Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

• Название: Всё тот же сон
• Автор: Вячеслав Кабанов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний.

«Разрешите представиться — Вячеслав Кабанов.

Я — главный редактор Советского Союза. В отличие от тьмы сегодняшних издателей, титулованных этим и еще более высокими званиями, меня в главные редакторы произвела Коллегия Госкомиздата СССР. Но это я шучу. Тем более, что моего издательства, некогда громкославного, давно уже нет.

Я прожил немалую жизнь. Сверстники мои понемногу уходят в ту страну, где тишь и благодать. Не увидел двухтысячного года мой сосед по школьной парте Юра Коваль. Не стало пятерых моих однокурсников, они были младше меня. Значит, время собирать пожитки. Что же от нас остается? Коваль, конечно, знал, что он для нас оставляет… А мы, смертные? В лучшем случае оставляем детей и внуков. Но много ли будут знать они про нас? И что мне делать со своей памятью? Она исчезнет, как и я. И я написал про себя книгу, и знаю теперь, что останется от меня…

Не человечеству, конечно, а только близким людям, которых я знал и любил.

Я оставляю им старую Москву и старый Геленджик, я оставляю военное детство и послевоенное кино, море и горы, я оставляю им всем мою маму, деда, прадеда и любимых друзей — спутников моей невыдающейся жизни».

---

Через минуту звучит длинный свисток — первый тайм окончен. Один: один! Такого ещё не бывало. А дядя Ася молча и решительно идёт домой. Он показал, как надо, а дальше — дело ваше.

Во втором тайме пошла игра без правил, и они забили нам восемь голов.

* * *

Через двадцать с лишним лет, в Геленджике я встретил Касандыла. Того Володичку, что сквозь слёзы забил когда-то «Церковникам» исторический гол.

Вечером, уже стемнело, я заглянул в шалман напротив — выпить стаканчик «Кубани». Взяв свой стакан, я оглядел немногих выпивающих. В одном из них мне что-то показалось. Но я уверен не был. Как вдруг заметил, что и он поглядывает на меня. И вдруг спросил:

— Вы в футбол не играли?

Тут я чуть не вскрикнул:

— Касандыл!

Но удержался и вспомнил, что его зовут Володя. Мы взяли ещё по стаканчику, я рассказал, что я на старом месте, с женой и двумя подругами, а он сказал, что очень рад и обязательно на днях зайдёт. Мы попрощались.

Прошёл наш обычный вечер, попили мы чайку и стали располагаться спать. Было двенадцать ночи. Раздался стук в дверь. Мы всполошились.

В дверях стоял Касандыл, сам себя обнимая. Там было, что обнять. На животе его расположились: коньяк, шампанское, лимонад, пирожные, шоколад и два кулёчка семечек, которые сквозь лопнувшую газету уже струились на пол. Всё это Касандыл держал с помощью живота, как я уже сказал, а также рук и подбородка.

— Володька, откуда это всё среди ночи? Да и зачем так много? Пирожные?

— Из «Маяка»… А как же? Для девочек.

Успевшие лечь девочки, конечно, поднялись, Володю разгрузили, и, благо всё было готово к употреблению, мы стали пировать. Касандыл смеялся от радости.

— Я в «Маяке» сидел… А потом думаю: сказал, что зайду… Чего ждать?

И опять засмеялся.

Я проводил его почти под утро. И это так запомнилось. Особенно семечки — на фоне шампанского и шоколада.

Морские наши дядьки

А солдат Борис, тот, что нас с бабой Шурой от голода спас, из жизни моей не выпал. После войны он опять среди нас возник, и выяснилось, что он действительно родня — родной брат Ромкиного и Вовкиного отца, погибшего под Сталинградом. То есть он приходился троюродным моим братьям родным дядей, но в отношении меня по родственной линии был уже слишком далёк. Это было неважно.

У нас, в нашем обширнейшем клане симпатии и близость не опирались исключительно на отношения родства, а строились на простой симпатии и близости души. Вот, скажем, одна из сестёр тёти Веры (она была нам тётя Люся) вышла замуж, как оно и бывает, за чужого человека, а он оказался очень свой. Он оказался грек по фамилии Ифантопуло, но дело не в том, что грек (хотя тётя Люся, единственная в роду, пополнила уровень греческой крови нашего клана). Дело было совсем в другом: муж тёти Люси, отец моих троюродных сестёр, стал просто «дядя Коля».

Дядя Коля! Как скажешь это имя, так и светлеет на душе. Среди любимых наших дядюшек он был любим особенной любовью, и любовь к нему всё прибывала по мере нашего взросления.

Дядя Коля был мастер спорта, гимнаст, чуть-чуть сутуловатый, и красота его фигуры не так бросалась в глаза, как стройность другого нашего физкультурника, дяди Аси, где высота и прямизна, и разворот плеч — сражали разом. Ввиду такого телесного строя дядя Ася имел честь ежегодно быть приглашаем к участию в первомайском физкультурном параде. На движущейся платформе был установлен турник, и дядя Ася, проезжая мавзолей, подтягивался, выходил на прямые руки и делал вокруг перекладины несколько оборотов. По исполнении процедуры он получал десять тысяч рублей — без вычетов, поскольку это был не доход, а почестная награда. Эти обстоятельства позволили дяде Асе после двух парадов купить лучший в мире советский автомобиль «победа», который стоил в те времена шестнадцать тысяч рублей, а с брезентовым верхом — пятнадцать.

Зато дядя Коля всегда хорошо, без насмешек, на равных беседовал с нами, ничуть не замечая разницы лет. Он любил рассказать анекдот, но только — к слову или к случаю. На слово или случай у дяди Коли анекдот всегда находился, только его анекдоты были исключительно неслышанными раньше и не услышанными ни от кого потом.

Ну вот, чтоб не соврать, к примеру. Слыхали ль вы?

…Петроград. Восемнадцатый год. Ночь. Патруль из морячков. И останавливают прохожего.

— Докýмент покажь!

Тот достает бумажку.

— Так, Цимбалюк, а ну-ка посвети… Так… АНАЛИ́З МО́ЧИ. Что, из итальянцев будешь? Так. «Сахару нет». Это хорошо! «Белка нету». Тоже хорошо… Так… «Гоноккоки есть»… А ну, гони сюда, спекулянтская морда!

Поверьте мне, на протяжении моей уже немалой жизни нигде и никогда ни от кого я этой новеллы более не слышал.

Не буду утверждать, что дядя Коля сам сочинял анекдоты, но у него был явный дар на афоризмы, и многие крылатые слова, впоследствии распространённые в народе, мы слышали в Геленджике от дяди Коли в момент их первого рождения. Ну вот, к примеру. По случаю хорошей рыбалки дядьки выпили по рюмке, и тётя Надя, которая всегда о чём-то волновалась (а водку-то как раз ей и поручено было купить!), с тревогой на лице спросила, хорошая ли водка.

Дядя Коля закушал зажаренной до хруста барабулькой и после говорит:

— Водка бывает только двух сортов: хорошая и очень хорошая!

А когда Вовка, старший из нас, женился будучи морским ещё курсантом, дядя Коля сказал:

— Когда я женился, я понял, что такое счастье. Но было поздно.

Сентенция о водке вошла потом в разговорный язык всего российского народа и держалась на языке пока не стали продавать палёную. А про счастье женитьбы я услыхал через тридцать лет после смерти дяди Коли уже в размазанном, вялотекущем анекдоте.

Хотя, конечно, остряками все наши дядьки были. Как-то отправились они ещё до света на рыбалку, а нас с собой не взяли. За это, в наказание им, испортилась погода, пошёл дождь, потом ливень. Они пришвартовали шлюпку и зашли в шалман. Потом в другой шалман. Потом дядю Володю потеряли. Оставшись один, дядя Володя укрылся от дождя под козырьком какого-то присутствия, но видя, что дождь не переждать, взял курс к домашнему причалу.

Он двигался с трудом по мокрой Первомайской на одной ноге и двух костылях, но оступился и соскользнул в канаву, откуда вылезти с одной ногой не стало сил. Это случилось совсем близко от дома. Знакомая тётка зашла к нам в калитку:

— Там ваш в канаве лежит!

Тётушки наши побежали, помогли, довели дядю Володю до дому и тогда, уже в сильном волнении, спросили:

— А где же Ася и Коля?

Дядя Володя, внимательно их оглядел, вздохнул и утешительно сказал:

— Волнами прибьёт!

И сразу уснул.

В другой раз на рыбалку с дядьками навязалась дяди Асина жена Нина. Ей стало вдруг казаться, что она пропускает что-то очень интересное, куда дядьки почему-то всё время рвутся. Вот она и настояла, чтобы взяли и её. Дождя в тот раз не случилось, но подул «морячок», и лодку здорово качало. Нине с непривычки стало дурно, а она перед выходом позавтракала, чего никогда не делали дядьки. Когда бедной Нине пришлось, свесив голову, начать сбрасывать завтрак за борт, она после первого приступа слабым голосом приказала грести немедленно к берегу. Но дядя Ася вскричал:

— Да ты что! Смотри, какой клёв от тебя пошёл: трави дальше, трави!

Ах, эти геленджикские рыбалки!

Голова полна ещё снами, глаза не открылись, а руки шарят в темноте, нащупывают робу. Рядом сосредоточенно пыхтит Ромка. Я знаю: он уже соображает, как уложить наши снасти. А Вадька скрючился под одеялом, надеется, что его забудут.

— Вадьк, ты что!

— А что?

— Ты идёшь?

— А надо?

…Три часа. Тьма и звёзды цвета медуз. Пока стоим у забора, дрожь сотрясает всё тело. Трава сырая…

За деревьями сада видна фигура дяди Аси. Он рвёт сливы и кладёт в карман. Глаза чуть привыкли к темноте, а может быть, начинает светать. Вижу синие листья.

У калитки, где нет деревьев, светлее. Дядя Ася в широкой шляпе с опущенными полями.

— Всё взяли?

У меня корзина с креветками, удочками и верёвкой для якоря. У Ромки большой сак. Вчера мы таскали его у берега, ловили креветок — их называют здесь рачками. Мы бродили по неровному дну, то почти совсем вылезая из воды, то окунаясь по шею.

Дядя Ася вытягивает длинный нос и принюхивается к ветру, потом задирает голову и смотрит в небо. Кадык его вздрагивает.

— Греби под Толстый!

— Табань!

Вёсла вспенивают воду.

Ромка привязывает якорь — бесформенный кус железа — и тихо спускает за борт. Разматываем снасти. У дядя Аси на закидушке пять поводков, но он управился первым и, что-то пошептав, забрасывает. Я не знаю, что он там шепчет, но ловит он больше других.