Анатолий Конаржевский - Десять лет на острие бритвы

• Название: Десять лет на острие бритвы
• Автор: Анатолий Конаржевский
• Издательство: Издательство «Лумина»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1991
• ISBN: 5—372—01225—0

В книге воспоминаний бывший узник Гулага Анатолий Игнатьевич Конаржевский рассказывает не только о своей жизни и жизни товарищей по несчастью, осужденных по пресловутой 58 статье. Автор счел нужным показать и то, «что сталинский режим… все же не убил здоровые силы в нашем обществе того времени».

---

Через пять-шесть дней землянка была готова к заселению. С палатками было покончено и их убрали. Надолго ли? Вот вопрос. Через два дня бригаду вывели на работу. Предстояло строить до Монгольской народной республики одноколейную железнодорожную линию, соединяющую Улан-Удэ с Усть-Кяхтой. Наша колонна занимала участок протяженностью в шесть километров. Недалеко от трассы бежала быстротечная, производившая большое впечатление судоходная река Джида, истоки которой находились в глубине Монголии. Колонне не повезло, т. к. весь отведенный участок оказался сплошной скалой, в связи с чем приходилось проводить взрывные работы для ее рыхления и превращать ее в разборную, самим же работать ломом, клином и кувалдой, а чаще — просто руками, укладывая куски породы в тачку. Тачку нужно было катить по двадцатиметровому трапу к месту прокладки жд полотна.

Дневная норма за десятичасовой рабочий день являлась весьма напряженной — что-то около одного кубометра на человека. В моей бригаде, состоявшей из 18 человек, выработка равнялась 18 м3. При выполнении бригадной нормы каждый член бригады получал 800 граммов хлеба, первое и второе блюдо вечером, а днем — какую-либо кашу прямо на трассе. При 110 % — 900 граммов хлеба, при 120 % — 1 кг хлеба и дополнительное второе блюдо на трассе. Свыше 120 % — 1,2 кг хлеба и дополнительную кашу на трассе, а вечером к ужину — пирожок. Работа в забое производилась звеньями по два человека — один подготавливал грунт для загрузки тачки, второй отвозил его к месту укладки.

После обеда напарники менялись местами. Мне как бригадиру к концу рабочего дня приходилось производить замер выполненного объема работ каждым звеном и, складывая девять таких замеров, получать общебригадную выработку. Сразу было видно, какое звено отстает или идет впереди — исключалось всякое «сачкование». Мои замеры проверялись замерщиком колонны и без его подписи составляемая мною рапортичка считалась недействительной для зачисления бригады на питание в следующий день.

В таких случаях бригада получала минимальную норму, т. е. 600 граммов хлеба и баланду. От замерщика зависело очень многое. С ним старались дружить все бригадиры, его обихаживали. Да чего только не делали, чтобы его ублажить! Сплошные взятки в виде подношений из содержимого посылок. В общем он жил припеваючи, катался как сыр в масле — об этом было известно начальству колонны.

Последнее представляло из себя следующий конгломерат отбывающих наказание бытовиков: начальник колоны со сроком 7 лет; прораб — 8 лет за большую растрату в кондитерской промышленности; нарядчик — пять лет за связь с преступным миром — продажу краденого; замерщик — за взятки. Всем им до освобождения оставались буквально считанные годы и месяцы. Только один среди них — десятник Акоев из Северной Осетии — был не испорчен лагерной жизнью, представляя собой вполне нормального человека, причем вызывавшего к себе даже симпатию, несмотря на то, что сидел за убийство, совершенное по настоянию своей матери по закону кровной мести. Ему было всего двадцать два года.

Начальник и прораб жили в отдельной мазанке, расположенной около вахты и почти рядом с ними, тоже в мазанке, рассчитанной на четыре деревянных топчана с тумбочкой у каждого и довольно большим столом размещались десятник, замерщик, нарядчик и снабженец. За зоной находилась построенная нами баня и вошебойка.

На двенадцатый или пятнадцатый день пребывания в колонии и нескольких дней работы на трассе, я заполнял у себя в землянке очередную рапортичку, как вдруг прибегает рассыльный и передает распоряжение начальства немедленно прийти к вахте. Спешно закончив рапортичку, отнес ее прорабу, заодно спросив, не знает ли он, зачем меня вызывают на вахту. Он не знал. Смотрю: ворота открыты. Верхом на лошади какой-то начальник, а рядом с ним тот начальник отделения, с которым у меня было столкновение в день прихода в колонну (инцидент в палатке).

Верховой оказался командиром взвода охраны. В этот день из колонны убежало три заключенных, один из них заправский урка, притворившийся больным и получивший от старика-фельдшера освобождение, сумел каким-то образом пролезть через проволочное ограждение и убежал, а вместе с ним бежали еще двое бытовиков. «Ну, где твой этот самый контрик?», — такой вопрос я услышал, подходя к вахте. «Вот он, — показывая на меня пальцем, — сказал командир отделения». «Ваша фамилия?» «Конаржевский». «Встань к ним».

На острие бритвы

Я присоединился к этой группе. Каким-то странным, полупьяным голосом взводный не очень громко, но угрожающе произнес: «Идти по три, не отставать, шаг вправо, шаг влево считается побегом, стреляю без предупреждения». Оказалось, он на самом деле был крепко подвыпивши. «Пошли!» И мы отправились. Кто эти люди, с которыми я должен был идти в неизвестность? Маленький, щупленький старичок-фельдшер, рядом с ним средних лет человек в хорошем кожаном пальто, третий — из блатных, фасонистый парень в шароварах и кожаных сапогах. Во втором ряду крайним слева шел я, рядом — совершенно больной человек, с опухшим лицом от цинги, еле передвигавший ноги, вот-вот готовый упасть, и третьим — инженер-механик, которого я видел в одной из бригад.

Луны нет, темнота невероятная, кругом голые сопки. Позади явно выпивший всадник, качающийся из стороны в сторону, еле удерживающийся в седле, с пистолетом в руке и время от времени пьяным голосом кричавший: подтянись, не отставать! А то захочу — и побежите, как миленькие, со скоростью моего коня.

Шли молча. Разговаривать он запретил. Больной сосед умоляющим шопотом попросил взять его под руки: «Иначе упаду, и тогда мне конец — застрелит». Я обратился к механику: «Давайте поможем». Но в ответ услышал: «Вот еще! Ради чего я буду собой рисковать, тут такие дела, что каждому надо думать о самом себе, подыхать не хочу». Я промолчал, но про себя подумал: «Вот мерзавец, негодяй». Тогда я обратился к парню в шароварах, он согласился. Незаметно мы обменялись местами и взяли больного под руки.

Прошли километра два, на горизонте появилась луна, стало светло. Уже легче… Но куда ведут? Зачем ведут? И этот пьяный командир, которому ничего не стоит любого из шестерых застрелить и даже перестрелять всех и, не моргнув глазом, оправдать это убийство попыткой к бегству. Одна эта мысль приводила в дрожь. Убьет — и никто из своих не узнает, где ты зарыт, что с тобой было. Неожиданно раздается команда: «Стой!» Остановились. Сосед, как только мы перестали его поддерживать, сразу упал. Жданов, так звали командира, подъехал вплотную на коне и, не слезая с него заорал: «Знаем мы вас, контриков, умеете притворяться. Вставай! Возиться не буду, пристрелю — и дело с концом!»

Я попробовал его поднять, не вышло — слишком тяжел, на помощь пришел блатной (звали его Мишка) — резаный. «Шестерка» тронулась дальше. Прошли не больше километра — опять команда: «Стой!» Покачиваясь в седле, пьяный взводный вынул из планшетки какую-то бумагу, поднес ее к глазам, что-то прочел и приказал фельдшеру отойти на пять шагов в сторону.

Трясущийся, полуживой от страха старик вышел. Жданов подъехал к нему вплотную, поднял пистолет и прицелился в него. «Говори, сволочь, куда бежали твои подопечные? Ты знаешь! Они тебя, наверное, купили. Если не скажешь, то больше не сойдешь с этого места. Даю тебе на раздумье три минуты».

Затем посмотрел в бумагу и назвал мою фамилию. «Встать рядом! Это ты, любезный, захотел свои права качать? Нашелся мне учитель! Говори, куда бежали те трое?»

Я молчал, мозг лихорадочно работал, молнией пронеслось только одно слово — «конец». Вот здесь, в этих сопках, закончится моя жизнь. И вспомнилась песня из фильма «Путевка в жизнь» «… и никто не узнает, где могилка моя». И вдруг Жданов изрек: ну ладно, черт с вами! Идите на место. Там разберемся.

Прошли еще километра два, а может, и меньше, и видели совсем близко вынырнувший из-за сопки огонек. Направились к нему. Это была колонна. Подходя к вахте, Жданов вызвал дежурного, сдал нас ему. Первым завели на вахту фельдшера. Поскольку вахта представляла небольшую плетенку, обмазанную глиной, то нам было слышно от слова до слова все, что там происходило. Беднягу били кулаками и ногами, он кричал от боли и твердил одно: «Не знаю, не знаю, где они, ничего не знаю, не бейте меня». Через некоторое время его вынесли в клетушку, стоящую напротив вахты, и втолкнули в нее. Парня в шароварах увели куда-то вглубь колоны. Били механика, несколько раз ударили больного колхозника, а затем тоже отправили их в зону.

Было слышно, как кто-то из охранников со злостью сказал: «На черта он пригнал сюда эту шваль, и без нее мороки и так много». Пятого сразу отвели в зону, ни о чем не расспрашивая. Я оказался последним. Для себя решил: «если меня только тронут, то будь что будет, соберу свои силы и дам сдачи. Конец — так конец». Сразу появилось спокойствие. Меня ввели в мазанку. На вахте двое: один в кожаной тужурке с пистолетом в кобуре на ремне, второй — в шинели охранника, в петлице — один кубик. Кожаная куртка просматривала лежавшие на столе бумаги. Обернувшись ко второму, спросил: «Зачем еще и этого пригнали к нам?»