И. Родионов - Наше преступление

• Название: Наше преступление
• Автор: И. Родионов
• Жанр: Прочая научная литература

---

Только самое начало, нѣсколько первыхъ словъ, прошептала Прасковья, остальное договорила моло-дымъ, мелодичнымъ голосомъ. Безъ затрудпенія, безъ запинки катились слова съ языка ея, какъ катится съ горы въ долину звенящій, свѣтлый ручей, родив-шійся гдѣ-то далеко, въ чистой поднебесной высотѣ.

Со двора щелкнула ^ ііколда)ітвП)Іка~ьи3к.И'

творилась наружнай дверь, потомъ уже въ сѣняхѣ послышались приближающіеся піаги.

«Кого-то Богъ принесъ?» — подумала Прасковья и обрадовалась; ей тяжко было цѣлый день пролежать, не видя человѣческаго лица.

Дверь въ избу отворилась. На порогѣ кто-то по-явился, но такъ какъ уже начинало смеркаться, то Прасковья, приподнявъ голову съ подушки, не могла сразу узнать, кто именно вошелъ.

— Кто тамъ? — окликнула она.

— Свои, — отозвался низкій, контральтовый го-лосъ Катерины, и сама она, похудѣвшая, съ толстымъ животомъ, быстро приблизилась къ матери и нагну-лась къ ней съ замерцавшими отъ радости глазами.

— А-ахъ, жаланная ты моя ластушка, голубка моя сизокрылая, моя горемычная доченька!.. — всплес-нувъ сухими руками, воскликнула Прасковья, но отъ радости и горя» ей перехватило горло, и она залилась слезами.

✓ На лицѣ Катерины мгновенно погасъ лучъ радо-сти; оно потемнѣло, полныя, пересохшія губы задер-галась и, упавъ (головой на грудь матери, Катерина зарыдала. Она рыдала долго и глухо, подергиваясь всѣмъ тѣломъ. Старуха лѣвой рукой гладила дочь по волосамъ, а правой крестилась, шепча молитвы и отирая свои слезы. Она и не думала утѣшать и уговаривать дочь; только тогда, когда рыданія Ка-терины перешли въ тихій плачъ, она спросила:

— Ничего не приказывалъ, доченька?

— Языкомъ-то не владѣлъ, мама, знать, отшибли... Передъ смертью-то, какъ пришелъ въ себя... всѣ зубы у себя перешаталъ, мамынку по лицу гладилъ... а на меня все глядѣлъ... глазъ не спускамши... однимъ глазомъ-то глядѣлъ... другой запухъ... и слезы гра-домъ, и... за руку держалъ крѣпко... крѣпко... хо-тѣл^, видно, жаланный, што-то сказать да... языкомъ

не владѣлъ... т.еіап-кагак.ги

' 155

Й Катерину снова начало нодергивать отъ рыданій.

— А какъ я упала на полъ и потонъ собралась уходить, говорю ему: «Не умирай, дождись меня, Ва-нюшка... приду по утрію», какъ онъ закричитъ такъ: «Ой-ой-ой»; разъ дваддать, пока я ни вышла за дверь, все кричалъ и все на кровати-то бился... знать, не хотѣлъ бѳзъ меня помирать... .

— Жаланный мой, Иванъ Тимофеичъ, царство не-бѳсное, вѣчный покой, — задумчиво и горестно шеп-тала старуха. — Не побесѣдуемъ ужъ болыпе мы съ тобой, какъ бывало бесѣдовали и какъ сладко-то бесѣдовали... Какой хорошій, да добрый, да ласковый былъ... ,

— Я и до кузней нѳ дошла, а ёнъ помёръ...

— И до кузнѳй не дошла?! ахъ, жаланный... ро-димый...

— Не успѣла дойтить... нѣтъ...

Бабы плакали.

— Батюшку-то приводили? — минуту спустя спро-сила Прасковья. ѵ

— Приводили. Енъ не въ сѳбѣ былъ. Батюшка пошепталъ надъ нимъ молитву, приложилъ крестъ къ губамъ и болыпе ничего.

— Слава тебѣ, Господи, што хошь всѳ справили...

