Альберт Шпеер - Шпандау: Тайный дневник

• Название: Шпандау: Тайный дневник
• Автор: Альберт Шпеер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-8159-1266-3

Альберт Шпеер (1906–1981) был личным архитектором Гитлера, его доверенным лицом, рейхсминистром вооружений и военной промышленности и к концу войны стал вторым наиболее влиятельным человеком в нацистской Германии. Шпеер — единственный из обвиняемых на Нюрнбергском процессе — признал свою вину за преступления рейха. Был приговорен к двадцати годам тюремного заключения.

Все эти годы Шпеер записывал свои воспоминания микроскопическим почерком на туалетной бумаге, обертках от табака, листках календаря, а сочувствующие охранники тайком переправляли их на свободу. Таким образом из 25 000 разрозненных листов получилось две книги — «Воспоминания» (вышли в «Захаров» в 2010 году) и «Шпандау: тайный дневник» (публикуется впервые).

---

Что за планы! Неужели в третьей фазе своей жизни я стану бумагомарателем?

2 ноября 1963 года. Фабиан Фон Шлабрендорф, один из немногих оставшихся в живых армейских офицеров, участников активного сопротивления, предложил заняться моим делом. Ему необходимо сообщить, что, как я узнал из «Берлинер Цайтунг», по новому уголовному кодексу Советского Союза максимальный срок наказания составляет десять лет или, в особо тяжелых случаях, пятнадцать. Закон в прямой форме предусматривает, что новые максимальные сроки распространяются также и на тех лиц, которые уже приговорены к более длительным срокам заключения. В моем случае пятнадцать лет прошли два года назад.

15 ноября 1963 года. Гесс сажает клубнику.

— Слишком поздно, герр Гесс, — говорю я. — Она не успеет пустить корни.

Ширах, в западные месяцы лишь наблюдавший со стороны, теперь, в русский месяц, энергично взялся за работу.

19 ноября 1963 года. Сегодня утвердили заявку Шираха: библиотека купила собрание сочинений Геббеля, «Дон Кихота» Сервантеса и романы Теодора Фонтане и Кнута Гамсуна. До сих пор не могу понять смысл этой покупки — ведь мы можем получить любую книгу из городской библиотеки. На мой взгляд, намного разумнее было бы приобрести какие-нибудь справочники.

Между тем я читаю «Возраст зрелости» Жана-Поля Сартра. Как большая часть современной литературы, роман меня пугает и беспокоит. Что происходит? Вероятно, в тюрьме я веду более легкую, более безопасную жизнь, чем люди во внешнем мире. Персонажи Сартра, несомненно, чувствуют себя более одинокими, чем мы в своих камерах. Больше того, их изоляция не закончится: они никогда не станут свободными. У меня хотя бы есть надежда; возможно, это всего лишь иллюзия, но я могу за нее держаться. Еще я задаюсь вопросом: этот роман рассказывает о реальных условиях жизни или описывает внутреннюю тревогу? В целом меня удивляет, что современная литература почти не отражает действительность жизни. По романам Бальзака, Толстого или великих английских романистов девятнадцатого столетия можно было составить четкое представление о людях того времени и обществе, в котором они жили.

Сегодня литературные персонажи, на мой взгляд, похожи на призраки, а общество присутствует только в разговорах, но не существует в действительности.

25 ноября 1963 года. Мне кажется, что убийство Кеннеди — это не только американская трагедия, но и трагедия для всего мира. И мне не дает покоя мысль, что это, судя по всему, дело рук запутавшегося одиночки; он задумал план и выполнил его. Но покушения на жизнь Гитлера — сколько их было! — осторожные, хладнокровные люди год за годом планировали их с той же тщательностью, что и важнейшие военные операции, и ни одна попытка не удалась — вот это настоящая трагедия.

1 декабря 1963 года. Во время прогулки в саду целый час говорил с Гессом о семье, раскопках в Багдаде и, как обычно в наших беседах, о прошлом. Он с особым воодушевлением рассказывал о достижениях режима в области культуры и социального обеспечения, о теориях смешанных лесов профессора Биера, о постановлениях Геринга об охоте и природных заповедниках и о «философии красоты дорог», разработанной Тодтом, которая, в конечном счете, нашла свое воплощение в системе автобанов. В разговоре он упомянул разные идеи: на автобанах не должно быть никаких лишних сооружений, мосты нужно строить из натурального камня, характерного для данной местности, и указательные знаки должны быть как можно меньше по размеру. Проекты составляли под контролем ландшафтных архитекторов, сказал он. Они следили, чтобы дорога гармонировала с ландшафтом. Когда мы расстались в пятом часу, яркое красно-оранжевое солнце предвещало холодную ночь. Я вылил воду из садового пруда.

