Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

• Название: Всё тот же сон
• Автор: Вячеслав Кабанов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний.

«Разрешите представиться — Вячеслав Кабанов.

Я — главный редактор Советского Союза. В отличие от тьмы сегодняшних издателей, титулованных этим и еще более высокими званиями, меня в главные редакторы произвела Коллегия Госкомиздата СССР. Но это я шучу. Тем более, что моего издательства, некогда громкославного, давно уже нет.

Я прожил немалую жизнь. Сверстники мои понемногу уходят в ту страну, где тишь и благодать. Не увидел двухтысячного года мой сосед по школьной парте Юра Коваль. Не стало пятерых моих однокурсников, они были младше меня. Значит, время собирать пожитки. Что же от нас остается? Коваль, конечно, знал, что он для нас оставляет… А мы, смертные? В лучшем случае оставляем детей и внуков. Но много ли будут знать они про нас? И что мне делать со своей памятью? Она исчезнет, как и я. И я написал про себя книгу, и знаю теперь, что останется от меня…

Не человечеству, конечно, а только близким людям, которых я знал и любил.

Я оставляю им старую Москву и старый Геленджик, я оставляю военное детство и послевоенное кино, море и горы, я оставляю им всем мою маму, деда, прадеда и любимых друзей — спутников моей невыдающейся жизни».

---

Мои же отношения с Маратом Васильевичем тоже не сразу сложились ровным и блестящим паркетом (как выразился в сочинении на вольную тему мой ученик вечерней школы о своём жизненном пути).

Самое тяжёлое было провести через Марата Васильевича подготовленное официальное письмо, обзор литературы или фрагмент доклада высшего руководства. Марат Васильевич безжалостно черкал мой текст и выражал решительное недовольство, но никогда не давал понять, чего же он на самом деле хочет. Однажды в обзоре литературы по какому-то марксистскому вопросу я выразился, примерно, так:

«Хотя разработка теории вопроса является в определённой мере прерогативой центральных издательств…»

Марат Васильевич на этом месте сверкнул очами и грозно провещился:

— Не надо употреблять слова, значение которых вам неизвестно… Прерогатива — это то, что положено мне и не положено вам!

Когда же мне надоело быть так долго битым и я позволил себе отстаивать свой текст, Марат Васильевич рассвирепел. Дело было в его кабинете в присутствии двух заместителей. Я в свою защиту соорудил довольно витиеватое логическое построение, но это окончательно вывело Марата Васильевича из себя. Его глаза сверкнули двумя нестерпимыми молниями, а изо рта вырвалось громоподобное:

— Это что ещё за бюрократические выверты?!

«Сам ты бюрократ», — хотелось мне ответить, но я сдержался и только произнёс:

— Это не я, это вы бюрократ!

И вышел из кабинета.

Один из заместителей выскочил следом за мной и уговорил выпить какую-то таблетку, а через неделю меня назначили начальником отдела художественной и детской литературы.

В курилке юные искатели чинов брали меня за пуговицу и проникновенно просили:

— Расскажи, как ты это делаешь?

Я наивно отвечал, что ничего и никак не делаю… Обижались.

— Ну, не хочешь — не говори.

* * *

Вышел «Нерв», сборник стихов Высоцкого, который ему не суждено было увидеть. Переполох чрезвычайный. При тираже 50 тыс. экз. — это только раздражающая капля. Госкомиздат трещал от звонков и писем всяческих заслуженных людей, в том числе ветеранов войны — все хотели и требовали книжку.

Каждый телефонный разговор Марата Васильевича кончался так:

— «Нерв»? Два? Записываю. Только для тебя, обещаю.

Я отвечал на гневные и требовательные письма, и всё меня подбивало спросить у М.В., можно ли мне отвечать таким образом, что, мол, я — работник Комитета, а «Нерва» не имею?

Я действительно не имел. Ведь это ж надо суетиться.

В конце концов, купил за восемь рублей переплетённый ксерокс (таких высоких цен на изданные книги в то время практически не было).

А с «Нервом» всё по-прежнему. Буря не стихала. Не вынесли книгопродавцы. Начальник «Союзкниги» подал рапорт на имя Б.И. Стукалина с просьбой разрешить «Современнику» напечатать ещё сто тысяч, а то от просьб, жалоб и угроз нет спасения.

И вот докладная записка с резолюцией председателя Комитета у меня на столе.

Резолюция Стукалина, исполненная чёрной перьевой авторучкой, гласила кратко:

Разрешаю 50 тыс.

Я долго смотрю на эту резолюцию. У меня в голове лёгкое кружение. И пальцы тянутся к перу. Ой, не вводите меня во искушение! Ведь одно, только одно короткое и точное движение руки — и перед цифрой 50 так просто возникает единичка. И это ничтожное движение приводит к появлению на свет — мгновенно и ниоткуда, но абсолютно реально — СТА ТЫСЯЧ дополнительных книжек Владимира Высоцкого.

И это могло бы пройти! Но я не сделал.

* * *

Служебная поездка в Белоруссию вышла сюжетной. Первый — неоконченный — сюжет случился в поезде. В купе нас было три мужики и дама. Вот дама-то сюжет собою и явила. Она была из Минска и возвращалась из Москвы. С тех пор я твёрдо и навеки (во всяком случае до того, как всё испортил Лукашенко) уяснил себе, что в Белоруссии произрастают женщины невероятной красоты.

