Михаил Ильяшук - Сталинским курсом

• Название: Сталинским курсом
• Автор: Михаил Ильяшук
• Издательство: Українська видавнича спілка
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 966-7060-83-7

В книге описаны события, происходившие в 40-ые — 50-ые годы прошлого века в СССР, масштабное проявление которых имело место в 30-ые годы. На примере одной семьи показано, как ни в чем не виновные перед государством люди были приговорены к лишению свободы и в качестве политзаключенных отправлены «отбывать наказание» в один из лагерей системы Сиблага. Описаны судьбы, характеры интереснейших ярких личностей, с которыми автор познакомился в лагере. Приведены воспоминания одного из заключенных о зверствах в лагерях на Колыме. Описан быт отбывавших заключение в Баимском лагере для инвалидов, их стремление скрасить жизнь в тех нечеловеческих условиях участием в художественной самодеятельности. Автор также знакомит с условиями жизни в сибирской ссылке.

Книга рекомендована среднему и, в основном, молодому поколению для ознакомления с черной полосой в истории нашего народа в годы сталинской диктатуры. Миллионы же людей старшего возраста познакомились с системой ГУЛАГа в качестве политзаключенных на собственном опыте.

Издается благодаря финансовой поддержке Киевской городской организации общества «Мемориал» им. В. Стуса, а также Петра Белея, Богдана Малярчука, Романа Шемка.

---

— О, я вижу, ты уже младший лейтенант, — удивился товарищ. — Я помню, что после ранения и демобилизации ты был сержантом, а теперь уже лейтенант.

— Что ж тут удивительного, — нисколько не смущаясь, ответил Гердрайер.

— Разве мало было случаев, когда военное командование повышало по службе за храбрость и мужество, проявленные на фронте? Чем я хуже других?

— А я, что, по-твоему, трусом был? Разве я меньше тебя пострадал, когда немцы подбили танк, в котором мы были оба? У меня всю грудь обожгло, два месяца я лежал в больнице, находясь между жизнью и смертью. Вот, смотри!

До сих пор остались страшные рубцы (он распахнул рубашку). Так почему тебе дали офицерское звание, а меня обошли?

Бывший воин заподозрил Гердрайера в самозваном присвоении офицерского чина и заявил об этом в генеральный штаб советской армии.

Там проверили документы, и факт подтвердился. В Баим прибыла специальная военная комиссия. Она провела дополнительное расследование на месте и передала дело в военный трибунал. В результате Гердрайера сняли с занимаемой должности, лишили звания лейтенанта и осудили на пятнадцать лет заключения в исправительно-трудовом лагере. Так закончилась карьера «кума».

Глава LXXIII Указ

Я уже говорил выше, что лагерь постоянно жил ожиданием каких-либо приятных вестей. Ни на чем не основанные слухи, какие-то фантастические бредни, по-лагерному — параши, передавались из уст в уста. Лишенный на пять, десять лет свободы, каждый заключенный имел смутную надежду, что вот-вот должно случиться что-то такое, что ускорит его освобождение — то ли в правительственных кругах повеет каким-либо благоприятным ветром, то ли НКВД по своему усмотрению приступит к пересмотру дел, то ли вообще объявят какую-нибудь амнистию в связи со знаменательной датой или юбилеем.

И хотя наивные простаки не раз убеждались, что все их мечты лопались, что над их надеждами зло, жестоко посмеялись, все же вера в добрые перемены продолжала жить в их душах. Видно, уж так устроен человек, что не может он жить без иллюзий. Они ему нужны как точка опоры в трудных жизненных обстоятельствах.

Не удивительно, что в такой атмосфере постоянного ожидания перемен все заключенные Баима были сильно встревожены, когда в один из дней раздался клич: «Все на площадь!» Это было чрезвычайное происшествие. Обычно, если нужно было поставить заключенных в известность о чем-либо, на стенах управления вывешивали объявления или знакомили с приказами начальства через старост бараков. А на этот раз собирают народ, как на вече.

Взволнованные зеки обменивались догадками. Большинство сходилось на том, что это — всеобщая амнистия.

Надзиратели бегали по баракам, подгоняя отстающих. Сотни инвалидов — одноногих, безруких людей, в разнообразной одежде — кто в телогрейке, наброшенной на голое тело, кто в рубахе, кто в рваных портках и в лаптях на босу ногу (дело было в августе) подходили со всех сторон и вливались в большую толпу, которая уже собралась под открытым небом. Всем не терпелось узнать, что их ждет, какую потрясающую новость они сейчас услышат.

Всеобщее напряжение и волнение нарастали с каждой минутой. Уже не слышно было отдельных голосов из-за гула толпы. Тут кто-то закричал: «Идут, идут!»

Все подняли головы, стараясь получше разглядеть группу начальников. Впереди в военной форме шел начальник лагеря Степкин, а за ним свита из охранников и надзирателей. Его заплывшее жиром лицо с узенькими, словно щелочки, глазами, не выражало ничего, кроме надменности, важности, спеси. Подойдя ближе к заключенным, Степкин остановился. Рядом с ним стоял секретарь, держа в руке какой-то напечатанный текст. Он поднял руку. Толпа замерла. Воцарилась тишина.

