Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

• Название: Всё тот же сон
• Автор: Вячеслав Кабанов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний.

«Разрешите представиться — Вячеслав Кабанов.

Я — главный редактор Советского Союза. В отличие от тьмы сегодняшних издателей, титулованных этим и еще более высокими званиями, меня в главные редакторы произвела Коллегия Госкомиздата СССР. Но это я шучу. Тем более, что моего издательства, некогда громкославного, давно уже нет.

Я прожил немалую жизнь. Сверстники мои понемногу уходят в ту страну, где тишь и благодать. Не увидел двухтысячного года мой сосед по школьной парте Юра Коваль. Не стало пятерых моих однокурсников, они были младше меня. Значит, время собирать пожитки. Что же от нас остается? Коваль, конечно, знал, что он для нас оставляет… А мы, смертные? В лучшем случае оставляем детей и внуков. Но много ли будут знать они про нас? И что мне делать со своей памятью? Она исчезнет, как и я. И я написал про себя книгу, и знаю теперь, что останется от меня…

Не человечеству, конечно, а только близким людям, которых я знал и любил.

Я оставляю им старую Москву и старый Геленджик, я оставляю военное детство и послевоенное кино, море и горы, я оставляю им всем мою маму, деда, прадеда и любимых друзей — спутников моей невыдающейся жизни».

---

— Табань!

Вёсла вспенивают воду.

Ромка привязывает якорь — бесформенный кус железа — и тихо спускает за борт. Разматываем снасти. У дядя Аси на закидушке пять поводков, но он управился первым и, что-то пошептав, забрасывает. Я не знаю, что он там шепчет, но ловит он больше других.

Мы соревнуемся: кто поймает первым, кто — самую крупную и кто — больше числом. Мы соревнуемся, хотя места давно определились и никак не меняются: дядя Ася первый, Ромка второй, я — третий.

Ещё ни у кого не клевало, и дело кажется гиблым. Может быть, съедем? Вон и Вадька тоскливо смотрит на вёсла.

Тихо. Иногда выкинется из моря кефаль, покажет себя целиком и шлёпнется тяжёлым брюхом об воду. Может быть, всё-таки съедем?

Плюх! И на дно лодки падает жирный карась, а дядя Ася меняет наживку и на нас даже не смотрит.

Оп — и Ромка вытягивает пятнисто-зелёную лапи́ну.

Скучно всё-таки пока не клюнет. Но вот кто-то робко чуть-чуть тронул твоего рачкá, и тебя больше нет. Остался один указательный палец, через который перекинута леска…

Взял!

Это похоже на удар электричества. Скорей! Осторожненько…

С упоением чувствуешь тяжесть карася и тянешь, тянешь, забыв всё на свете…

Мускулистые лозы накрепко оплели беседку, и виноградные кисти висят над столом, искрясь светом электрической лампочки. Ночные бабочки мечутся, как угорелые.

Темнота загородила нас с четырёх сторон, только светлячки мельтешатся там, где розовый куст. В саду стрекочут цикады.

Горбатый стол покрыт бесцветной продранной клеёнкой. И стол и клеёнка такие старые, что никто не помнит, когда они были другими.

На столе блюдо с жареной рыбой.

— Ну дайте карасика-то!

— Ешь лапину.

— Сам ешь! Поймал — так и ешь!

Это удивительно. На рыбалке каждый хочет поймать покрупнее, а за столом — мелочь нарасхват.

Вадька ринулся за единственной барабулькой и ушибся о край стола. Дядя Ася не спеша берёт барабульку и опускает в рот.

— До войны, помню… Павлик… Вот был рыбак! Между прочим, «Шаланды, полные кефали» про него написаны…

— Так там же про Одессу!

— Ну и что? Ты бы посмотрел, как он с моря приходил… Ни у кого нет, а у него полный баркас! Спросишь его:

— Павлик, ну как сходили?

— Тю! Сходили… Та встали, а тут она!

— Кто?

— Зы́ба.

— Кто?!

— Та зыба.

— Мёртвая зыбь, что ли?

— Ну да, зыба. Хотел носом стать, а он к-а-а-к даст! Как даст!

— Кто?

— Та кто! Зыба…

Раз собрались в горы. Я Павлика позвал.

— Тю, — говорит, — в горы! Та я, сколько живу, больше чем за полкилометра от моря не уходил…

…Павлик погиб в Новороссийской бухте. Его катер налетел на мину. Павлик вынырнул, успел доплыть до другого катера, но и тот подорвался. От моря Павлик не ушёл.

Дядя Коля, когда мы несколько повзрослели, угощал нас винишком. Однажды я ему сказал:

— Дядя Коля, как-то неудобно. Что ж ты всё время тратишься?

Он мне ответил так:

— Ты думаешь, я по доброте? А у меня расчёт. Вот скоро выйду на пенсию, возможности не будет, а вы как раз станете зарабатывать. Вспомните, как я вас угощал, и меня угостите…

Как я жалею, что дядя Коля не успел дождаться!

А что касается Бориса, то почему-то никто из племянников не называл Бориса дядей. Возможно, по причине относительной его молодости.

Борис был врач и пловец. Его громадный рост, покатые плечи и большие загребущие руки, — всё было создано для стремительного скольжения в воде. Первые навыки стильного плаванья — кроль, брасс, баттерфляй, на боку, кроль и брасс на спине — привил нам дядя Ася. Зато Борис втянул нас в ежегодную Кубано-Азово-Черноморскую эстафету. Это не было соревнованием, это был физкультурный парад. Любители физической культуры колонной демонстрантов плыли по течению Кубани, затем Азовским морем, далее по Чёрному до Туапсе и обратно в Новороссийск, где был уже финиш и митинг. Один этап составлял пять километров, и жители каждой административной точки покрывали поочередно два-три этапа в сопровождении, конечно, катера и шлюпок.

Нам с Вадькой и Ромкой было по двенадцать-тринадцать лет, мы плавали, как рыбки, но всё же не на такие расстояния. Уставать в воде нам никогда не приходилось, поэтому своих возможностей мы не знали и немного волновались. Борис наши возможности, видимо, знал и пригласил нас к участию. Конечно же, мы с радостью согласились.

Наш этап был от Фальшивого в сторону Геленджика. Мы, как и прочие участники заплыва, натёрли тело жиром, прыгнули в море и разбарахтались в колонну. На катере пальнул стартовый пистолет, и мы поплыли в тесноте, почти что стоя. В первой шеренге с милицейским жезлом в качестве эстафетной палочки плыл бодрый лысый бородатый старичок. В воде мы сразу успокоились, увидя, что плаваем мы лучше всех. Через полчаса наш бодрый старик стал слишком часто погружаться вместе с лысиной под воду, но всё же держал над поверхностью моря заветную палочку. От палочки его освободили, а вскоре и самого подняли на борт, с которого он скатился за двадцать метров до конца и финишировал в колонне. Вадька, Ромка и я спокойно доплыли, но утомились от слишком медленного плаванья.

На катере каждый участник заплыва получил по громадному бутерброду и по сто граммов водки, которую нам, малолеткам, заменили вином.

Второй раз мы плыли в заключительном этапе через Цемесскую бухту и финишировали на новороссийском берегу, где нас аплодисментами встречали.

Был короткий митинг, и закрыл его наш Боря. Конец его заключительного слова обычно увенчивался традиционной фразой:

— Да здравствует лучший друг физкультурников товарищ Сталин!

Борис так от всего устал и перенервничался, что, желая в глубине души поскорее всё кончить, сам того не заметив, ритуальную фразу немного сократил. Ощутив окончательный финиш, он радостно и облегчённо прокричал:

— Да здравствует лучший физкультурник товарищ Сталин!

Он это прокричал, и сразу ему стало плохо, потому что он услышал, что именно он прокричал.

Тут грянуло нестройное, но также облегчённо-радостное «ура», и все, довольные друг другом, разошлись. Никто ничего не заметил.

Сейчас, когда я это пишу, Борису восемьдесят два года. Он не утратил способности к стремительному скольжению, но теперь не столько в воде, а более по воздуху. Живёт в Краснодаре (Екатеринодаре) и всё время летает самолётами то в Москву к племянникам, то ещё куда-то на встречи с ветеранами, то в Амстердам к внучке Екатерине (Катке). Каждая с ним встреча — всегда и неизменно — праздник.

Ещё два брата

Как не ударники-шахтёры и не люди были там,
а неслыханное племя: сто шестнадцать пополам.

Юлий Ким «Московские кухни»

И не то что я позабыл, а как-то всё не к слову приходилось. Кроме Вовки, Ромки и Вадьки у меня ещё два брата были.

Мы, ранее упомянутые братья, при всём различии повадок и характеров, выступали единой командой и жили по общим законам. А эти два брата из нашей стаи как-то выпадали. У их родителей имелась подмосковная дача. По этой причине Сашка и Колька приезжали в Геленджик не так регулярно, как мы, и не всегда на всё лето. Но не в этом была главная причина, а в том, что Колька был для нас просто маленький… Что же касается Сашки, то он, конечно, выпадал вообще отовсюду, но об этом чуть позже.

Все братья Кабановы были, как известно, прямыми внуками бабы Шуры (Александры Арефьевны). Ромка, Вовка и Вадька имели родной бабушкой бабу Дуню (Евдокию Арефьевну). Сашка же и Колька произошли от третьей прародительницы — бабы Лены (Елены Арефьевны).

Все наши матери приходились друг другу двоюродными сёстрами. Сашкина и Колькина мама (тётя Тамара) противу иных сестёр имела выдающийся характер, выраженный в непроходящей склонности всё объяснять и всех же научать чему-нибудь хорошему. И вся её семья из общего клана немного выдавалась. Не могу определить, в какую сторону, но как-то выдавалась. Тут можно было бы подумать, что это из-за мужа. Муж тёти Тамары, через свою женитьбу вошедший в наш клан, отчего-то не входил в поименованный состав наших дядек. Звали его Аркадий Ефимович, но дядей Аркадием никто из нас его не называл. Старшие звали его Аркаша, а мы никак не называли. Он отличался от прочих наших дядек тем, что был весьма практический человек: мог всё достать и всё устроить, причём не только для своей семьи. Когда у кого-нибудь что-то случалось, всегда обращались к Аркадию. Но и не это было главным, а то, что Господь наделил Аркадия природным обаянием.

Нельзя сказать, что он лишён был недостатков. Вспылив, употреблял несветские выражения, любил рассказать анекдот и делал это со вкусом, но часто, в отличие от дяди Коли, повторялся. В повторе у Аркадия из года в год гуляли три-четыре анекдота, и когда он вспоминал и рассказывал один из них, все, знавшие это наизусть, смеялись немного натянуто и прятали глаза. Только жена его тётя Тамара, слышавшая байки не один десяток лет, хохотала заливисто и до слёз. Тогда и остальные искренне смеялись, глядя на Тамару. Но даже эти слабости Аркадия никак не нарушали его природного обаяния.