Альмудена Грандес - Любовь в ритме танго

• Название: Любовь в ритме танго
• Автор: Альмудена Грандес
• Издательство: ACT, ACT МОСКВА
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-037047-4

История женщины с романтичным именем Малена Фернадес де Алькантара.

История таинственного подарка ее деда — веками хранившегося в семье загадочного изумруда, фамильной реликвии, способной спасти от смерти.

История многолетнего соперничества Малены с сестрой — и ее поисков собственного места в этом жестоком мире.

История загадочного проклятия, которое из поколения в поколение тяготеет над женщинами семьи Алькантара.

История жизни в жестоком и прекрасном ритме танго…

---

— Пожалуй, в других обстоятельствах, дела могли бы пойти иначе, но тогда мы не могли влюбиться друг в друга, для этого у нас не было места. Мы друг друга жутко ненавидели.

* * *

— Детей следует учить любить своих родителей. Разве нет? Так говорят…

Эхо ее голоса перескочило через меня так, словно появился новый звук, непонятный, который я никогда не слышала до сих пор, потому что она не рассказала, с кем она говорила тем вечером, а я не представляла себе, что она хотела сделать. Мы провели более четверти часа в полной тишине. Магда разглядывала свои руки, а я смотрела на нее. Она молчала, а я пыталась подобрать слова, чтобы сказать ей то, что хотела, — что я понимаю, как много она пережила, что я во всем ее оправдываю. Какой-то проступок, какой-то грех, какая-то ошибка прочертили очень глубокие следы на ее лице. Я обнаружила такие же следы на своем лице, которое отражалось в ней как в зеркале. Наконец, не отрываясь от своих рук, она прошептала что-то, поерзала на стуле, зажгла сигарету, повернулась ко мне и продолжила.

— Детей следует учить любить своих родителей, — повторила она очень тихо, — но меня этому не учили. Я не могу вспомнить точно, когда я услышала эти поучения в первый раз. Должно быть, я была очень маленькой, тогда отец все еще жил в усадьбе с Теофилой. Когда никто не слышал, а дети были в постели, на кухне, в коридоре Паулина, няня, горничные старались говорить тихо, но я их слышала: «Чертов козел, чертов козел». И относились к отцу они именно так, как его называли. Всегда одно и то же, а я заливалась краской, мне было стыдно слушать их, потом они переходили ко второй части своего плача: «Сеньора святая, сеньора святая, сеньора святая…» Это очень сложно — быть в одно и то же время дочерью козла и святой, ты сама это знаешь, ведь следует выбирать, я не могу любить их одинаково, а если ты девочка, то все еще хуже, потому что тебя заставляют делать вывод: все мужчины одинаковы, все козлы, а мы — дуры, которые их терпят, и святые, конечно, святые, всегда одно и то же.

Мои братья могли признавать главенство отца, надеяться решить с его помощью какие-то свои проблемы: быть в той же самой футбольной команде, пойти охотиться с ним. Остается добавить только, что большинство из них в будущем захочет иметь кучу женщин, — это правило не меняется. Что касается девочек, то мы должны стать такими же, как мама, святыми, это планируется единственным сценарием нашей жизни. Ничего, что рядом с нами будет настоящий козел, важно лишь завоевать внимание этого козла, или, точнее говоря, отца будущих детей. Так считала я, так мне внушали.

Тут я перебила Магду:

— Паулина рассказывала мне однажды, что, когда она вернулась домой, ты лежала в бабушкиной кровати, и, увидев тебя, она испугалась до смерти, а на следующий день ты не захотела ее видеть.

— Да, — улыбнулась Магда, — я не хотела видеть ее, это верно… А потом со мной и твоим отцом произошло то же самое, что и у вас с Фернандо. Со мной всегда происходило то же, что и с тобой. Не веришь?

— И ты тоже излечилась от этой любви, как и я?

— Ну, да, практически… Ты помнишь меня с тех пор, как была девочкой, а ведь ты меня не любила.

— Да, я тебя не любила, — согласилась я, — ты была так сильно похожа на маму, но все же совсем другой, поэтому любить тебя казалось мне несправедливым.

— Это ключевые слова справедливость, несправедливость. Я не знала, что заключено в этих словах, пока не познакомилась со своим отцом, но тогда я была слишком маленькой… В первый раз я увидела его за завтраком, утром, мне было только пять лет, но я не могу забыть тот день и, когда закрываю глаза, легко могу воскресить эти события в своей памяти, я думаю, что в моей жизни не было более впечатляющего момента. Мама взяла нас за руки, Рейна справа, я слева, и вошла с нами в столовую. Он сидел во главе стола, очень высокий человек, очень внушительный, с черными волосами, жуткими бровями, широкими и густыми, с такими же губами, как у меня. Он не видел, как мы вошли, потому что опустил голову, его руки были скрещены и лежали на коленях, но когда она ему сказала: «Это твои дочери, Рейна и Магдалена», — он выпрямился, откинулся на спинку стула, поднял голову и посмотрел на нас сверху. Рейна подошла, чтобы поцеловать его, а я подумала, что умру от страха, если дотронусь до него. Но он сказал мне: «Привет», — и тогда я тоже поцеловала его, дотронулась до него. Этого я не забыла, видишь, но папа всегда рассказывал, что я ничего не сказала, когда целовала его, только сжала его руку, я не знаю, почему… В любом случае — сжала я его руку или нет — я уверена в том, что не хотела видеть его, потому что он был чужим, мне было страшно смотреть на него, более того, когда он смотрел на меня, я не знала, куда спрятаться. Однажды, через три или четыре дня, он неожиданно вышел из своей комнаты, когда я шла по коридору, и тут мы столкнулись. Я о чем-то задумалась, он, наверное, хотел мне что-то сказать, думаю, хотел поговорить, а я занервничала, попыталась убежать…

— И что он сказал тебе?