Как бы это сказать? Молодая, юная, но не девушка, а именно женщина… Нет, сказать не берусь. Но поверьте за просто так. Я всё глядел и вглядывался. И думал, что не может такого быть. Я ведь очень придирчив, — говорил я себе. Должно же быть что-то не так! Ну, ноги, например, подводят часто. Или грудь пышновата… Или, в конце концов, хотя бы дура! То есть на лбу своём начертала: оставь надежду навсегда…

А здесь — ну, ничего такого. Во всём — не то что совершенство, а хуже — безупречная живая прелесть.

Мои попутчики взыграли. Взлетел словесный фейерверк. Я тоже озверел, но стал в засаде. И когда у моих соперников первое дыхание кончилось, а женщина чуть-чуть разогрелась, я вышел из кустов и вдарил по пристрелянным целям.

Второе дыхание у соперников моих прервалось, не открывшись. И пел я арию за арией, а мужики сидели, лишённые дара слова. Им некуда было вступить.

И потом, когда мы вышли из купе и она легла… О, Боже! Она лежала на нижней полке против нижней моей, лицом ко мне. Да что там лицом! Она на локоток облокотилась и слушала меня, а бретелечки на рубашечке, из вздохов состоящей, так трогательно тонки!

И так мы с нею переспали.

Наутро меня, конечно же, встречали. И я, засуетясь, отношения с ней не подтвердил: не взял ни адреса, ни телефона. Хотя, конечно, не в одной суете было дело. Не знал я просто, что делать с нею в Минске. Ведь у меня денег было — только бы в командировке прокормиться.

Второй сюжет отыскался в издательстве «Беларусь», которое я, собственно, и инспектировал. Сюжет этот краток. Когда я свою миссию закончил, то поделился сначала впечатлениями с главным редактором. Я сказал…

А дело в том, что, заглядывая в редакции, я поражался сходным картинам: сидит за шатким столиком здоровенный мужик, седой, всклокоченный, свирепый, и держит в пальцах, толстых, как сардельки, перо — как будто бы запал гранаты…

И вот я главному редактору сказал — легко так, деликатно:

— Не думаете ль, мол, вы подумать о некотором, что ли, слегка — омоложении, точнее, о некотором качественном усовершенствовании редакционного состава?

На что, изумлённый моим вопросом, главный редактор возразил:

— Да что вы! У нас отличный редакционный состав. Все партийные, все бывшие партизаны!

А третий сюжет — отчасти фронтовой.

Закончил я инспекцию, а пока инспектировал, с директором издательства сдружился. Звали его Антоненко. Славный такой человек.

И вот, накануне отъезда он мне и говорит. А надобно напомнить, что вообще-то наши все командировки всегда в республиках сопровождались угощеньем. По степеням размаха застолья республики немного различались: первенство, пожалуй, было у казахов, хотя они его с узбеками делили. Грузины тоже подпирали. Киргизы скромно признавались, что они далеко не узбеки. Прибалтийцы же брали изяществом. Украинцы только снисходили, да и то не всегда. Белорусы были просты: экскурсия в Хатынь, а на обратном пути заезд в «Партизанскую землянку» — ресторан при дороге, и водка стаканами, бульба и что-то ещё — всё от пуза.

Антоненко сказал:

— Знаете, не люблю я эти рестораны. Как вы смотрите, если мы так вас проводим: у меня дома посидим. Я ж холостяк, один живу. Возьмём ещё нашего завпроизводством, хороший мужик… Посидим. Мне с деревни прислали домашнего сала, картошечки. Как?

Я с радостью согласился.

И мы посидели.

На вокзал провожал меня завпроизводством, и мы успели в буфете выпить ещё по коктейлю.

Всё было нормально, и я вошёл в вагон. Дам в купе не было. Над моей нижней полкой должен был разместиться почти молодой человек мужского пола, абсолютно стандартного типа. Пока что он сидел на моей полке слева, ближе к дверям. Верхнюю полку напротив занял тоненький вьетнамец и сразу затих. Нижний же мой визави заслуживает нескольких подробностей.

Был он зрел, явно старше меня, но несильно. Огромен и мужиковат. И только мы тронулись, он извлёк из дорожной сумки бутылку шампанского.

О, господи! — подумал я. — Ещё и шампанское… Не много ль на сегодня?

Но визави не стал никого утомлять. Он молча и тихо откупорил бутылку, а затем интенсивно высосал из горлышка всё содержимое. Потом он огляделся. И увидел меня. Я был скромен и тих. Но всё-таки я не понравился.

Конечно, я был виноват. Дело в том, что к этому часу я лет уже пять носил подобие бородки, скрывающей слабохарактерный мой подбородок. Ко мне по этому поводу всё время приставал секретарь парткома Госкомиздата СССР, хоть я и не состоял в его партии. И вот опять моя бородка, увы, не показалась.

Всё дело было именно в ней. Он в ней сосредоточился. И говорил обидные слова. Что, дескать, как же так?! Какой человек нехороший! Таким не место в нашем обществе! Et cetera.

Я скромно и терпеливо молчал. Сосед мой слева попробовал вмешаться, но сильный человек, напротив, ещё сильнее возбудился и выразился так: