Мария Залесская - Замки баварского короля

• Название: Замки баварского короля
• Автор: Мария Залесская
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9533-3573-7

Людвиг II Баварский — трагичная, величественная, оболганная фигура… Зачем он возводил непостижимо прекрасные замки, тратя на это колоссальные средства? Потому, что был безумен? Автор этой книги доказывает, на материалах личного исторического расследования, что заключение о психической неполноценности было лишь жалкой клеветой на венценосного монарха, основанной на ложных донесениях слуг. Людвиг II, с детства одаренный талантом архитектора, постигший орденские предания о Святом Граале, духовный сподвижник Рихарда Вагнера, созидал своими замками Небесную Баварию — земное воплощение сокровенных таинств, завещанных ему подвижниками прошлого. И сами обстоятельства жестокой гибели «лебединого рыцаря», как называл себя Людвиг II, фальсифицированные современниками и похороненные в закрытых архивах, предстают на страницах этой книги совсем иными, чем принято считать.

---

Что же послужило реальной основой для слухов и сплетен, так истово муссировавшихся при баварском дворе? Для этого нам необходимо вспомнить причины психологического надлома личности Людвига II. Во-первых, мы уже говорили о том, насколько негативно повлияли на короля обстоятельства его разлуки, а фактически разрыва с Вагнером. Во-вторых, во времена становления Второго рейха Людвиг ясно осознал, что полноценным королем в своей стране он уже никогда не будет — его политическая воля всегда будет зависеть от воли Берлина. В-третьих, даже внутри самой Баварии с ним фактически перестали считаться, как с королем, показателем чего для него стал отказ правительства в финансовом кредите… Король потерпел поражение от своих подданных. Для такого самолюбивого человека, каким был Людвиг II (льстивое преклонение перед ним, кстати, неумеренно и нарочито культивировалось всеми его приближенными до самого последнего времени), это был роковой удар. А, как известно, любое действие рождает противодействие. Чем больше Людвиг осознавал в реальности, что времена абсолютной монархии миновали, что его «должность» носит скорее номинальный характер, тем острее росла в нем потребность воскресить абсолютную королевскую власть хотя бы в «отдельно взятом дворце». Отсюда проистекает «мания величия», непоколебимая вера в божественность королевской власти и непогрешимость самого монарха. Если бы король снизошел до борьбы за свое доброе имя, если бы он нашел в себе силы регулярно приезжать в ненавистный Мюнхен и вести более или менее публичную жизнь, одним словом, стал бы «королем как все» с балами, выездами и «показами народу)», — это положило бы конец слухам и сплетням, и еще неизвестно, как бы повернулась вся история Баварии. Причем обратите внимание, — мы сейчас говорим лишь об образе жизни, а не состоянии психического здоровья.

Но трагедия Людвига II как раз и состояла в том, что он посчитал ниже собственного достоинства идти на поводу у окружающей его придворной клики и поступил, если можно так выразиться, согласно уголовному праву: «я не обязан доказывать, что невиновен; это вы должны неопровержимо доказать мою виновность». Вот тут-то его недоброжелатели и принялись усердно «доказывать»! К сожалению, король во многом сам помогал им в этом.

Со временем Людвиг становился более раздраженным и подверженным вспышкам гнева, когда какое-либо обстоятельство вступало в конфликт с его убеждениями и идеалами, которым и так уже был нанесен сокрушительный удар. Он все меньше стал считаться с окружающими его людьми, и «тем труднее стало приближенным уживаться с ним. В последние годы Людвига окружали лишь грубые льстецы, люди совсем неинтеллигентные, без самолюбия и с подозрительной нравственной физиономией»{112}. Что же удивительного в том, что подобные субъекты, не знакомые с чувством долга и чести, без зазрения совести предали своего короля, когда им стало это выгодно? Кроме того, эти люди были неспособны на объективность и судили обо всем по себе. Отсюда и проистекает кажущееся противоречие в оценке Людвига II в зависимости от того, кто является источником этой оценки: от восторженно возвышенной (не доходившей до страниц столичных газет и сохранившейся лишь в немногих мемуарах верных ему людей, да в сердце простого баварского народа) до уничижительно отталкивающей (получившей наиболее широкую огласку и исходившей от людей низких и конъюнктурных).

Сам механизм политической клеветы всегда одинаков. Все положительные аспекты замалчиваются или извращаются, при этом малейшая невольная ошибка или просчет доводятся до размеров вселенской катастрофы или преступления против собственного народа и немедленно тиражируются. Кроме того, достоверность фактов роли вообще не играет: чем больше абсурдных обвинений, тем лучше. Но этим абсурдным обвинениям необходимо придать вид «неопровержимой, желательно засекреченной, информации, полученной лишь по случайности из первых рук». Другими словами, из мухи делают даже не слона, а гигантского сказочного (во всех смыслах этого слова!) монстра. Вот тогда механизм политической интриги заработает «на полную катушку». А уж в действенности этого механизма сомневаться не приходится — что называется, проверено веками.

Пожалуй, здесь уместно будет вспомнить события нашей русской истории, когда в отношении свергнутого императора Николая II и его семьи полилось столько грязи и клеветы, воспринимавшейся, кстати, тоже вне всякой критики, что на долгие годы в сознании простого человека, не знакомого с историческими документами, укоренился образ «тирана» «Николая Кровавого», не имеющий ничего общего с истинным обликом последнего монарха-страстотерпца.

