Владимир Набоков - Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

• Название: Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: «Интелвак»
• Жанр: Критика
• Год: 1999
• ISBN: 5-93264-001-4

Комментарии В. В. Набокова освещают многообразие исторических, литературных и бытовых сторон романа. Книга является оригинальным произведением писателя в жанре научно-исторического комментария. Набоков обращается к «потаенным слоям» романа, прослеживает литературные влияния, связи «Евгения Онегина» с другими произведениями поэта, увлекательно повествует о тайнописи Пушкина.

Предназначена для широкого круга читателей и в первую очередь — для преподавателей и студентов гуманитарных вузов, а также для учителей и учащихся средней школы.

---

Французские версии таких пассажей у Байрона, как (1819) «Как сладостно внимать / На Адриатике, лазурной ночью лунной, / Плеск весел и напев, через морскую гладь / От гондольера к нам плывущий над лагуной!» <пер. Г. Шенгели> («Дон Жуан», I, CXXI; Пишо перефразирует это à la Ламартин в 1820 г.: «Сладко в полночный час… слушать мерные движения весла и отдаленное пение гондольера Адриатики»); или: «Но смолк напев Торкватовых октав, / И песня гондольера отзвучала» <пер. В. Левика> («Чайльд-Гарольд», IV, III, 1818).

Последний пассаж вульгарно отозвался эхом в 1823 г. у бесталанного Казимира Делавиня: «О Венеция… твои воины /… утратили свою отвагу / Еще быстрее твоих гондольеров, / Забывших стихи Тассо» («Мессинские элегии», кн. II, № V, «Путешественник», строки 27–32), а также был с мрачным удовлетворением перефразирован в 1845 г. Шатобрианом (который носил в своей душе обиду на Байрона за то, что тот никогда не упоминал Рене, прототип пилигрима): «Эхо Лидо больше не повторяет его [имя Байрона]… то же самое и в Лондоне, где память о нем исчезла» («Замогильные записки», ч. I, кн. XII, гл. 4).

Пушкин не хотел расставаться с этой темой. Во фрагменте, написанном, возможно, в 1827 г. («Кто знает край…»), Торкватовы октавы «и теперь во мгле ночной / Адриатической волной / Повторены»; в том же году в сентябре он перевел русским александрийским стихом стихотворение Шенье:

Près des bords où Venise est reine de mer,
Le Gondolier nocturne, au retour de Vesper,
D'un aviron léger bat la vague aplanie,
Chante Renaud, Tancrède, et la belle Herminie.

<Близ мест, где царствует Венеция златая,
Один, ночной гребец, гондолой управляя,
При свете Веспера по взморию плывет,
Ринальда, Готфрида, Эрминию поет>.

(«Посмертно изданные сочинения Андре Шенье», «с приложением исторических комментариев М. А[нри] де Латуша, сверенные, исправленные Д. Ш[арлем] Робером» [Париж, 1827], с. 257–58). Образцом для стихотворения (написанного, возможно, в 1789 г., в Англии), согласно Л. Беку де Фукьеру в его «критическом издании» Шенье (Париж, 1872, с. 427), послужил сонет Джиованни Батисты Феличе Дзаппи (1667–1719).

Наконец, в 1829 г., подбирая, так сказать, меланхолическую формулу Пилигрима, Пушкин в незаконченной элегии перечисляет различные дальние страны, где он мог бы искать забвения «надменной», и вспоминает Венецию, в которой «Тасса не поет уже ночной гребец».

В действительности, Пушкин, кажется, не любил Тассо (по свидетельству Михаила Погодина в письме от 11 мая 1831 г. к Степану Шевыреву, который «перевел» несколько октав).

В стихотворении («Венецианская ночь, фантазия», 1824), посвященном Плетневу, у кроткого слепого поэта Ивана Козлова (1779–1840) тоже есть все эти формулы — Брента, посеребренная луна, гондолы и Торкватовы октавы (см. мои коммент. к главе Восьмой, XXXVIII, 12).

Козлов самостоятельно учился читать и писать по-английски. Вот поэма, сочиненная им на этом языке, «Графине Фикельмон» (около 1830 г.):

In desert blush'd a rose; its bloom,
So sweetly bright, to desert smiled;
Thus are by thee my heavy gloom
And broken heart from pain e'er wiled.

Let, О let Heaven smile on thee
Still more beloved, and still more smiling.
Be ever bless'd — but ever be
The angel all my work beguiling.

<Как средь пустыни розы цвет
Отрадно блещет и пленяет,
Так твой мне дружеский привет
В разбитом сердце мир вселяет.

Пусть всё даруется тебе:
Любовь, краса, благословенье, —
За то, что ты в моей судьбе
Прошла как ангел утешенья.

Пер. И. Козлова>.

В очаровательном фрагменте о Венеции в «Литературных диковинках» Исаак Д'Израели (я цитирую по 4-му изданию, Лондон, 1798; между прочим, парижское издание 1835 г. имелось в библиотеке Пушкина) ссылается на слова из автобиографии итальянского драматурга Карло Гольдони (1707–93) о гондольере, который отвозил его в Венецию: он поворачивал нос своей гондолы к городу, все время распевая двадцать шестую строфу XVI песни «Иерусалима» («Fine affin posto al vagheggiar…» — «Наконец ее платье надето…»). Д'Израели продолжает (II, 144–47): «Всегда бывают двое распевающих строфы [Тассо] поочередно. Мы знаем эту мелодию, в конечном счете, благодаря Руссо, в чьих песнях она запечатлелась… Я вошел в гондолу при лунном свете; один певец расположился впереди и другой на корме… их пение было резким и пронзительным… [но на большом расстоянии, на каком происходит вокальное представление] невыразимо чарующим, ибо оно достигает своей цели только из-за ощущения отдаленности [как Пушкин и услышал его — из гондолы Пишо, сквозь пустыню свободы]».

Музыка лиры Альбиона (см. следующую строфу) в галльской транспонировке была, однако, не единственным связующим звеном; Пушкин тоже читал романы, которыми он снабдил Татьяну в главе Третьей, IX–XII. Валерия, графиня де М., и секретарь ее мужа, Гюстав де Линар, в романе мадам де Крюднер «Валерия» (1803; подробнее об этом см. коммент. к главе Третьей, IX, 8) реализуют романтическую мечту своей эпохи: медленно проплыть по Бренте в гондоле — и услышать «пение какого-нибудь речника» на расстоянии.

XLIX

   Адріатическія волны,
   О, Брента! нѣтъ, увижу васъ,
   И, вдохновенья снова полный,
 4 Услышу вашъ волшебный гласъ!
   Онъ святъ для внуковъ Аполлона;
   По гордой лирѣ Альбіона
   Онъ мнѣ знакомъ, онъ мнѣ родной.
 8 Ночей Италіи златой
   Я нѣгой наслажусь на волѣ;
   Съ Венеціянкою младой,
   То говорливой, то нѣмой,
12 Плывя въ таинственной гондолѣ, —
   Съ ней обрѣтутъ уста мои
   Языкъ Петрарки и любви.

См. также коммент. к XLVIII, 9–4.

1–2 Адриатические волны, / О, Бре́нта! нет, увижу вас. Ритм и инструментовка здесь божественны. Звуки «в», «то», «тов», «тав» текучей строки, завершившей предшествующую строфу (напев Торкватовых октав), сейчас перерастают в прилив и шум прибоя Адриатических волн — строки с двойным скольжением, богатой отзвуками предыдущих аллитераций; и затем, в великолепном порыве, все приходит к внезапной ярчайшей вспышке: О, Брента! — с ее последним, апофеозным «та» и подъемом на «нет», который, видимо, лучше было бы передать по-английски словом «еще», чем словом «нет».

И тут же начинается чудесное лирическое отступление, мотивы которого были предвосхищены образом волн из XXXIII строфы главы Первой, где оживающие в памяти буруны Черного моря уже намекали на некую ностальгическую и экзотическую даль. Волны Адриатики и блистательно трепещущая Брента — это, конечно, общие места в литературе, как и у Байрона в «Чайльд-Гарольде», где «мягко течет / Покрытая пятнами Брента» (IV, XXVIII); но как поразительно и нежно их преображение! Пушкин никогда не был за границей (вот почему столь груба ошибка Сполдинга и Дейч, в своих переводах «заставивших» Пушкина «вновь» посетить Венецию). Столетие спустя в — любопытном стихотворении великий поэт Владислав Ходасевич (1886–1939) описал терапевтический шок, пережитый им, когда, посетив реальную Бренту, он увидел, что она — всего лишь «рыжая речонка».

5 для внуков Аполлона: Галлицизм (и латинизм во французском языке): «neveux», лат. «nepotes», «внуки», «потомки». В шестнадцатом и семнадцатом столетиях английское «nephew» часто употреблялось в этом смысле.

Ср. в анонимном и таинственном «Слове о полку Иго-реве» (1187? 1787?) обращение «вещий Бояне, Велесов внуче» (где Боян, как предполагается, — это древний сказитель, а Велес — вроде русского Аполлона). См. «Слово о полку Игореве», пер. В. Набокова (Нью-Йорк, 1960), строка 66 (см. также коммент. к главе Второй, XVI, 10–11).

6 гордой лире Альбиона. Отсылка к поэзии Байрона, переложенной Пишо во французскую прозу.

9 негой. Нега, с ее уклоном в праздную эйфорию, ассоциируется с мягкостью, изнеженностью, нежностью и не является точным синонимом «сладострастия», где преобладает эротический элемент. Используя слово «нега», Пушкин и поэты его круга пытались перевести французские поэтические формулы «paraisse voluptueuse», «mollesse», «molles délices» и т. д., которые английскими приверженцами аркадских мотивов уже были перелицованы в «soft delights» («приятное удовольствие»). Я повсюду переводил слово «нега» при помощи архаичного, но очень точного «mollitude».

12 «Таинственная гондола» (в черновике было «мистическая», в смысле «таинственности») «плывет» прямо из байроновского «Беппо» (XIX), переложенного по-французски Пишо (1820): «…когда находишься внутри, никто не может ни видеть, ни слышать, что там происходит или о чем там говорят». Эпиграф к «Беппо» взят Байроном из «Как вам это понравится» (IV, 1); слова Розалинды: «…вы катались в гондоле», — подсказали мне словесное оформление перевода этой строки.