Натан Щаранский - Не убоюсь зла

• Название: Не убоюсь зла
• Автор: Натан Щаранский
• Жанр: Русская классическая проза

---

В том, что агенты уровня Захарова не знают иностранных языков, я был уверен. "Дворник" спокойно перевел взгляд на судью, и тот немед-ленно отреагировал:

-- Я снимаю ваш вопрос! Вы, Щаранский, подсудимый, а не эксперт, чтобы устраивать тут проверки. Товарищ Захаров, вы свободны.

Свидетель Рухадзе. Этот -- совсем из другой оперы: он корреспон-дент АПН, пишет статьи о национальном вопросе в Советском Союзе, автор брошюры "Евреи в СССР", которую собирается выпустить агент-ство, где он работает. Сегодня ему предстоит доказать, что Роберт Тот -- агент ЦРУ.

С Бобом, как выясняется, Рухадзе встречался многократно, не раз они проводили время в дружеских беседах за чашкой кофе. Он даже со-провождал Тота во время его поездки в Биробиджан. Боб, оказывается, всегда интересовался закрытыми районами -- например, просил Рухад-зе помочь ему побывать на космодроме в Байконуре; проявлял удиви-тельную для журналиста осведомленность о ходе тайных переговоров между СССР и США о сокращении вооружений. Своими статьями Тот пытался подорвать доверие простых американцев к Советскому Союзу. Положительные материалы об СССР, которыми Рухадзе снабжал его, он всегда разбавлял клеветнической информацией, полученной от от-казников и диссидентов. С явно провокационной целью Тот сказал в Биробиджане крестьянам, что их колхоз напоминает ему израильский кибуц, чем оскорбил советских колхозников еврейского происхождения.

Тот, по словам Рухадзе, был очень дружен со мной, постоянно пол-учал от меня антисоветскую информацию. Когда меня арестовали, он позвонил Рухадзе, встретился с ним и все пытался выяснить: что бы оз-начал этот арест, в чем меня могут обвинить, не отразится ли это на его собственной судьбе; рассказывал, что жена его и дети плакали, когда уз-нали о случившемся. Позднее Тот сказал, что если меня освободят, то Картер скорее всего прекратит кампанию в защиту прав человека в СССР. Короче, не оставалось сомнений в том, что Тот и я -- сообщники.

Я внимательно смотрю на этого типичного представителя советской элиты. Он "выездной", одевается на Западе или в московской "Березке", ибо часть зарплаты получает в валюте; по роду работы ему доверяют читать зарубежную прессу. За это он готов выполнять обязанности дешевого стукача, писать в КГБ отчеты о беседах с иностранными колле-гами, а при необходимости и поставить свою подпись под любой бума-гой, которую подсунут ему органы. Ну чем он лучше Захарова?

Но вот что интересно: "дворник", давая свои показания, нагло врал и был при этом совершенно спокоен. Рухадзе же, даже когда говорит правду, переминается с ноги на ногу, сжимает за спиной руки, часто достает носовой платок и вытирает обильный пот, струящийся по лицу.

Я решаю воспользоваться случаем и узнать наконец, был ли все же Боб подвергнут аресту.

-- Тота выслали или он сам пожелал уехать? -- спрашиваю я. Рухадзе долго молчит, переводя беспокойный взгляд с меня на судью и обратно, а затем неуверенно говорит:

-- Ну, его бы, наверное, выслали, но срок его пребывания в СССР кончался, и он уехал сам.

Чего боятся такие люди? Неосторожным словом вызвать гнев на-чальства, которое у всех в конце концов одно -- КГБ, и потерять свою часть пирога? Раб Захаров твердо знал, что свой кусок он всегда пол-учит ("Наша зарплата начинается с двухсот пятидесяти рэ", -- похва-стался однажды один из моих "хвостов"), раб Рухадзе на иерархической лестнице невольников стоял гораздо выше и был поэтому более уязвим: боялся оступиться и полететь вниз.

Сегодняшняя программа исчерпана. Судья объявляет, что и за-втрашний день начнется с закрытого заседания. Будут выступать экс-перты, и он предлагает мне подготовить вопросы для них. Наконец-то я хоть что-то знаю наперед! Спрашиваю судью:

-- Сколько дней будут длиться закрытые заседания? И на какой срок рассчитан суд?

Получаю исчерпывающий ответ:

-- Узнаете со временем.

Сидя в "стакане" по дороге в тюрьму, я жду возможности снова уви-деть через щелку кусочек внешнего мира. Но то ли дверь закрыли плот-нее, то ли виражи не так круты -- кромешная тьма окружает меня. И все же ни это маленькое разочарование, ни усталость не могут испор-тить мне настроение, а оно у меня -- отличное. Я даже сам поначалу не понимаю, что меня так радует: вчера я увидел брата, мир узнал правду о моем деле, а сегодня-то что хорошего произошло?

