Савченко - Лариса Мондрус

• Название: Лариса Мондрус
• Автор: Савченко
• Жанр: Русская классическая проза

---

Через некоторое время Паулс позвонил нам: "Я тут вот, в Москве... Они хотят записать что-то, но ты же знаешь, меня это не интересует... На "Мелодии" просили, хотят что-то выпускать..." Прямо такой скромный из себя: и "Союз не для меня", и "у них совсем другой вкус..." Мы пригласили его в гости. Гордость, конечно, переполняла меня, что мы с Ларисой "в порядке", "не пропали" после Риги, и я могу принять его в просторной московской квартире.

Он приехал. Лариса сразу же извинилась за плохое самочувствие и ушла спать в другую комнату. На самом деле, она не могла простить ему, что он пошел на поводу у Швейника и занял мое место в РЭО. Паулс не обиделся, что Лара оставила нас, но все понял. С нашей стороны это было нетактично, конечно.

За чаем я предложил Раймонду шоколадные конфеты "Прозит", которые привез из Риги. Он попробовал конфету и сразу выплюнул: "Там же алкоголь, мне это нельзя". Я вспомнил, что Паулс лечился, и это, пожалуй, был единственный случай, когда больной выздоровел. Спасибо его жене Лане, которая вытащила его из алкогольной зависимости и сделала, так сказать, интернациональным человеком. До того он числился лишь в больших патриотах маленькой Латвии, а "Паулюсом" его теперь называли только в России. Патриотом он и остался, но не националистом. У нас немного иное ко всему отношение. У Лары родной язык - русский. Будучи солисткой РЭО, она гастролировала по Союзу и пела только по-русски. Но когда в Риге дошла очередь до пластинки, никто не предложил ей записать хоть одну песню на русском языке - нет, исполнять обязательно по-латышски. Как бы сложилась ее судьба, останься она в Латвии? В лучшем случае, как у Балыни или Вилцане. Местечковый масштаб.

Но я отвлекся, Борис. Сидит Паулс у нас и, уставившись в пол, вдруг спрашивает: "Паркет? Настоящий?" - "Ну да".- "А у нас там, ты понимаешь..." Паулс имел в виду квартиру, выделенную ему в доме, который филармония начала строить еще в мою бытность. Я туда тоже ткнулся, но меня не взяли. Теперь он жаловался, что в доме деревянные доски. А в Москве уже клали финский паркет.

В общем, пустой разговор у нас, ни про что. Потом он между прочим спрашивает: "Я вот одну песню слышал, Лариса пела... Это случайно не твоя? Кажется, "Крылья" называется?" - "Моя".- "Я сразу узнал. Без этого русского душка". Хвалить других не в правилах Паулса. А тут услыхал где-то песню, и уже одно то, что запомнил и отметил: "без душка", звучало как признание. Ему самому понадобилось целых десять лет, чтобы снизойти до Пугачевой и Леонтьева. Вот с Вайкуле у него сложился прочный альянс. Да...

Несмотря на мелкие недоразумения, мы с ним сохранили нормальные отношения.

В Риге в 71-м году я встретил Сашу Кублинского. Того самого, что кричал когда-то в Рижском эстрадном оркестре: "Все, времена Шварца кончились!" Он выступал с небольшим ансамблем в Юрмале, канючил все ту же свою песенку "Ночью в узких улочках Риги...". Помню, проводился традиционный летний праздник. Присутствовал первый секретарь горкома партии Юрмалы Родионов. В концерте принимали участие Магомаев, Геннадий Рождественский... Кублинский попросил нас выступить в его программе. Я ответил: "Ну если ты организуешь нам отдых на взморье, тогда, пожалуй..." Он тут же договорился с Родионовым, и нам зарезервировали коттедж в Кемери. Там только что выстроили целый комплекс летних особнячков. Мы смотались в Ригу, отрепетировали несколько песен с ансамблем Кублинского, и потом Лариса выступала в концертном зале Дзинтари. Весь праздник поручили организовать Швейнику, и это был тот уникальный случай, когда он не мог как-то нам воспрепятствовать. Ведь все эти годы мы много раз выступали в Вильнюсе, Таллине, Калининграде, но в Риге - никогда.

Родионов пригласил компанию артистов, в том числе нас с Ларой, Магомаева, Рождественского, Кублинского, совершить прогулку на катере. Нам объяснили, что мы будем ловить лососину. На самом деле, рыба была у них заготовлена заранее и лежала вместе с сетями в другой лодке. Катер отчалил от берега, рыбаки тянули сети, рыба трепыхалась, серебрилась на солнце. Потом рыбаки подъехали к нам. Родионову торжественно преподнесли огромного лосося, для гостей из трюма извлекли подносы с приготовленными канапе с лососевой икрой, водкой... В общем, настоящий театр.

