Николай Печерский - Важный разговор [Повести, рассказы]

• Название: Важный разговор [Повести, рассказы]
• Автор: Николай Печерский
• Издательство: Центрально-Черноземное книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1975

Об издании в Воронеже этой книги, которую вы сейчас держите в руках, писатель мечтал при жизни. Он хотел включить в нее новую повесть «Осенняя переэкзаменовка», которую тогда писал, и вещи, созданные либо в Воронеже, либо позднее, в Москве, однако на воронежском материале. В творческой заявке в издательство он дал и название этой книге — «Важный разговор».

К сожалению, новая повесть так и осталась незаконченной, и теперь мы публикуем «воронежские» вещи Н. Печерского — «Будь моим сыном», «Сережка Покусаев, его жизнь и страдания», «Таня», «Прощай, Борька!» — и несколько написанных ранее рассказов.

---

— Пошли скорее, — сказал Ваняте парторг. — По-моему, там кого-то убивают.

Они прибавили шагу. Ребята увидели Платона Сергеевича и немного притихли.

— Эй, люди, что там у вас? — крикнул парторг.

Пыхов Ким замахал рукой.

— Не пускают, Платон Сергеевич! Обратно за ухи хотят! Я ж вам говорил!

Похоже, Ванятиных друзей в самом деле не пускали на праздник. У подъезда, заглядывая в двери, возле которых стоял билетер с красной повязкой на рукаве, толпились все деревенские ребята. Был тут и Гриша Пыхов, и Марфенька, и Сашка Трунов, и Ваня Сотник.

— Это как же не пускают? — спросил парторг Кима. — Билет у тебя есть?

— А то нет! Вот он — «Уважаемый товарищ». За ухи, Платон Сергеевич, хотят. Не считаются!

— Ну-ну! Ты, Ким, тише. Сейчас выясним.

Парторг отстранил Пыхова Кима, подошел к двери. Загородив вход рукой, там стояла Клавдия Ивановна, или просто тетя Клаша. Утром она убирала клуб, а вечером, когда крутили кино, отрывала на билетах контроли, следила, чтобы в зал не проникли хитроумные «зайцы».

— Тетя Клаша, чего вы их? — спросил парторг.

— То есть, как чего? Вы поглядите на них — комбинезоны понацепили. Как сговорились усе! Тут праздник, а тут… Не пушшу, и все. Ишь тоже — валеты, на палочку надеты! Перемазать усе хотят. Та я их!

— Мы чистые! — крикнул из-за плеча парторга Пыхов Ким. — Мы постиранные. Мы так решили, Платон Сергеевич. Чего она!..

— Ты, рыжий, молчи! — крикнула в ответ тетя Клаша. Я тебя все одно не пушшу, хоть галихве одень!

Платон Сергеевич ласково и тихо взял контролера за руку.

— Пустите, тетя Клаша. Я вас прошу. Лично…

— Ну балуете вы их, Платон Сергеевич! Сами сказали, штоб порядок, а сами… Чего стоите, архаровцы? Заходите, если по-человечески просят. Ну!

Наступая друг другу на пятки, «архаровцы» повалили в дверь.

В фойе ярко горел свет. Возле потолка — от одного угла к другому — висели пестрые флажки. Молодежь танцевала, а кто постарше подпирал стены, придирчиво наблюдал за парами.

Ванята увидел отца Пыховых. Он был в длинном сером пиджаке и брюках, забранных в хромовые сапоги. Тугой воротничок стягивал загоревшую шею. Тракторист не признавал пуговиц на рубашке и галстуков. Даже для газеты снимался нараспашку. Но ради праздника терпел.

Сотник сразу помчался к своему другу. Ванята отправился с Марфенькой к буфету, где шумно торговали пивом, конфетами и пряниками; позванивая в кармане медяками, он стал в очередь.

Но угостить Марфеньку не удалось. Над дверью в зал резко и требовательно зазвенел звонок. Оркестр проиграл для приличия еще два коленца и смолк. Колхозники заторопились в зал.

Первый ряд, как и обещал Платон Сергеевич, был забронирован, то есть оставлен школьной бригаде. Исключение сделали только для деда Антония. Он сидел в кресле первого ряда и, ожидая начала, поглядывал на часы «Павел Буре».

Ванята сел в центре. Справа от него заняла место Марфенька, а слева — Ваня Сотник. Марфенька тоже была в комбинезоне. Только не в синем, а в зеленом. Из карманчика выглядывала белая с золотым сердечком ромашка; на голове, закрывая правое ухо, был коричневый, слинявший на солнце берет.

Эх, Гриша Самохин! Жаль, что нет тебя здесь! Словами о дожинках не расскажешь. Не знаешь, с какого бока и начинать — с самого начала, с конца или с серединки, когда в зал вошла по ковровой дорожке тетка Василиса. Красная от смущения, она несла на руках поднос с пышным караваем на белом полотенце. Рядышком лежали спелые, убранные с последнего поля колосья. Тетка Василиса остановилась посреди зала, тихим, грудным голосом сказала:

— Поздравляю, товарищи колхозники, с дожинками! Покуштуйте нового хлибця. Спасибо, риднесеньки. Спасибо вам, хлопчики, за все!

Заскрипели кресла. Колхозники один за другим подходили к тетке Василисе, кланялись ей в пояс, отщипывали от каравая маленькие хрустящие ломтики.

