Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

• Название: Всё тот же сон
• Автор: Вячеслав Кабанов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний.

«Разрешите представиться — Вячеслав Кабанов.

Я — главный редактор Советского Союза. В отличие от тьмы сегодняшних издателей, титулованных этим и еще более высокими званиями, меня в главные редакторы произвела Коллегия Госкомиздата СССР. Но это я шучу. Тем более, что моего издательства, некогда громкославного, давно уже нет.

Я прожил немалую жизнь. Сверстники мои понемногу уходят в ту страну, где тишь и благодать. Не увидел двухтысячного года мой сосед по школьной парте Юра Коваль. Не стало пятерых моих однокурсников, они были младше меня. Значит, время собирать пожитки. Что же от нас остается? Коваль, конечно, знал, что он для нас оставляет… А мы, смертные? В лучшем случае оставляем детей и внуков. Но много ли будут знать они про нас? И что мне делать со своей памятью? Она исчезнет, как и я. И я написал про себя книгу, и знаю теперь, что останется от меня…

Не человечеству, конечно, а только близким людям, которых я знал и любил.

Я оставляю им старую Москву и старый Геленджик, я оставляю военное детство и послевоенное кино, море и горы, я оставляю им всем мою маму, деда, прадеда и любимых друзей — спутников моей невыдающейся жизни».

---

Да, я пришёл ему на счастье. Подумайте, он скажет своему начальству: учились вместе, прекрасно знаю, учитель из Сибири, староста группы все пять лет, диплом с отличием…

— Ты член партии?

— Нет.

— Ничего, оформим быстро. Английский знаешь?

— Не очень.

— Пойдёшь на курсы. Прямо завтра. Я всё устрою. Да, кстати, который час? Полтретьего. В три у меня будет доцент из Иркутска. Поприсутствуешь. Поучишься. Потом и сам попробуешь. Я быстро научу. Ты, главное, не бойся. Не так всё сложно. Да, я забыл про главное. Оклад сто пятьдесят. Половина в сертификатах. Практически валюта. Это шанс! Года через три и ты куда-нибудь поедешь.

В три часа пополудни явился доцент из Иркутска. Периферийный человек, обременённый предвкушением возможного счастья, солидный, лет сорока пяти, полноватый и лысоватый вузовский преподаватель. Он был зажат и нервен.

Мушенков же, напротив, стал весь радушие и непосредственность:

— Да вы не напрягайтесь. Всё будет хорошо… Ну, расскажите о себе… Так, так… Прекрасно, хорошо. Семья? Ах, брак второй… Нет, это ничего, бывает. Все мы люди. А дети? Сын? От первого брака? Большой? Ах, взрослый… Встречаетесь? Заботитесь? Ну да, конечно… Это правильно. Уже, значит, взрослый… Ну а встречаетесь, наверное, выпиваете? Ах, нет? совсем? Ну а по праздникам? Ведь не грех…

Мне этого хватило. Но я не знал, как быть. Одно было ясно, что ни за что не окунусь я в это дерьмо.

Через день попросил Ирку позвонить и сказать, что у меня (тьфу, тьфу, тьфу!) открылась язва желудка, и я в больнице минимум на месяц. Столько времени Мушенков ждать не мог.

27 октября 1967 года я был зачислен в ЦИНТИхимнефтемаш на должность младшего научного сотрудника в отделе технико-экономических исследований и научно-технической информации по химическому, нефтеперерабатывающему, полимерному и целлюлозно-бумажному машиностроению. То есть стал я редактором текстов по чудовищным этим проблемам с окладом девяносто восемь рублей.

В первый рабочий день у меня в кармане обнаружились десять копеек, и в обеденный перерыв я купил пирожок с повидлом, оставив пятак на метро.

Хождение в аспирантуру

Директору ЦИНТИхимнефтемаша

тов. Ротенштейну С.М.

от ст. научного сотрудника отдела НА и

ОНТИ по общеотраслевым вопросам

Кабанова В.Т.

Заявление

Прошу предоставить мне отпуск с сохранением содержания для сдачи вступительных экзаменов в аспирантуру Литературного института им. Горького с 13 по 20 ноября 1968 г.

Официальное уведомление о допуске к экзаменам прилагаю.

1 ноября 1968 г. В. Кабанов

Допуск к экзаменам дался непросто. Для подачи заявления в Литинститут нужна была характеристика, а председатель месткома конторы не захотел мне её дать. Вы, сказал он, не участвуете в общественной работе! Так вы, сказал я, так и напишите, что я, мол, не участвую… На это предместкома возразил:

— Таких характеристик не бывает. Я так не напишу.

Тут я глупейшим образом спросил, а как же быть? И получил достойный ответ:

— А вы участвуйте в общественной работе! А года через два поступите.

Тогда я написал в ханты-мансийскую тайгу, и очень скоро директор школы характеристику прислал. Она была в восторженных тонах и озадачила меня одним моим странным достоинством. Там утверждалось (совершенно ложно), что я прекрасно знаю русскую и зарубежную литературу, но к святой этой лжи прибавлялось следующее:

«Несмотря на это, он всё равно продолжает всё время читать!»

Сначала я немного взволновался, а потом в мою голову пришёл наконец-то умный вопрос: да кто же там в Литинституте станет читать мою характеристику?!

Однако требовался вступительный реферат.

