Юлия Горишняя - Слепой боец

• Название: Слепой боец
• Автор: Юлия Горишняя
• Издательство: М.:АСТ, СПб.:Terra Fantastica
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1997
• ISBN: 5-7921-0121-3, 5-15-000193-7

В холодных северных морях, где скрыты туманом таинственные острова, где в глубине фьордов прячутся корабли морских разбойников, странствуют герои этого романа. Им приходится испытать все — любовь и предательство, радость и боль, они проходят через междоусобную войну и гнев тех, кто владеет тайнами древней магии... Лишь бесконечная верность себе, несгибаемая сила духа и преданность друзьям и любимым спасают их в бушующих океанских просторах...

---

Подошел еще кто-то третий — заметил:

— А в такие слова, которые ему осенью будут припоминать, — насчет дочки Борна!

Они засмеялись. Они были ребята молодые и отчаянные — они по-настоящему смеялись даже сейчас. На рыбацкой однодеревке народ большею частью такой и был — молодые и отчаянные, из-за своей отчаянности они и гибли больше всех…

А Йолмер среди прочих предположений какое-то время назад сказал вот что: мол, Гэвин попросту надорвался, с дочкою Борна шутил да перешутил. Когда до Борна, сына Норна Честного, дошли его слова, тот (он был человек скорее спокойного нрава, но в этом походе подпал под Ямхирово влияние) пришел к Йолмеру и сказал, что, мол, когда «мирная клятва» кончится, он с Йолмером поговорит по-серьезному. «Моя сестра не для твоих речей», — сказал он. Даже и заклады были сделаны, как полагается. Это с Йолмером-то, про которого раньше считали, что от него даже и вреда никакого не может быть!

В конце концов и до Гэвина дошло это — капитану любую новость должно сообщать, — и он осердился крепко. Не на Йолмера — на того он по-прежнему считал ниже себя обращать внимание. На Борна.

— Это мое дело! — сказал ему тогда сын Гэвира и тот ответил:

— Это не твое дело! Если ты покупаешь женщину из дома Борнов, Гэвин, — это еще не значит, что ты уже купил весь дом Борнов до пятого колена!

Такой вот разговор был семь ночей назад. Перед тем, как «Дубовый Борт» отплыл от Кажвелы…

Третий потом ушел от костра, а Кьеми задержался. Его тянуло поговорить. Тянуло так, как тянет человека в огонь или в пропасть.

— Дурак врет, врет, да и правду соврет, — сказал он, помолчав.

Они с костровым были, как уж говорено, ребята молодые и с Зеленым Ветром в головах. Они сейчас испытывали почти благоговейное удивление перед дерзостью собственного ума. Потому что поверить в это было невозможно. Невозможно в такое поверить о человеке, чья удачливость вошла в поговорку в нескольких морях. Какой бы он там ни был и как бы ни становился с каждым днем хуже, — все одно это ведь был тот самый Гэвин, который провел их корабли н о ч ь ю от мыса Силт к острову Силтайн-Гат.

— Хорошо другим, — сказал костровой. — У других свои капитаны есть, а он — над капитанами. А мы — мы, получается, прямо Гэвиновы.

— И у него тоже с башни Катта один из троих живым вышел, — сказал Кьеми. Потом он помолчал еще немного. — И валгтан от слепой горячки у кого помер? У него. И «Черноокий» сгорел у него.

Костровой заругался опять, подталкивая к костру пищу. Все время поправлять приходится, а ведь, кажется, и от ветра худо-бедно, прикрыты, да и к ветру он приноровился уже, — и все одно с костром неладно, с тех пор как пришел «Дубовый Борт». В нем сейчас, как влага с огнем в тростинке, боролись какие-то мысли, какие — он не мог разобрать.

— А Рункорм как же? — сказал он наконец, сопротивляясь.

— Рункорм? — Кьеми вдруг присел рядом на корточки, глаза у пего заблестели. — А это «Дубового Борта» была судьба. Ты вспомни: она как раз к лесовозу пробивалась, тут галера… — он показал руками, как охранная галера вдвинулась, перехватив на себя «Дубовый Борт», — а на «Вепре» проскочили.

— Как я могу это вспомнить? — сказал костровой. — Я что — это видел? Или ты видел? Небось там же, где я, сидел.

Сидели они оба тогда на веслах. А это и вправду не лучшее место, чтоб оглядываться по сторонам.

— Ну… — сказал Кьеми, — неважно. Мне ведь потом рассказали. А она небось так уже разохотилась — ну и ударила, кого могла. Филгья.

— Да не может она — кто подвернется! — воскликнул костровой. — Она может — кого назначено…

— Может, — сказал Кьеми. Память сама раскрывалась там, куда онникогда бы и не заглянул, — слишком уж он хотел ясности, хоть какой-нибудь ясности в этом походе, где всем уже надоело ничего не понимать, а в молодости люди любят простоту, неважно какую… — Кто ее знает, а может, она бродячая. Вроде бродячей лошади.

Что такое бродячая лошадь, они оба знали, хоть и рыбаки. В прошлом году на сходе разбиралось дело, когда бродячую лошадь не вернули, и шуму было много с этим делом, и ругани. Двух человек из-за этой лошади успели убить, вот какое было дело.

Когда пасут коней в горах, бывает — какая-нибудь лошадь уйдет из своего табуна в соседний. Просто ей на тех угодьях трава больше нравится, а косячный жеребец не уследил. Потом назад приходит. А не приходит — пастухи возвращают в конце концов. По закону так и называется — бродячая лошадь. Поэтому и не положено возмущаться, найдя свою лошадь на летовье в чужом табуне. А вот если к тому времени, когда гонят скот назад с летовий, не вернуть — тогда она уже не бродячая, тогда ворованная. Но обычно возвращают. Вот так и бродят они от летовья к летовью — шатуны, бродячие лошади. У коней тоже разный характер.

— Да нет, не бывает такого, — сказал костровой. — Если бы было, я бы знал.

— Что бродячие кони бывают, я вон той осенью узнал! — откликнулся Кьеми. — А мне вот бабка говорила, а я не верил…

«Посвоевольничай у меня! Пащенок ты с бродячей филгьей, и больше ничего!» — вот что, по правде сказать, говорила бабка Тайро со скрипучим голосом и суковатым посошком, от которого лучше было держаться подальше. Ругаться она была не мастерица, больше шипела и стучала посохом. Кьеми в то время возился на полу, как всякий малолетка, которого к столу еще не допускают, — никто на него не обращал внимания, кроме бабки. С упорством мальца он делал ей пакости, одновременно дрожа от страха, а бабка отвечала ему тем же с не меньшим увлечением, только не боясь.

Эта война старого и малого была единственным ее занятием. А для Кьеми она заслонила собою весь непознанный еще мир. Неведомая бродячая филгья, которой его попрекают, казалась ему чем-то жутким и окончательным, как судебный приговор. Временами, посмеиваясь, бабка начинала ему объяснять и другие обстоятельства его судьбы и характера. Потом она умерла. Обыкновенно человек, отрастив себе бороду, такие детские вещи забывает начисто…

— Твоя-то бабка?! — воскликнул костровой. Деревня — это не хутора, там все друг про друга всё знают. А старую Тайро, Тайро-Кликушу, знали и тем более. — Да она и говорить-то еле могла…

— А вот могла! — сказал Кьеми. В другое время костровой стал бы возражать, но его тоже втягивало в разговор.

— Все равно — сказал он. — У Рункорма тоже, чай, судьба была.

— И у нас с тобой есть, — сказал Кьеми. — А все под Гэвиновой ходим. Чтоб быть бродячей, филгья, наверное, и должна быть такой — чтоб все другие пересиливала.

Он выдумывал на ходу, но ему уже казалось, что бабка и вправду говорила ему все это, а он забыл. В конце концов, бабка Тайро была полусумасшедшая старуха, а ему тогда немного набежало зим от роду. Мало ли что она говорила.

Ведь в то, чтоб это могло и в самом деле относиться к Гэвину, он все равно не верил. Потому-то так легко было произносить это вслух, и легко было слушать. Легко и страшно.

Головокружительная игра ума на краю Тьма знает чего. Как все равно лезешь за птенцами бакланов на скалу возле Трайнова Фьорда, и даже не просто лезешь, а ощущаешь вот то мгновение, когда, полувися, полустоя на скале, думаешь: а что, если отпустить веревку?

Тут как раз подошел к костру, перевалив через дюну, Ритби, «старшин носа» на их корабле и вообще человек, достойный уважения. По годам-то он был старше их всего на шесть зим, но когда в этих зимах на три заморских похода больше, чем у них, уважение получается само собой. Потому, хоть им начальником Ритби и не был, Кьеми, сын Лоухи, тут же припомнил, что его дело — топливо подавать, а не разговоры разговаривать, и встал, оглядываясь — уходить ему или нет.

— Греетесь? — сказал Ритби. Щелкнул по доскам, сушившимся над костром, — звук был все еще слишком мягкий, и повторил, усмехнувшись: — Греетесь.

— Гореть-то оно горит, — сказал костровой. — И дыма почти что пет. А жар слабоват.

— А я-то только думал спросить, что ж такое, почему не готово. — Ритби и сам не замечал, что получается почти похоже на его бывшего капитана. — А мы-то уже опруги стянули.

Опруги — это ребра. Рыбаки кое-какие вещи по-своему называют. Странный они народ, как много раз уж говорено.

— Ритби, — сказал костровой, — я тебя не учу, как рубиться! Нельзя сильней. Жару больше не будет, а только дым пойдет. Разве что кому копченая палуба нужна позарез.

— А, ладно, — вдруг зло сказал тот. — Для Погоды-с-Неудачей и так сойдет! — С такими словами и ушел.

«Мальки, — думал он. — Ничего не понимают, и не надо им понимать, куда уж». Он переменил корабль этой весной оттого, что старший носа был нужен вот этой однодеревке, рыбаки ведь всегда заодно. А позавчера Интби Ледник — друг называется! И еще почти тезка! — сказал ему: «Есть такие люди, наверное, — у них чутье. Как у Борлайса. Кто умеет о чести подумать — ушел тогда, когда еще получалось: он попросту с предводителем рассорился, и остальные, кого увел, — тоже рассорились, да и только». — «Я ни с кем не ссорился, — сказал на это Ритби. — Вы меня отпустили честь честью». — «Отпустили, — согласился тот. — А будь у тебя совесть, ты б сейчас обратно пришел. Капитана-то у вас нет — тебе даже и уходить не от кого». — «Совесть?! — возмутился Ритби. — У меня мальки на шее!» — «А может, у тебя не на шее, а на уме должность „старшего носа"?!» — сказал тот.