Катерина отерла слезы и понемногу успокоилась.

Наступило недолгоѳ молчаніе.

— А ты мама все объ ёмъ, объ Гаврилушкѣ? Я иду подъ окномъ и слышу — причитываешь...

— Все объ ёмъ, доченька, все объ Гаврилушкѣ.

Не забыть мнѣ моего жаланнаго сыночка! Сперва-то взгрустнулось мнѣ, доченька, все объ тебѣ, касатая моя, да объ Иванѣ Тимофеичѣ твоемъ. Ну, а всѣ мои думы горькія объ ёмъ, объ Гаврилушкѣ-то, зачина-ются, да съ имъ и кончаются. Цѣлый день такъ-то лежишь одна-одинохонька, такъ чего только не на-думаешь? Всѣ вотъ такъ уйдутъ съ утрія съ ранцяго на молотьбу и никто-то зацѣлыйдѳньненавѣдаѳтся,

і щ.еіап-ка к.ги

не заглянетъ ко мнѣ. Я не ятлюсь, доченька, спаси ихъ Христосъ, всѣмъ доволна, обиды отъ ихъ ни ка-кой не вижу...

Она помолчала.

— А ужъ Гаврилушка-то не покинулъ бы такъ одну свою больную мамоньку, куска бы не доѣлъ, а ужъ урвался бы, прибѣжалъ бы разокъ-другой хошь на Минуточку...

И старуха вдругъ залилась снова горькими сле-зами, и хотя она только что говорила, что не жа-луется на семейныхъ за невниманіе къ ней, на са-момъ же дѣлѣ это были слезы обиды.

— Жалѣлъ ёнъ, сердечный, меня...

—Мы всѣ жалѣемъ тебя, мама...

— Да рази я въ попрекъ говорю, доченька? Всѣ вы меня жалѣете, спаси васъ Христосъ, да не такъ, какъ Гаврилушка...

— Гаврилушка болыпе всѣхъ жалѣлъ тебя, мама, это точно.

—И объ чемъ я все плачу, доченька, объ чемъ денно и нощно сокрушаюся, — тише прежняго, какъ бы въ забытьи продолжала Прасковья, видимо, рас-троганная участіемъ дочери, — и на могилочку-то его не могу пойтить, не знаю, не вѣдаю, гдѣ зарытъ мой сиротинушка. Я жалѣла его болыне своихъ всѣхъ родныхъ дѣтушекъ, вѣдь получила я его трехнедѣль-ной крошечкой, своей грудью выкормила, выпоила, да бывало, какъ возьму его на рученьки, да какъ вспомню, што одна-то одинешенька эта крошечка на всемъ на бѣломъ свѣтѣ... всѣМъ-то ёнъ чужой, всѣмъ-то ёнъ ненадобный, и такъ-то заболитъ мое объ ёмъ сердечушко, чуть што не разрывается, а какъ взгля-нетъ, бывало на меня свонми ясными глазыньками, да улыбнется, да протянетъ рученьки, совсѣмъ што солнышко въ вешній день...

Уже совсѣмъ смеркалось. Бабы наговорились и

Катерина хозяйскнмъ глазомъ осматривала за-пуіценную и загрязненную избу. Въ закоптѣлыхъ бре-венчатыхъ стѣнахъ, проконопаченныхъ паклей, зашеле-стѣли тараканы.

— Непорядокъ тутъ у насъ, доченька, непоря-докъ, — замѣтивъ критическій взглядъ Катерины, какъ бы извиняясь, сказала Прасковья. — И глазамн бы не глядѣла кругъ себя. Хошь ты прибери, жалан-ная, а моей-то ужъ нѣту моченьки... Какъ колода. лежу, касатая моя... На погостъ ужъ кости просятся.

— Постой, переложу тебя, а потомъ приберусь, — сказала Катерина, проворно поднимаясь съ кровати.

Она, обхвативъ старуху подъ спину, приподняла ее, умѣло и быстро перебила свалявшуюся подушку. поправила соломенникъ и снова осторожно уложилг мать.