Сотник потянул Ваняту за рукав, шепнул:

— Пошли, Ванята! Ты не сердись! Тоже выдумал! Я ж по дружбе всегда… Хочешь, на тракторе учить буду? Ты думаешь, я просто так откололся от бригады? Я ж про трактор всю жизнь мечтал… Вставай!

Никогда не пробовал Ванята такого вкусного хлеба. Был он лучше городских плетеных калачей, лучше бубликов с маком и печатных, облитых белой глазурью пряников. Да что говорить! Даже сравнивать не с чем этот степной, вобравший в себя все духовитые соки земли колхозный хлеб!

Да, всего не расскажешь, не опишешь в письме Грише Самохину — и выступлений бригадиров, и кино, и циркачей…

Марфенька тоже выступала. Сначала она рассказала о бригаде, потом перескочила на другое, видимо давно не дававшее ей покоя.

— Про нас говорят, что мы — дети до шестнадцати лет, — сказала она. — Ну и пускай! А мы все равно не хотим ждать, пока вырастем. Мы всегда с вами и никогда не подкачаем! Мы тоже хотим, чтобы у нас в колхозе…

Марфенька запнулась, беззвучно зашевелила губами, стараясь вспомнить оборвавшуюся вдруг мысль. Ванята ерзал на стуле, не знал, как помочь, выручить Марфеньку в эту трудную минуту из беды. Он не утерпел, поднял руку и замахал над головой. Глаза Ваняты и Марфеньки встретились. Вполне возможно, вспомнила она жаркий летний день, когда шли они по оврагу, и клятву, которую придумал для всех Пыхов Ким. Может, так, а может, и нет. Но Марфенька вдруг встала на цыпочки, вытянулась вся и сказала:

— Мы всегда с вами! На всю жизнь! Вперед, только вперед!

Все захлопали Марфеньке, а духовой оркестр, который давно ждал подходящего случая, рявкнул во все свои трубы. Марфенька сбежала со сцены, села на прежнее место, рядом с Ванятой. Она сидела молча, покусывая узкие, спекшиеся от волнения губы. И только потом, когда с трибуны уже говорил другой бригадир, тихо, почти шепотом, спросила Ваняту:

— Ничего я выступала?

— Здорово! — сказал Ванята. — Я так не умею. Правильно тебя бригадиром выбрали!

Но самого конца дожинок ребята не увидели. После циркачей к ним подошла тетя Клаша с красной повязкой на рукаве и сказала:

— Теперь хватит! Хуч и уважаемые, а пора спать. Выметайтесь усе до одного!

Спорить с тетей Клашей и прятаться не имело смысла. От нее — это Ванята уже проверил — нигде не спрячешься, даже за сценой. Она знала в зале все тайники и безошибочно вытаскивала оттуда за шиворот безбилетников. В клубе была ее полная и нераздельная власть.

Ванята огорченно вздохнул и пошел к выходу.

У дверей его поджидала мать. Щеки матери порозовели, а морщинки на лбу разгладились, вытянулись в тонкие, почти незаметные ниточки.

— Можно мне остаться? — спросила она. — С народом немного побуду…

— Конечно, мам! Я тебе всегда говорил…

— Ну иди, сына! Деда Антония захвати. Видишь, дремлет…

Опустив голову, дед Антоний сидел в первом ряду. Ему проще было бы рассказать Грише Самохину о дожинках. Дед Антоний утомился, выпил перед праздником рюмку и почти весь вечер добросовестно проспал.

— Пойдемте, дедушка!

Дед Антоний встрепенулся, захлопал глазами.

— А? Что? Кто тут?

— Домой пойдемте, говорю!

Дед Антоний понял наконец, в чем дело. Он вытер ладонью лицо, прогоняя остатки сна, обиженно сказал:

— Тю на тебя — и все! Я ж ишшо плясать буду. Тоже мне сказанул! Времени ишшо вон скоко!

Дед Антоний вынул из кармана часы, поболтал возле уха, как тухлое яйцо, посмотрел на белый, выщербленный циферблат.

— Иди, иди! — сказал он Ваняте. — Я ишшо на том свете отосплюсь. Тоже мне!

Ванята вышел из клуба. Луна заливала серебряным светом Козюркино. Был виден каждый листок на дереве и каждый камешек на дороге. Где-то высоко-высоко, не нарушая тишины, летел самолет. За рекой маячил памятник артиллеристу Саше.

Ванята вспоминал праздник, Платона Сергеевича, тетку Василису с белым караваем и девочку, похожую на гриб подберезовик. Вспоминал и улыбался, будто впервые в жизни нашел для себя что-то очень важное и большое.

СЕРЕЖКА ПОКУСАЕВ, ЕГО ЖИЗНЬ И СТРАДАНИЯ

ТАПОЧКИ

Сережка Покусаев снова потерял тапочки. Третий раз в этом году. Мать Сережки не удивилась. Даже тряпкой на этого растяпу не замахнулась.

— Живи как хочешь, — сказала она. — А только денег у меня больше нет.

Положение было критическое. Зимние ботинки Сережки смазали ваксой и давно спрятали в кладовку под замок. Другой подходящей обуви, похоже, не было.

Сережка полдня шуровал в сарае. В углах жили серые пауки, лежали рыжие корявые обручи от бочек, порванные велосипедные камеры и всякий другой хлам.

Потом Сережке попались старые мамины туфли на шпильке. Они были еще ничего. Только стельки отлипли и выглядывали изнутри, как собачьи языки.