Слегка закусив, сошли на берег, а там уже и столы накрыты. Кублинский сразу напился. Он пил всегда. Его из консерватории, по-моему, за это турнули. Паулс как-то смог дотянуть до пятого курса, закончил, а Саша в какой-то момент сорвался. Он пытался писать шлягерные песенки, конкурировать с Паулсом, но у него ничего не получалось. В 1991 году, будучи в Риге, я поинтересовался его судьбой. Мне сказали: "Кублинский? Так он давно спился".

После праздника в ресторане "Лидо", сохранившемся еще со старых времен, был устроен банкет. Присутствовало много известных гостей, среди них и мы. Я смотрел на эту веселящуюся публику и думал: "Совсем неплохо. Почти как на Западе". Жаль, что нас редко приглашали на такие высокопоставленные приемы. Может, тогда и ехать из страны не надо было бы?

Потом я вдруг увидел на сцене Айно Балыню, выступавшую когда-то у нас в РЭО. Она запела - мы встретились глазами. Мне показалось, она почувствовала себя неловко. Вот Лара давно уже знаменитость союзного масштаба, а Балыня все пела в ресторанах. Я думаю, это просто разные судьбы.

Так вот, Борис, 71-й год был последним годом, когда мы еще наслаждались жизнью, не отравленные идеей эмиграции. Хотя чувствовали, что достигли почти потолка. Сладкий аромат победы, что в 250-миллионной стране тебя все знают, уже улетучился, и Лариса начала понимать, что ничего другого в Союзе больше не будет, в перспективе - только работа, и работа на износ, чтобы платить еще и музыкантам. Лара как-то призналась мне, что с удовольствием что-нибудь изменила бы в своей жизни. Ее слова меня поразили. Сразу вспомнился ее разговор с матерью. Я подумал: с тем голосом, каким наградила природа, Мондрус могла бы с достоинством выступать в любой стране мира, во всяком случае, петь там на дискотеках или в ночных клубах.

Я говорил, кажется, о том, что нам нужен был стимул, толчок. В один из декабрьских дней 1971 года я встречаю в скверике у ресторана "Пекин" нашего бывшего контрабасиста Леву Забежинского. Уже год как он уволился из ансамбля, стал "выездным", но почему-то еще торчал в Москве. Мы на него взирали с изумлением: "Лева Забежинский уезжает! Почему?" Хороший музыкант, воспитанный, интеллигентный. Не верил ни в Бога, ни в черта, ни в какое еврейство, а тут вдруг стал носить какие-то цилиндры, длинные черные пальто и на наших глазах превращался в карикатурного ортодокса. Правда, он и раньше не скрывал своих взглядов, относился пренебрежительно ко всему советскому, носил только фирменные вещи, которые ему присылали из-за границы в посылках. Но он не стиляжничал, не выпячивался, в одежде сохранял такой серо-черный стиль, который на Западе называется "андерстейтмент". И своим имиджем Лева подчеркивал полное пренебрежение ко всему вокруг существующему.

Я очень удивился, увидев Забежинского: "Что же ты, Лева, так никуда и не уехал?" - "Все не так просто, мешали какие-то формальности. Теперь все образовалось, уезжаю".- "Ну-ну".- "А ты, Шварц, чего раздумываешь? Пора и тебе..." - "Я-то что, у меня в паспорте записано "латыш", а Лариса у нас и вовсе русская".- "Ну и что? Сколько сейчас уезжает и неевереев, и полуевреев, на паспорт никто не смотрит. Организуй вызов - и валяй". Ему легко было говорить, у него на физиономии написано, что он натуральный еврей. "Что ты, Лева, я не могу идти на такой риск. Подам заявление, а мне скажут: "Вы никакого отношения к евреям не имеете. Оставайтесь здесь". И отрежут все концы".- "Смотри, Шварц, сейчас собирается уезжать Игорь Высоцкий. Может, тебе с ним переговорить?" - "Что? Игорь? Уезжает?.." Игорь Высоцкий, молодой и длинный, как каланча, работал саксофонистом в "Москонцерте". "Ну да, он уже разрешение получил".- "У тебя есть его телефон?" - "Да, конечно. Ты позвони ему, Шварц".

Лева меня так уговаривал, потому что, работая с нами, он, быть может, как никто другой знал мои настроения и мою тоску по тем краям, куда нас не пускали. Мы вместе играли фирменную музыку и как хорошие музыканты понимали друг друга с полуслова.

Я пожелал ему счастливого пути, и мы расстались. Но в тот день Лева заронил в мою душу семя, которое довольно быстро проросло. Будущая эмиграция стала моей идеей-фикс. Хотя в нашей московской жизни, продолжавшейся еще год, внешне мало что менялось. Более того - осенью 71-го мы с Ларой вступили в жилкооператив "Белый лебедь", что на Ленинградском проспекте. Нам уже не нравился наш первый этаж, хотелось переехать в дом посолиднее. Помог Миша Дорн, тот самый, что увел Миансарову в донецкую филармонию. И там загонял ее, как лошадь, заставляя работать по три-пять концертов в день. "Это будет стоить тысячу рублей",- оценил Дорн свои услуги. Я решил, что сумма нормальная. Миша свел меня с чиновником московской филармонии, который отвечал за этот кооператив.