Сейчас, вечером в камере, я думаю об интересе режима к красоте, который просто бросался в глаза. Жестокость и бесчеловечность режима шли рука об руку с поразительной любовью к красоте, красоте девственной и чистой, хотя эта любовь довольно часто вырождалась в сентиментальность лубочной идиллии. Сегодня я иногда читаю рассуждения о том, что все это было всего лишь маскировкой, хорошо продуманным маневром отвлечения внимания угнетенных масс. Но это не так. Конечно, тяга режима к красоте имела отношение к личным вкусам Гитлера, его ненависти к современному миру, страху перед будущим. Но во всем этом также присутствовал бескорыстный социальный порыв, попытка совместить неизбежное уродство технологического мира с привычными эстетическими формами, со стандартами красоты. Отсюда запрет на крыши из рифленого железа для сельскохозяйственных строений, отсюда березовые рощи и искусственные озера в военных лагерях. Как руководитель Управления по красоте труда, я отвечал за отдельные пункты этой программы и до сих пор без ложной скромности испытываю гордость за наши достижения.

Но в то же время я вижу и сомнительные стороны подобных усилий. Я до сих пор помню, как в 1943-м Гиммлер после нашего совместного обеда в растенбургском бункере с восторгом рассказывал о будущих военизированных приграничных деревнях для немецких крестьян на Востоке, так называемых Wehrbauemdorfer. Там будут пруды, поля, цветы герани на окнах домов; в центре деревни непременно будет расти липа, а вдоль улиц будут стоять дубы. Новый поселенец сразу почувствует себя дома среди этой типично немецкой идиллии. Тут они с Гитлером полностью сходились во взглядах. В связи с этим мне пришло в голову, что среди картин, представленных на художественной выставке в Мюнхене, Гитлер выбирал работы, которые были «красивы» в традиционном смысле, и весьма неохотно отмечал обязательные картины, восхвалявшие режим.

2 декабря 1963 года. Красотка Маргарет, советский цензор, вчера нанесла прощальный визит директорам. Интересно, каким будет ее преемник. Она была неплохой женщиной, не склонной к притеснениям, но отличалась чрезмерной энергичностью, отсутствием спокойствия, что характерно для женщин, занимающих ответственные должности.

3 декабря 1963 года. Вряд ли эти записи способны передать однообразие моих дней. Невозможно описать вечную, неизменную одинаковость шести тысяч с лишним дней. Может быть, великому поэту удалось бы выразить неподвижную размеренность, пустоту и беспомощность, другими словами, неосязаемый ужас заключения. По сравнению с тем, что следовало бы сказать, дневник — всего лишь перечень, как правило, банальностей.

4 декабря 1963 года. Сегодня в половине третьего я пошел в сад, чтобы подрезать ореховые деревья. Когда я появился с большими садовыми ножницами, Гесс заметил:

— Что вы задумали с этим смертоносным оружием в руках? Не бросайте его где попало. Эта штука наводит меня на размышления.

Ширах сильно хромает: днем его осмотрел американский врач. Ближе к вечеру Пиз сообщил, что у него закупорка вен. По словам Пиза, ему уже сделали инъекцию, препятствующую свертываемости крови. Теперь его оставили на ночь в лазарете под присмотром Миза. Как я слышал, каждые четыре часа ему измеряют температуру и давление. В больнице врач сидит на телефоне. Завтра Шираху сделают рентген. Джордж Райнер, американец с немецкими корнями, часто заходит ко мне в камеру и обсуждает болезнь Шираха, как и Лонг.

5 декабря 1963 года. Последние несколько дней читаю Шиллера, некоторые произведения — во второй раз за эти годы. Несмотря на пронзительную, подростковую чувственность его языка, которая часто вызывает у меня улыбку, я неизменно попадаю в плен его мира благородных мыслей и сильных чувств. В этом смысле он, на мой взгляд, совсем не похож на немца. Все, к чему бы он ни прикоснулся, никогда не остается узким и провинциальным; не сохраняет самоуспокоенность, столь характерную для немецкой литературы. Наоборот, все становится объемным. Даже когда речь идет о мелких чувствах, как в «Коварстве и любви» или «Разбойниках», он всегда стремится к абсолюту. Позор молодой женщины, к примеру, не ограничивается лишь поверхностными и личными переживаниями, а превращается в этическую проблему для всего человечества.

Меня удивляет, что в театре меня всегда по-настоящему интересовал только этот аспект и комплекс проблем. Если пьеса не затрагивала вопросы политического или гуманитарного значения, она казалась мне тривиальной. «Валленштейн» Шиллера всегда значил для меня больше, чем «Роза Бернд» Гауптмана, «Гамлет» больше, чем «На дне» Горького.

Я ошибаюсь, когда думаю, что последние сто лет театральная драматургия все больше внимания уделяет мелким семейным проблемам? Все эти мелкобуржуазные трагедии о незаконнорожденных детях и страдающих пьяницах вызывают у меня сочувствие в социальной сфере, но в театре они кажутся мне скучными. Финансовая помощь многодетным семьям или пособие на лечение от алкоголизма — и прелестная трагедия превращается в чистую мелодраму.