Натан Щаранский - Не убоюсь зла

• Название: Не убоюсь зла
• Автор: Натан Щаранский
• Жанр: Русская классическая проза

---

Володин передал записку Илюхину. Тот прочел, они обменялись взглядами и вышли. Передадут ее маме или нет, осталось неясным. Сер-дце мое билось так, что казалось, вот-вот проломит ребра и вырвется из своего "Лефортово" -- так я волновался. Рухнет ли, наконец, стена мол-чания? Увидят ли домашние мой почерк? Прочтя о том, что я отказыва-юсь от казенного адвоката и готов защищаться самостоятельно, поймут ли, что я не иду ни на какие компромиссы с КГБ?

Примерно через час появился Губинский и вернул мне мое послание:

-- Перепишите и поставьте правильную дату. Сейчас семьдесят восьмой год, а не семьдесят седьмой.

Я обрадовался, что речь идет о таком пустяке.

-- Давайте исправлю от руки.

-- Нет, перепишите!

Я переписал все слово в слово, поставил правильную дату. Губин-ский ушел и еще через час вернулся.

-- Как звать вашего племянника?

Я готов был услышать все что угодно, только не этот странный воп-рос.

-- Саша. А в чем дело?

-- Прочтите и распишитесь, что ознакомились, -- и следователь про-тянул мне листок бумаги.

Почерк мамы! "Дорогой сынок! Я прочла твою записку. Все понятно. Мы сделаем все возможное, чтобы найти для тебя адвоката. За нас не волнуйся, мы все живы, здоровы, все время с тобой. Сашенька тебя лю-бит и ждет. Твоя мама".

Я несколько раз перечитал эту короткую записку, а потом просто смотрел на склоненные влево буквы -- такой родной, знакомый с де-тства почерк, стараясь не расплакаться. Мне что-то говорили, но я не отвечал: боялся, что подведет голос. Наконец спросил -- и все равно вы-шло хрипло:

-- Почему я не могу забрать ее с собой?

-- Она будет подшита к делу. Распишитесь, что ознакомились, и от-дайте.

Губинский унес записку, а я провел с кем-то из следователей -- уже не помню, с кем -- еще несколько часов, продолжая знакомиться с де-лом. Но смысл прочитанного не доходил до меня. Мной целиком овладе-ла мысль, которую я все эти месяцы пытался отогнать от себя: как там мои старички? Теперь я знал, что они живы и здоровы (увы, мама обма-нула меня: вскоре после моего ареста у отца был инфаркт, и состояние его оставалось тяжелым). Если КГБ пытался убедить их и моих друзей в том, что я раскололся, то из записки они могут сделать обратный вывод.

Огорчало, конечно, одно: в маминой записке почему-то не было ни слова про Авиталь. Я не мог знать о том, что Илюхин предупредил ее: "Если вы хотите, чтобы мы эту записку показали вашему сыну, не упо-минайте имени его жены", -- и тогда она в последний момент вписала туда имя моего шестилетнего племянника. Знать я не мог, но предпола-гая что-то в этом роде, убеждал себя в том, что слова о жене цензура не пропустила.

Было уже около девяти часов вечера, когда следователь вызвал над-зирателя, чтобы тот отвел меня в камеру. Пришел "тезка" -- молодой, лет двадцати пяти, невысокий паренек, белобрысый и улыбчивый. При начальстве он, естественно, вел себя строго по уставу, но когда мы оста-вались одни, держался добродушно, разговаривал со мной фамильярно, часто шутил -- похоже, профессия тюремщика тяготила его, и он был рад любой возможности хоть как-то развлечься. Я охотно поддерживал его тон. Он тоже был Анатолием, и вскоре мы стали звать друг друга "тезка".

Мы вышли с ним в пустой коридор. Все кабинеты были уже давно за-перты, свет погашен. Только одна лампочка горела в глубине коридора. Мы, понятно, никого не могли встретить по пути, но инструкцию нару-шать нельзя. И вот мой тезка подал традиционный сигнал, щелкнув двумя пальцами правой руки: веду зека. Но щелчок у него получился неудачный, незвонкий.

-- Ты что, тезка, щелкать разучился? Пора тебя увольнять! -- ска-зал я ему. -- Вот, учись.

Я щелкнул двумя пальцами правой руки, затем -- левой и неожи-данно для самого себя стал пританцовывать. Тезка прыснул, снял с ре-мня два больших ключа от камер и, ударяя одним по другому, стал вприпрыжку сопровождать меня. Мы весело пронеслись по коридору, спустились по лестнице, обтанцевав каждую ступеньку, и уперлись лба-ми в железную дверь, отделяющую следственный корпус от собственно тюрьмы. Запыхавшийся, но веселый, мой тезка нажал кнопку звонка, предупреждающего мента-регулировщика: зек у входа в тюрьму, и спросил:

-- Чего, тезка, радуешься? Обещали скоро выпустить?

-- Точно! Год прошел, так что если лоб зеленкой не смажут, то всего четырнадцать лет осталось, -- ответил я отдуваясь.

-- Ну да-а, заливаешь, -- недоверчиво протянул он, но в это время дверь отворилась, и тезка, мгновенно преобразившись в мента, выкрик-нул: -- Руки назад! -- и ввел меня в тюремный коридор.