— «Указ ГУЛАГа НКВД» — четко прозвучал голос секретаря. Содержание указа сводилось к следующему. В нем приводились многочисленные факты убийства работников НКВД в лагерях — начальников, оперуполномоченных, начальников режима и других. Убийцы действовали в полной уверенности, что им не грозит смертная казнь, так как ее отменил Сталин. Но чаша терпения НКВД переполнилась. Президиум Верховного Совета СССР в ответ на ходатайство НКВД постановил аннулировать действие указа об отмене смертной казни по отношению к таким-то заключенным (перечисляются) за убийство в лагерях (приводятся наименование лагерей и фамилии убитых) и подвергнуть названных убийц высшей мере наказания — смертной казни.

Заканчивался указ грозным предупреждением, что и впредь за подобные преступления виновные будут расстреляны.

— Вот и все! — закончил секретарь, — а теперь расходись!

Трудно передать то разочарование, которое охватило присутствующих. Разве этого ожидала толпа собравшихся людей? Что им от этого указа? Пусть страшатся этой грозной грамоты те, кто замышляет расправу с лагерным начальством. Но при чем тут подавляющая масса не причастных к убийствам людей?

Так и разошлись по баракам злые, разочарованные.

Глава LXXIV Прощание

Новый 1951 год. Начало второй половины ХХ столетия… Приход Нового года всегда связан со светлыми надеждами на то, что исполнятся заветные желания, претворятся в жизнь мечты. Счастье кажется близким. Но не всегда оно шагает в ногу с Новым годом, и разочарованные люди, потешив себя розовыми иллюзиями, снова погружаются в реальную действительность, подчас невеселую. Разумеется, в жизни бывают перемены, которые смело можно было бы назвать вехами на пути к счастью, но случаются они не каждый год. Для нас же, заключенных, приход Нового года всегда был желанным, так как приближал каждого из нас к заветному финишу — к окончанию срока заключения. А лично мне и Оксане, уже отсидевшим девять с половиной лет, наступающий 1951 год сулил радостное событие — свободу. Для нас самым сокровенным новогодним пожеланием друг другу было дождаться 23 июня 1951 года — дня, когда перед нами должны распахнуться ворота лагеря. Остается подождать только шесть месяцев, чтобы сбросить с себя отрепье рабского одеяния, переодеться в чистое гражданское платье, оглянуться в последний раз на ненавистный лагерь с высоким забором, колючей проволокой и сторожевыми вышками и изо всех сил плюнуть на него слюной, отравленной желчью, накопившейся за девять лет лагерной жизни. А затем бежать, бежать без оглядки вместе с Оксаной на запад, домой, в родной Киев, поближе к детям.

Так думал я в канун Нового года, стоя в глубине сцены нашего клуба в ожидании концерта, в то время как начальник лагеря Степкин держал речь перед собравшимися заключенными по случаю встречи Нового года. Толстый, с животом, распиравшим военный мундир, который, казалось, вот-вот лопнет, с жирной лоснящейся физиономией, на которой едва были заметны маленькие свиные глазки, он требовал от заключенных, «чтобы еще больше работать на благо Родины и показывать образцы трудового энтузиазма», как будто они и так мало отдали сил, здоровья на благо лагерной родины.

Я стоял в углу сцены и через щелочку обозревал зал, набитый до отказа заключенными, которые сидели на сколоченных из простых досок скамейках и слушали доклад своего «вождя». На их усталых, изможденных от работы лицах было выражение полного безразличия и апатии. Вряд ли они вникали в то, о чем говорил в своем докладе начальник. Они уже давно привыкли к подобным речам, которые, кроме ненавистной, подневольной работы, ни о чем другом им не напоминали. Их мысли наверняка были далеки от надоевших всем призывов, угроз, заклинаний, напоминаний о дисциплине, которыми было обильно пересыпано выступление Степкина.

Но что это? В первом ряду я вижу Оксану со склоненной на грудь головой, Оксану, задремавшую во время доклада. Что, если оратор обратит на нее внимание? Не возмутится ли его душа при виде этакого неуважения и явного пренебрежения к его мудрым наставлениям? Ему ведь ничего не стоит покарать несчастную за такую дерзость. Бедная, бедная Оксана! Как же она утомилась за день, если не смогла побороть в себе мучительного желания заснуть тут же на глазах грозного и жестокого начальника? Но как ей дать знать об опасности из-за кулис, как разбудить ее?

К счастью, Степкин закончил свое выступление и в полном упоении от своего красноречия как будто не заметил «наглого» поведения Оксаны. У меня отлегло от сердца.

Все мое внимание переключилось теперь на концерт, который я подготовил для заключенных к Новому году. По программе первым должен был выступить под моим руководством хор. Не успел я расставить людей на сцене, как подошел ко мне Тролик и сказал:

— Концерта не будет! Сматывайтесь!

— Как не будет? Вот разрешение начальника лагеря, — ответил я, тыча в лицо Тролику новогоднюю программу, подписанную и утвержденную Степкиным.

— Ничего не знаю. Только что начальник лагеря распорядился закрыть клуб и разогнать людей по баракам. Понятно?