И вот наступило время, когда Людвиг совершил фатальную, трагическую ошибку: он удалил от себя последнего доверенного личного секретаря Шнайдера (кстати, его оправдательные в отношении короля показания были впоследствии уничтожены, и этот факт говорит сам за себя!) и начал отдавать свои распоряжения через гофкурьера и камердинера, причем не письменно, а устно. Какое необозримое поле для любой клеветы открылось перед врагами Людвига II! И никаких материальных доказательств его невиновности: слово «верных подданных» против слова «сумасшедшего короля». Ну а кто же будет верить душевнобольному? Кроме того, такое положение дел, с одной стороны, наглядно показало царедворцам, как «халатно» король относится к своим прямым обязанностям, а с другой — поставило Людвига в прямую зависимость от честности и порядочности тех людей, через которых он отдавал приказы.

К сожалению, в данном случае о честности и порядочности речь не идет. Мы имеем дело с прямым предательством своего государя со стороны в первую очередь гофкурьера Гессельшверта (Hesselschwert) и камердинера Майра (Mayr). Оба эти человека, пользуясь своей близостью к королю, очень скоро стали для газетчиков и придворных неиссякаемым источником пресловутой «информации из первых рук» касательно состояния психического здоровья короля. Были ли они подкуплены членами правительства или действовали из каких-либо других интересов? Документальных свидетельств (по крайней мере, доступных исследователям; про засекреченные закрытые архивы пока нельзя сказать ничего определенного) тому нет.

Барон фон Лутц 

Почему же тогда, исходя из презумпции невиновности, все же возникают сомнения в честности этих наиболее приближенных к королю людей? Дело в том, что механизм передачи информации заинтересованным лицам, и непосредственно то, кем являлись эти лица (в первую очередь это были заинтересованные в смене власти члены баварского правительства: граф фон Хольнштайн, барон фон Лутц, барон фон Кристоф и принц Луитпольд), говорят сами за себя. Напомним еще раз, что именно на основании этих «показаний» выносился вердикт о невменяемости короля, и именно они попадали на полосы столичных газет, становясь «первоисточниками» для последующих биографов Людвига II. Ведь альтернативных данных было крайне мало или же им просто не находилось места на страницах «светской хроники». А доступ к официальным документам вообще закрыт до сих пор.

Хотя то, что архив Виттельсбахов засекречен, понятно. И причина тому вовсе не трепетное отношение к «тайне частной жизни больного монарха». Вряд ли в архивах содержится что-либо более «страшное», чем та грязь, что была выплеснута на Людвига в то время, когда его объявляли сумасшедшим. Скорее наоборот. Правительству же Луитпольда нужна была видимость легитимности, а любой факт, противоречащий официальной версии событий, наносил бы ей непоправимый ущерб. Лучше уж неподтвержденные слухи, чем прямые улики в узурпации трона. Да и современные Виттельсбахи, являясь прямыми потомками именно Луитпольда, до сих пор не стараются хоть немного реабилитировать память несчастного короля: тогда пришлось бы признать, что они — потомки узурпатора. Нынешнее правительство Баварии уже ни при чем: теперь, когда прошло столько лет, ему никак не могут повредить «монархические интриги» более чем столетней давности! У историков же пока остаются вопросы, не имеющие ответов…

 Но вернемся к тем печальным событиям. Правительство Баварии твердо решило возвести на трон своего ставленника принца Луитпольда. Для этого, не опускаясь до политического убийства, посчитали, что наиболее оптимальным будет признать короля недееспособным, что автоматически отдавало корону регенту. Нужно было подготовить почву для окончательного вердикта, чтобы избежать любых народных волнений. И для этого был запущен тот самый механизм политической клеветы, о котором мы говорили выше. На основании «свидетельств» Гессельшверта и Майра был составлен первый так называемый обвинительный акт, согласно которому Людвиг II объявлялся недееспособным. Интересно отметить, что находившиеся при короле его личные доктора Герштер[82] и Мюллер отказались подписывать эту бумагу, не признавая Людвига душевнобольным. Более того, Герштер, находившийся при короле с 1884 года, когда был вызван к нему по случаю зубной боли монарха, свидетельствовал впоследствии: «В этой аудиенции, имевшей целью медицинскую консультацию, сначала король рассказал мне о тех страданиях, что ему причинял больной зуб, а потом это перешло в обоюдную оживленную беседу, причем я старался наводить его на всевозможные сбивчивые вопросы. Он расспрашивал меня о каждом члене моей семьи и о моих друзьях; рассказывал мне подробно о бегстве императрицы Евгении в 1870 году в Англию[83]; о разных исторических событиях; сообщал подробности об образе жизни разных коронованных особ, а также поэтах нашего времени; высказывал свои взгляды на медицину. Все свои мысли он излагал в изящной форме и вообще поражал меня своим самообладанием. В продолжение четырех часов, что продолжалась эта аудиенция, король удивительно сдерживал себя, не выказывая ни малейшей нервности. В продолжение этой аудиенции я не мог подметить ни одной черты, доказывавшей о симптомах болезни. Говорили, что король не выносит устремленных на него взглядов и сам никому не смотрит в глаза. Между тем в продолжение четырех часов, говоря с ним, я не спускал с него глаз, и он смотрел мне прямо в глаза и даже не проявил никакого нетерпения, когда я бесцеремонно распоряжался своими руками в его рту и был самым милым, терпеливым пациентом изо всех мне известных. Вообще весь разговор его был так обдуман и основателен; словом, король выказал поразительную способность скрывать свою болезнь»{113}. Последние слова есть не что иное, как горькая ирония над признанным официальным диагнозом. Более того. Достаточно внимательно посмотреть на фотографии короля тех лет, сделанные его придворным фотографом Йозефом Альбертом. На этих портретах нет ни тени душевной болезни, которая, как известно, накладывает на внешний облик больного неизгладимый отпечаток (кстати, внешность принца Отто кардинально изменилась после 1872 года).