— Какая ты худая, да легонькая стала, мама, ровно перышко. И приглядѣть-то за тобой некому, какъ я отъ васъ ушла. Совсѣмъ заброшенная. Можетъ, съѣла бы чего?

Старуха отъ ѣды отказалась, а попросила пить чего-нибудь тепленькаго.

— Хорошо мнѣ теперича, доченька, какъ у Христа за пазушкой, а то кости разломило всѣ, — говорила умиленная Прасковья и, обернувшись лицомъ къ об-разамъ, стала креститься.

Катерина, сбросивъ съ себя мокрые платокъ и пальтушку, подвязала передникъ и, засучивъ рукава, затопила печь, развела самоваръ, наскоро подмела и притерла полъ, потомъ напоила мать отваромъ мали-ны и пошла доить коровъ.

. III.

Совсѣмъ уже стемнѣло. На столѣ горѣла лампа, ярко освѣщая красноватымъ свѣтомъ неболыпой около себя кругъ, тогда кактаж.а& В^ВТояъ-шая часть печи, двери, закоптѣлый потолокъ нахо-дились въ чѳрной тѣни.

Дверь тихо-тихо и мѳдленно, какъ отъ дуновенія слабаго вѣтерка, отворилась и также тихо и осто-рожно, передвигая ноги въ лапоткахъ, вошелъ въ избу древній, худой старецъ, кривой на одинъ глазъ.

— Тятя идетъ, — сказала Катерина и пошла ему на встрѣчу.

Старику Пётру считали давно уже за сто лѣтъ. Послѣдняя дочь Катерина у него родилась,1 когда Петра переживалъ авраамовскій возрастъ: ему самому перевалило уже за 80, а его Сарра жила пятый деся-токъ лѣтъ. Женился онъ на Прасковьѣ въ крѣпостное время, уже будучи старикОмъ-вдовцомъ, внесши го-сподамъ невѣсты довольно крупный выкупъ.

Старецъ свою меньшую дочь особепно любилъ и всегда назі^валъ «робенкомъ».

— Здравствуй, батюшка, — громко привѣтствовала Катерина отца, какъ привѣтствуютъ людей, подвер-женныхъ глухотѣ, и слегка кивнула ему головой. И въ самомъ небрежномъ поклонѣ ея, и въ невольно насмѣшливомъ выраженіи лица, и въ тонѣ голоса Ка-терина выртила то снисходительное пренебреженіе, съ какимъ въ крестьянскихъ семьяхъ относятся къ стари-камъ, уже потерявшимъ силу и которые считаются на положеніи лишняго рта, объѣдающаго трудоспо-собныхъ членовъ семьи.

— А-а-а, это ты, Катюша, робенокъ мой, — сла-бымъ, глухимъ голосомъ, съ разстановкой промолвилъ старецъ, и обыкновенно неподвижное, сухое пергамен-тное лицо его озарилось лучомъ радости.

— Вотъ, робенокъ, жалко... што лихіе люди убили Ивана Тимофеева, хозяина-то твоего... а и радъ, — продолжалъ старецъ съ тѣмъ же растягиваніемъ словъ и остановками, — опять будешь жить у насъ... а то за нами съ бабкою [ірнгляаяекекп-к.

■=- Ой-ой, грѣхъ-то какой, дочемька, — отозвалась сЪ (івоей кровати Прасковья. — Отецъ-то нашъ совсѣмъ сдурѣлъ, што говоритъ-то? Радъ... Чему тутъ радо-ваться-то, Господи?

Старецъ по своей глухотѣ ничего не слышалъ. Онъ что-то еще пробурчалъ, отвернулся въ уголъ у двери и, шепча молитву, сталъ мыть руки изъ привѣшен-наго на веревочкѣ кувшинчика.

Лицо его, носившее слѣды поразительной и вели-чавой красоты, снова окаменѣло. Кажется, старецъ да-же забылъ о присутствіи дочери. Онъ, вытеревъ руш-никомъ руки, взлѣзъ по лѣсенкѣ изъ двухъ ступенекъ на печь и, кряхтя, улегся на ней, видимо, уже ни на что и ни на кого не обращая вниманія.