Я вспоминаю всех, кто прошел передо мной за этот день, анализи-рую свои ощущения и понимаю: радует меня бессилие КГБ.

Долго они варганили это дело. Целый год запугивали людей на до-просах. Наконец из трехсот допрошенных отобрали двадцать человек на роль свидетелей обвинения -- и вот детектив, который они так доброт-но, казалось бы, разработали, разваливался даже на закрытом заседа-нии суда. Адамский, Доронина, Смирнова всеми силами пытались отка-заться от роли, которую навязывал им КГБ. Им это не удалось, но ведь пытались же, пытались! И в отличие от таких рабов, как Липавский и Цыпин, Захаров и Рухадзе, Раслин и Игольников, они вызывали у меня сочувствие и симпатию.

* * *

Третий день суда. Закрытое заседание. Прокурор и защита -- то есть я -передают свои вопросы в письменном виде двум экспертам: один из них специалист по вопросам секретности в Академии наук, другой -- в каком-то министерстве. Они удаляются на совещание и возвращаются минут через двадцать.

Прокурор спрашивает:

-- Являются ли списки отказников, изготовленные Щаранским и его сообщниками, секретными?

-- В совокупности являются секретными и в целом составляют госу-дарственную тайну СССР, -- повторяют эксперты свою фантастиче-скую формулировку.

Наступает моя очередь спрашивать.

-- Какой смысл в этом определении? Означает ли оно, что в каждой отдельно взятой строке информация не секретна, а в целом -- секретна?

-- Нет, не означает. В списке есть конкретные сведения, составляю-щие государственную тайну.

-- Можете ли вы указать мне строку, в которой содержится секрет-ная информация?

-- Не можем -- по соображениям государственной безопасности. Настоящая комедия абсурда! Ведь заседание-то суда закрытое!

-- Мог ли человек, давший сведения о себе для списка отказников, в частности о месте своей прошлой работы, не подозревать о том, что эта информация секретна?

-- Не мог. В соответствии с действующим положением каждый увольняющийся из режимного учреждения дает расписку о неразглаше-нии соответствующей информации.

-- В таком случае я ходатайствую о вызове в суд одного из тех лю-дей, сведения о котором в нашем списке эксперты считают секретными, прошу предъявить ему его расписку, а затем перекрестно допросить его и меня, чтобы установить, как такая информация попала в список. Это самый логичный способ установить истину.

Я не сомневаюсь, что мое ходатайство будет отклонено. Мне давно ясно: если в нашем списке и есть секретные сведения, то они вставлены туда КГБ, который наверняка не захочет, чтобы отказник, о котором идет речь, разоблачил фальсификацию. Моя уверенность в нашей неви-новности основана еще и на том, что те немногие из допрашивавшихся отказников, которым следователи показывали эти списки, категориче-ски заявляли: "Информация обо мне не секретна!"

Впрочем, судья долго не размышляет. Поворот головы направо, на-лево, два кивка...

-- Ходатайство отклоняется. Следующий вопрос,

-- Есть ли секретные сведения в записных книжках, изъятых у меня при обысках?

Эксперт мнется и говорит запинаясь:

-- Ну, в них слишком мало информации, чтобы...

-- Вопрос снимается как не имеющий отношения к делу, -- прерывает его судья. - Вас же, Щаранский, не обвиняют в передаче на Запад ваших записных книжек!

-- Э, нет! -- возражаю я. -- Этот вопрос имеет к делу самое прямое отношение. Вот одно из вещественных доказательств, которыми следст-вие пытается обосновать мою вину, -- и я читаю отрывок из обвини-тельного заключения: "...записи, изъятые у Куниной (это Липавского и моя квартирная хозяйка) и представленные следствию Запылаевой, а также заключение экспертов о том, что часть их исполнена лично Ща-ранским и что они содержат секретные сведения, а также протокол ос-мотра от восемнадцатого января тысяча девятьсот семьдесят седьмого года, из которого усматривается, что материалы, содержащие секретные данные от отказниках, были использованы при составлении списков..."

В этих книжках, естественно, есть фамилии отказников: ведь боль-шинство моих друзей -- отказники. Но что там за информация о них? Номер телефона, адрес, иногда указание, как пройти или проехать. Следствие специально смешивает записные книжки с черновиками, ко-торые Липавский передавал Запылаевой для перепечатки, но среди этих последних нет ни одного, написанного моим почерком! Фокус тут про-стой: говоря о всех бумагах в целом, КГБ утверждает, что в них содер-жатся секреты и что некоторые записи сделаны мной. Поэтому я наста-иваю на том, чтобы эксперты однозначно определили, есть ли секреты в моих записных книжках, и в конце концов добиваюсь от них ответа: нет, -- что, естественно, не помешает суду вставить эту липу в текст приговора.