Михаил Ильяшук - Сталинским курсом

• Название: Сталинским курсом
• Автор: Михаил Ильяшук
• Издательство: Українська видавнича спілка
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 966-7060-83-7

В книге описаны события, происходившие в 40-ые — 50-ые годы прошлого века в СССР, масштабное проявление которых имело место в 30-ые годы. На примере одной семьи показано, как ни в чем не виновные перед государством люди были приговорены к лишению свободы и в качестве политзаключенных отправлены «отбывать наказание» в один из лагерей системы Сиблага. Описаны судьбы, характеры интереснейших ярких личностей, с которыми автор познакомился в лагере. Приведены воспоминания одного из заключенных о зверствах в лагерях на Колыме. Описан быт отбывавших заключение в Баимском лагере для инвалидов, их стремление скрасить жизнь в тех нечеловеческих условиях участием в художественной самодеятельности. Автор также знакомит с условиями жизни в сибирской ссылке.

Книга рекомендована среднему и, в основном, молодому поколению для ознакомления с черной полосой в истории нашего народа в годы сталинской диктатуры. Миллионы же людей старшего возраста познакомились с системой ГУЛАГа в качестве политзаключенных на собственном опыте.

Издается благодаря финансовой поддержке Киевской городской организации общества «Мемориал» им. В. Стуса, а также Петра Белея, Богдана Малярчука, Романа Шемка.

---

После несложных формальностей нас поместили в специальный барак для новоприбывающих этапников. Это было угрюмое деревянное, ушедшее в землю здание. Чтобы в него войти, нужно было сначала спуститься на три ступеньки вниз. Стены барака были сделаны из двойного ряда досок, между которыми засыпана земля, а крыша покрыта почерневшим от дождя и времени тесом, в некоторых местах уже прогнившим насквозь. Внутри вид был еще более отталкивающим. Во всю длину посередине — проход, по обе стороны которого сплошным настилом в два этажа тянулись нары. На них сидели и лежали зеки, укрытые чем попало — грязными дырявыми одеялами, рваными телогрейками, бушлатами, разным тряпьем и хламом, словом, всем, что могло как-то согреть дрожащее от холода тело. В бараке было зябко, сыро, промозгло. В дальнем углу едва мерцала крошечная запыленная электрическая лампочка.

Зрелище, представившееся мне, показалось каким-то нереальным, фантастическим, словно я попал в ночлежный дом или увидел сцену из пьесы Горького «На дне». Вся эта обстановка была отмечена печатью отверженности, убожества и нищеты.

Примостившись кое-как сбоку на нарах, я уснул как убитый.

На другое утро я отправился по зоне, чтобы разыскать Оксану. Я нашел ее в большом женском бараке. До войны в этом двухэтажном бревенчатом здании размещалась школа для малолетних преступников. Нечего и говорить, как мне обрадовалась Оксана.

После свидания с нею я пошел осматривать территорию баимского лагеря, где нам предстояло прожить много лет. Лагерь протянулся в длину метров на восемьсот и в ширину — на шестьсот. Местность была ровной, только к границе зоны, если идти вдоль удлиненной стороны, было отлогое понижение. Здесь протекал ручей, который под забором пробивал себе путь за пределы зоны.

По ту сторону ручья на противоположном его берегу круто поднималась в гору узкая полоса земли, покрытая густыми зарослями прошлогоднего камыша. Отлогий берег ручья в пределах зоны, как я убедился впоследствии, зарастал травой и служил местом отдыха для заключенных. Тут они грелись на солнышке или подваривали себе пищу в котелках на кострах.

Вдоль более длинных сторон территории лагеря параллельно друг другу выстроились бараки. Между ними открывалось широкое пространство, по которому свободно разгуливали заключенные. В центре этой полосы стояло небольшое здание, занимаемое комендантом или начальником режима (служба надзора с отрядом подчиненных ему надзирателей — лагерная полицейская команда). Несколько в стороне от комендатуры на чуть-чуть возвышенном холмике отдельно от жилых и производственных построек стоял небольшой саманный домик, в котором помещалось управление начальника 3-й части — оперуполномоченного или, как называли зеки это невзрачное зданьице, хитрый домик. Сам же оперуполномоченный на лагерном жаргоне назывался кумом.

Большую часть территории лагеря занимал жилищно-больничный сектор. Здесь в бараках жили как работяги, так и хроники (доходяги). Тут же находилась мужская двухэтажная больница на сто двадцать коек для тяжело больных и женская на пятьдесят мест. Отдельно, в стороне от жилищно-больничного сектора, расположились бараки и службы управленческого, производственного, хозяйственного и бытового назначения; 1-я часть — канцелярия начальника отделения с бухгалтерией и снабженческим аппаратом; 2-ая часть — отдел кадров, столовая, кухня, хлеборезка, баня с прожаркой и парикмахерской, а также довольно большой производственный отдел с прядильными и вязальными цехами, с деревообделочной, с крахмало-паточным производством, корзиночным, щеточным и рядом других более мелких.

В системе Сиблага баимское отделение являлось оздоровительным центром, куда направлялись инвалиды из всех сельскохозяйственных лагерей Сиблага, а также из других мест. Это был своеобразный лечебно-медицинский поселок, главной задачей которого было восстановление если не полной, то хотя бы частичной трудоспособности заключенных. Для выздоравливающих больных и работающих инвалидов и были организованы вышеперечисленные производства легкой кустарной промышленности, Среди этих предприятий ведущее место занимало прядильно-вязальное производство. Оно давало ежедневную продукцию в несколько тысяч пар рукавиц, которые предназначались для заключенных, работавших на лесоразработках. Пряжу для рукавиц пряли из ваты и шерсти в половинной пропорции не на прядильных станках, а на дедовских прялках, изобретенных человечеством еще на заре цивилизации.

Прядильный цех находился в двух рядом расположенных самых больших бараках — длиной 100 и шириной десять метров. В первом бараке во всю его длину стояли в четыре ряда около четырехсот прялок, во втором — вдвое меньше. В общем, это была довольно крупная мануфактура XVIII столетия, характерная своим ритмом, шумом и жужжанием сотен прялок.

Только вместо женщин работали преимущественно мужчины. Человеку, впервые попадавшему на эту «фабрику», странно и страшно было видеть здесь разношерстную массу людей: пожилых и старых, худых и истощенных, буквально скелетов, обтянутых кожей, калек с одной ногой или одной рукой. Это были люди либо побывавшие на фронтах Отечественной войны, либо заключенные, ставшие инвалидами в других лагерях; работая на прялках, они добывали себе кусок хлеба и были счастливы, что могли еще работать хотя бы на «бабьем» промысле, следовательно, не достигли еще той грани, за которой их ждет мучительная смерть от пеллагры либо дистрофии, когда уже никакая трудотерапия или улучшенное питание не помогут. Они могли еще заработать 900 граммов хлеба за выполненную норму. А это было питание, за которое стоило бороться. На костылях или опираясь на палочку, медленным шагом они ежедневно ковыляли к прялкам, занимали свои места, отрабатывали десять часов с перерывом на обед, а к вечеру возвращались в свои бараки на ночевку.

С первого взгляда кажется, что работа на прялке легкая. Но для человека, утратившего силы и здоровье, не так-то просто напрясть пятьсот граммов пряжи за день. Покрутить ногой десять часов, сидя все время прямо, не опираясь спиной, неустанно следить за тем, чтобы нитка выходила ровной, без утолщений и утонений, и притом дышать воздухом, в котором носились облака хлопчатобумажной пыли — все это требовало от инвалида больших физических усилий и внимания. Такие условия работы создавали, кроме того, благоприятную среду для протекания туберкулезного процесса. Однако призрак голода заставлял людей напрягать последние силы, иначе — смерть от недоедания и болезней. В этой борьбе за хлеб одним удавалось преодолеть кризис, стать здоровее и крепче, значит, в дальнейшем легче справляться с производственными заданиями. Другие же слабели еще больше, так как систематически не выполняя норму выработки, получали не больше 450 граммов хлеба и баланду, заболевали дистрофией и попадали, наконец, в барак хроников или в больницу, откуда для большинства путь вел только к могиле.

Несколько лучше были условия работы вязального цеха. Здесь не концентрировали работников в специальном помещении, как в прядильном цеху. Если последний напоминал старинную фабрику, то вязальный цех имел большое сходство с «домашней мануфактурой», господствовавшей на заре капитализма во времена Адама Смита. Она, как известно, характеризовалась тем, что работодатель раздавал сырье рабочим на дому, те ткали у себя ткани, а хозяин забирал у них готовую продукцию. Нечто подобное происходило в баимском лагере. Бригадир вязального цеха разносил пряжу по баракам, раздавал ее инвалидам, а те, сидя на нарах, вязали крючками рукавицы. В конце дня бригадир снова приходил и забирал готовую продукцию. За десять часов каждый вязальщик должен был связать три-четыре рукавицы, но постепенно норму увеличивали до семи-восьми штук.

Текучесть рабочих была огромная. Основная ее причина заключалась в том, что многие безнадежные доходяги не могли выполнять непосильные для них нормы выработки, получали небольшие хлебные пайки и массами умирали от недоедания, поносов и дистрофии, а на их место поступали новые партии инвалидов и доходяг, которые сначала тоже пытались поработать, но потом шли по стопам своих предшественников.

Что это были за люди? Откуда они прибывали и что доводило их до состояния инвалидности?

Главным поставщиком инвалидов были тюрьмы. Пока велось следствие, которое затягивалось на полтора-два года, арестованных держали в камерах в страшной скученности. Условия пребывания в новосибирской тюрьме, описанные мною во второй части настоящей повести, типичны для большинства тюрем Советского Союза. В камерах, рассчитанных на восемь-десять человек, находилось до шестидесяти заключенных. Спали они обычно прямо на полу, причем каждый располагал пространством шириной не более 20–25 сантиметров. Их легкие неделями, месяцами отравлялись удушливым смрадным воздухом, насквозь пропитанным человеческим потом и зловонием параши. Самодуры-конвоиры часто придирались к заключенным, чтобы лишать их прогулки. Но больше всего убивало узников систематическое, изо дня в день, недоедание. Получаемое ими питание едва ли покрывало третью часть пищевого рациона, необходимого для организма даже в условиях вынужденного ничегонеделания. Человек быстро терял в весе и превращался в скелет, обтянутый кожей, заболевал пеллагрой, слабел от поносов, и его, полуживого, тюремная администрация старалась поскорее сплавить в инвалидный лагерь.