Мы шли с ним мимо камер торжественно и бодро, будто принимая парад закованных в латы рыцарей-циклопов -- железных дверей с глаз-ками и квадратными щитами кормушек. Дорожки были выстланы спе-циально для нас, почетных гостей; железные сетки в пролетах оберега-ли обоих от любых неожиданностей. Добрая старая екатерининская тюрьма. Ну, куда же девалась вся твоя мрачность?

И только одна мысль, которую я пытался отогнать как назойливую муху, портила мне радость этого вечера: почему все же в маминой запи-ске не была упомянута Наташа?..

* * *

Прошло еще несколько недель, и однажды утром в кабинет Солонченко вошли, празднично улыбаясь, Володин, Илюхин и крупная ярко накрашенная брюнетка лет под сорок.

-- А вот вам и адвокат в помощь, Анатолий Борисович, -- сказал Во-лодин,- Теперь вам будет гораздо легче разобраться во всех этих талму-дах. .

-- Дубровская Сильва Абрамовна, -- представилась дама.

Еврейка-защитник! Это они здорово придумали!

Много позже моя семья узнала от общих знакомых, по каким крите-риям подбирал КГБ в московской коллегии адвокатов защитника для меня: обладание допуском; членство в партии; женщина; еврейка. Вот когда ущербность пятого пункта в анкете оказалась не помехой, а досто-инством! Органы полагали, что с женщиной-еврейкой у меня скорее ус-тановятся доверительные отношения.

Между тем Сильва Абрамовна, приняв тон молодящейся кокетки, стала говорить мне что-то куртуазное. Я прервал ее:

-- Простите, вы с моими родственниками встречались?

-- Н-нет.

-- Но подбор защитника я доверил им! Мне трудно здесь, находясь в полной изоляции, узнать что-либо о том или ином адвокате. Почему бы вам с ними не встретиться? Если они утвердят вашу кандидатуру, то и я соглашусь.

-- Да, но... -- она сделала паузу, переведя взгляд на Володина, и тот вмешался:

-- Ваши родственники сами не хотят ни с кем встречаться.

-- Это неправда! Но в любом случае нам не стоит терять время на пререкания: я соглашусь только на защитника, кандидатура которого будет одобрена моими доверенными лицами -- матерью или женой.

-- Анатолий Борисович, вы первый мужчина, который мне отказы-вает, -игриво воскликнула Сильва Абрамовна.

-- Мне самому это очень неприятно, -- любезно ответил я, -- осо-бенно учитывая, что этим я увеличиваю число евреев-отказников в Мо-скве.

Все рассмеялись, кроме Дубровской, которой упоминание ее нацио-нальности, похоже, особого удовольствия не доставило. Она выжидаю-ще посмотрела на Володина: что, мол, дальше. Тот протянул мне зара-нее заготовленное заявление об отказе от адвоката, которое я и подпи-сал, внеся в него одно дополнение: "...подобранного для меня КГБ".

На этом наше первое свидание с Дубровской завершилось, а еще че-рез несколько дней мне принесли постановление о том, что она назначе-на моим адвокатом.

-- По вашей статье предусмотрена смертная казнь, и оставить вас без защиты мы не можем, -- объяснил Володин.

Не раз потом мне напоминали, что адвокат знакомится с делом и хо-чет обсудить со мной, как строить защиту на суде, но я неизменно отве-чал:

-- Она не мой адвокат, а ваш, вы и беседуйте с ней.

* * *

Итак, что же я узнавал, изучая пятьдесят один том моего дела?

Первый и наиболее волновавший меня вопрос: что происходит на во-ле? Удалось ли КГБ разгромить наше движение, запугать его активи-стов или хотя бы убедить их, что я шпион? Результаты моей игры обна-деживали, но полную уверенность могло дать лишь знакомство с прото-колами допросов.

Показания свидетелей -- в первых пятнадцати томах. Я получаю очередной из них, смотрю в оглавление и прежде всего читаю записи бе-сед с отказниками: именно из них я узнаю правду. И уже потом, успоко-ившись и расслабившись, я последовательно изучаю все показания под-ряд: отказников, милиционеров, чиновников, осведомителей, "сук" из политических лагерей, сотрудников организации, обслуживающей ино-странцев...

Всего допрошено около трехсот свидетелей. Половина из них -- от-казники из нескольких десятков больших и малых городов СССР. Ведут они себя на допросах, конечно, по-разному, но уже после прочтения не-скольких томов общая картина ясна: разгрома еврейского движения, массовых покаяний КГБ добиться не удалось.

Некоторые из моих ближайших друзей: Дина, Борода, Ида, Лева Улановский -- пытались, как видно из протоколов, произнести обвини-тельную речь, направленную против КГБ, но их быстро обрывали, и следователь записывал стандартное: "Свидетель отказался отвечать по существу вопроса". Кое-кто и на самом деле отказывался говорить с ни-ми. Человек сорок отвечали строго по системе Есенина-Вольпина: "Воп-рос не имеет отношения к делу", "Вопрос касается меня лично", "Отка-зываюсь отвечать по моральным соображениям". Были, конечно, и та-кие, кто предпочитал ничего не помнить, ничего не знать: "Не помню, подписывал ли я это письмо", "Не помню, просил ли занести свою фа-милию в списки отказников", а некоторые даже добавляли: "Но если мое имя было использовано во враждебных Советскому Союзу целях, то я это осуждаю". Как правило, так говорили люди из далекой провинции, со мной никак не связанные и в жизни алии не игравшие заметной роли.