— Ничего.

— Потому что он никогда ничего не говорил, правда?

— Нет, говорил, но только самое необходимое, я это помню — попросить хлеба за столом, спросить, где его зонтик, и тому подобное, но никогда не участвовал в общих беседах, делал все возможное, чтобы дать понять, что он даже не слушает нас. Если он не был в хорошем настроении, мать стремилась приободрить его, но не добивалась ничего, кроме ворчания, утвердительного или отрицательного, и пары слов, максимум. Когда она пошла искать его в Альмансилью после войны, он поклялся ей, что вернется. Отец, конечно, вернулся, сдержал свое слово. Он проводил дни, сидя в своем кабинете и всегда выходил на улицу один. Он никогда не говорил, куда пошел, с кем, когда вернется, но, если приходил поздно к обеду или не ужинал, даже если он опаздывал на десять минут, дом затихал, потому что все боялись, что он вернулся в деревню к Теофиле. Окружающие вели себя так, словно наперед знали, что рано или поздно он уйдет, потому что он козел. Это слово выражало все, и когда мы слышали, как поворачивается ключ в замке, тут же холл пустел, группки распадались, а девочки, мои старшие сестры, и мама начинали изображать занятость, например, принимались пить молоко.

Отец держал в руках кошелек с деньгами, слышишь? Однако этот кошелек для моей семьи не был слишком большим.

— Но я думала, что бабушка была очень богатой, — возразила я удивленно.

— Так и было, почти так же, как он, но она не задумывалась о деньгах. Мама всегда вела себя так, словно в экономическом плане зависит от мужа, потому что для того, чтобы называться святой, намного выгоднее казаться бедной, понимаешь? — я кивнула головой, соглашаясь, но Магда ни разу не взглянула на меня, только ее экспрессия становилась все сильнее. — Я вначале тоже так думала. Думала, что она святая, и тогда это было правдой. Я не говорю тебе, что это было не так, ей действительно приходилось непросто, и жила она только ради своих детей, это точно…

Я вспоминала об этом столько раз, что невозможно забыть… Во всей моей жизни я не знала никого, кто бы смеялся меньше моей матери. Когда Мигель начинал ходить и падал на попу, когда мой брат Карлос, очень жизнерадостный мальчик, рассказывал анекдоты, вернувшись с занятий, когда Кончита порвала со своим женихом, а мы дергали ее за косы, пока она не начинала плакать, мы умирали от смеха, а мама лишь улыбалась, растягивая губы так, словно у нее что-то болело, словно от смеха ей было больно. Понимаешь? Она очень тихо поднималась, еле передвигая ноги, постоянно приглаживала волосы, хотя была тщательно причесана, и всегда говорила очень тихо себе самой: «Что я делаю, Господи?» или «Какой крест я несу из-за этого человека!» Тут Паулина или няня, которые, казалось, чувствовали мамину тоску за километры, быстро подходили к ней, брали за руку или гладили по плечу и замирали в таком положении, сокрушенно качая головой. «Вы должны больше любить вашего отца, дети», — говорили они нам тем же тоном, которым просили нас хорошо учиться, словно требовали ужасной жертвы, словно знали, что нам следует быть мужественными, чтобы суметь следовать этому завету. Однако при этом никогда не добавляли, что нам следует сильнее любить мать. Я иногда смотрела на них, и мне казалось, что отец был намного несчастнее мамы, что он был очень одиноким. Тогда я спрашивала, что за преступление он совершил, почему его называют козлом, из-за чего его никто не любит в этом доме, где даже собаки почитают мою мать.

Магда закусила губу и вздрогнула. Ее глаза сверкали, это было заметно даже из-под опущенных век, и такой она оставалась некоторое время, хотя внешне спокойная, словно мертвая, такая далекая, что я решила заговорить первой.

— Так ты любила его, да? — сказала я. — И Пасита, конечно. А еще Томас.

— Дело в том, что я не была святой, Малена, — ответила Магда, медленно качая головой, — я не была святой, я не боролась за него, даже плохо понимала, в чем дело, знаешь? Духа жертвенности, радости от жертвы, всего, что нам рассказывали монахини в колледже, этого я не понимала, я не понимала, что жизнь моей матери — это жертва… Ты хочешь, чтобы я еще говорила? Для меня это было ужасно, конечно, я не желала жить так же, как мать, мне очень нравилось смеяться… Вначале я чувствовала себя в чем-то виноватой, но потом мне удалось мало-помалу узнать правду — от чужих людей, конечно, — потому что мама никогда не желала признать факт того, что существует еще одна линия жизни ее мужа. Когда же заболела Пас, все круто изменилось. Папа с самого начала не питал иллюзий насчет того, какое будущее ожидает его дочь, хотя в доме все сошли с ума из-за младенца. Рейна и я тогда были еще совсем маленькими, нам было по девять лет.