготавливать кучу компоста. На этот раз я просто сожгу листья, а пепел пойдет на удобрение почвы. Я буду донашивать рубашки и нижнее белье и попрошу родных, чтобы на Рождество и день рождения они присылали мне только пластинки с записями одного инструмента; дома сейчас появился стереопроигрыватель, и только пластинки с записями одиночного инструмента не портят звучание.

4 августа 1964 года. Встреча Шлабрендорфа с зятем Хрущева Аджубеем, который по счастливой случайности приехал с визитом в Федеративную Республику, прошла хорошо. Русский делал многообещающие намеки в отношении моего дела. После его возвращения в «Известиях» — газете, в которой он служит главным редактором — написали что-то о «ликвидации некоторых последствий войны», если немецкая сторона готова пойти на уступки.

9 августа 1964 года. В последнее время опять читаю много книг по архитектуре. Если меня выпустят и я снова захочу работать, я должен быть в курсе последних разработок.

Теперь, когда я более внимательно изучаю все, что было сделано для восстановления после 1945-го, я с потрясением отмечаю, как сильно изменился облик страны. Я увижу заново отстроенные города, которые я оставил в руинах, но я также увижу, что они изменились до неузнаваемости. Судя по статьям и фотографиям в газетах, немецкие города утратили свою индивидуальность в пылу реконструкции. Стереотипные коммерческие здания и жилые кварталы стерли различия между торговыми городами на севере Германии и епископальными районами на юге Германии. Они также придали немецким городам международную безликость.

Но прежде всего меня удивляет победное шествие высотной архитектуры от центральных районов до пригорода — без учета каких-либо различий. В мое время существовало правило, что высотные дома — из эстетических соображений и с точки зрения экономической целесообразности — можно строить только в деловых районах города. Из-за чрезвычайно высоких расходов на закладку фундамента и возведение здания, а также затрат на техническое обслуживание, строительство многоэтажных домов приносило выгоду только в тех районах, где можно было установить наиболее высокую цену за квадратный метр и запросить максимальную арендную плату, как в Нью-Йорке, лондонском Сити или в центре Берлина. Но сейчас я вижу в газетах, что высотные дома строят не только в средних городах типа Ульма, Фрейбурга и Гиссена, но и в живописных поселениях Люнебургской пустоши и на горных дорогах. Порой мне кажется, что сейчас происходит второе разорение Германии, только на этот раз она сама себя губит. Страна всегда ревностно охраняла свою национальную индивидуальность; как много значила для нее национальная культура — даже чересчур много. Новое направление — отказ от всего, что было дорого в прошлом. Для человека с моим характером, с моей сентиментальной приверженностью к традициям было бы весьма болезненно, если бы это второе и, несомненно, последнее преображение архитектурного облика Германии было делом рук Миса ван дер Роэ, Таута, Гильберсеймера или Гропиуса. Но вот что произошло в действительности: как обычно, все прибрали к рукам посредственные производители дешевых товаров массового производства. Меня поражает, что за исключением нескольких способных зодчих, таких как Эйерман, Шарун или Швипперт, ни один талантливый архитектор не оставил свой след в градостроительстве за эти двадцать лет, в то время как в первое десятилетие после Первой мировой войны наблюдался всплеск гениальной архитектуры. На мой взгляд, за этим фактом скрывается более глубокая идея. Все эти годы я постоянно читал, что строители с превеликим удовольствием отказываются от архитектурных доктрин Третьего рейха. Но что если они отказались не только от нашего исторического классицизма? Мне кажется, утрачено стремление к форме. Это означает не только конец одного или нескольких стилей, но, вероятно, и конец самой архитектуры.