Тут я вспомнил про доклад для спецсеминара, сделанный на четвёртом курсе. К этому времени мы с Иркой уже догадались, что надо выбирать не тему, а руководителя. Вернее так: что руководитель важнее темы. Вот мы и выбрали Константина Николаевича Ломунова, хотя к Толстому тогда особой тяги не было. А темой выбрали незавершённую работу Льва Толстого над романом о Петре Первом. Профессор Ломунов был мягок и широк, он разрешил нам сделать вдвоём один доклад, но разделённый на две части.

Мы сделали, и наш доклад произвёл на доброго Константина Николаевича сильное впечатление, конечно, на фоне остальных, весьма похожих на сочинения восьмого класса.

Но что удумал профессор Ломунов! Ведь он в то время был, помимо профессорства в институте, директором музея Л.Н. Толстого. И вот, подумать только, он предлагает сжать обе части доклада в одну и мне (!) прочитать этот сжатый доклад в музее, куда он специально пригласит московских толстоведов, дабы они послушали. Могли ли мы, мог ли я отказаться?

Я сам тому не верю, но я читал. Со лба лил обильный пот, а мне казалось неудобным его утереть, это бы явно значило, что я потею; и я ронял на свои листочки крупные капли, с трудом промаргивая затекающие глаза. Так, сам страдая, пытал я живых ведущих толстоведов Страны Советов, и пытка длилась сорок пять минут.

Реплика была одна. Незнаемый мною учёный сказал:

— Сообщение Эйнштейна о теории относительности длилось двенадцать минут.

Остальные выдержали пытку, не вымолвив ни слова, как настоящие герои, и ушли на свободу с чистой совестью. Только добрый садист Константин Николаевич поблагодарил меня за проделанную работу.

Вот об этом докладе я и вспомнил. Преобразить его в реферат, немного подчистив и подшлифовав, было делом нехитрым…

Коваль был осведомлён о моих обстоятельствах и взял мой реферат, чтобы его показать Михал Палычу Ерёмину. Михал Палыч преподавал в Пединституте ещё при Юрке и Юрку, конечно, любил, а вот теперь он преподавал в Литинституте. Заметьте! А я его не знал.

Вот Михал Палычу-то Юрка мой реферат и всучил на том условии, что, если не говно, то Михал Палыч поспособствует, а если говно, то и говорить не о чем. Юрка любил выражаться именно так.

И вот, в один прекрасный вечер, встречаемся мы в мастерской у Юры, и Михал Палыч говорит, что реферат очень даже ничего. Особенно ему понравилось то место, где я привёл большой фрагмент толстовского текста и выразился о нём как о художественно несостоятельном.

Михал Палыч даже немножечко воскликнул:

— Так прямо и говорит: плохо. И правильно!

На что Юра Коваль возразил:

— Так ведь говна не держим!

А потом пришёл Юлик Ким. Он хлопнул стопку и… И началось. Да что об этом говорить. Все знают. Но всё-таки вот так, не в записи и не с эстрады, а рядом, за столом… Неописуемое наслаждение. А Михал Палыч утирал счастливые слёзы, махал рукой на Кима и повторял:

— У, противный… Противный!..

О чём это я? Да об экзаменах же.

Реферат я подал форменным путём, и оказалось, что подано их шесть, а место на кафедре русской литературы одно. Тогда они провели конкурс рефератов и четыре отсеяли. Двух оставшихся претендентов пригласил для беседы профессор Кирпотин.

Второй претендент был, конечно, первым. Звали его Гейдеко. Он был хоть моложе меня, зато окончил этот самый Литинститут и давно печатался как критик. А я был полное никто.

Однако Валерий Яковлевич заговорил с нами в равной степени доброжелательно-сердито, посетовал, что рефераты наши — не того, могли бы быть и лучше (но всё в равных долях), а затем сделал нелогичный вывод, что хочет взять нас обоих, второго места он добьётся, и пусть мы спокойно сдаём экзамены, поступим оба.

О, как я сделался взволнован!

Я понял главное, что это ведь не то что не школа, а даже и не институт, где мало всё от школы отличалось. Тут нужно воспарить! И я ввинтился в монографии. Бог мой, как тяжко было обнаружить, чем отличаются Бурсов от Храпченко и прочие от прочих! Но я старался и что-то находил.

Я был в отличной форме и взял билет. В нём было: «Проза Лермонтова» и «Роман Л. Толстого „Война и мир“». Мне даже сделалось нехорошо от счастья, потому что — вы не поверите, — но я читал прозу Лермонтова, и я читал роман Толстого. Я знал про это всё, поэтому не знал, чем заняться во время подготовки. Потом я понял, что надо выстроить фабулу. Необходима первая фраза. Она решает. Для прозы Лермонтова фраза была. И была кульминация: незадолго до этих событий в «Новом мире» появилась статья Игоря Виноградова «Философский роман Лермонтова»… Вот о том, как я постигал и как понял эту статью, а за нею и прозу Лермонтова, я и расскажу изумлённой комиссии. А с Толстым — ну, как Бог поведёт. И я стал слушать ход экзаменов.

А происходило нечто необыкновенное.

Экзаменовались на разные кафедры, но ход экзамена был один, и удивительный. Экзаменующийся бойко произносил несколько вполне школярских фраз, а затем его спрашивали: