Миколас Слуцкис - На исходе дня

• Название: На исходе дня
• Автор: Миколас Слуцкис
• Издательство: Известия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1982

Роман «На исходе дня» — это грустная повесть о взаимосвязанной и взаимозависимой судьбе двух очень разных семей. Автор строит повествование, смещая «временные пласты», не объясняя читателю с самого начала, как переплелись судьбы двух семей — Наримантасов и Казюкенасов, в чем не только различие, но и печальное сходство таких внешне устоявшихся, а внутренне не сложившихся судеб, какими прочными, «переплетенными» нитями связаны эти судьбы.

---

Если бы не обстоятельства, если б не надо Было уладить кое-что, силой бы меня сюда не загнать! Ревет поток машин, в горле першит от пыли и бензинового смрада. Не сверкают витринами магазины — нет здесь витрин, засиженный мухами гастрономчик местного значения да пивная цистерна, пустая, как подбитый в сражении танк. Не видать и кафе, куда можно было бы завернуть словно в гавань, приятельски кивнув швейцару — салют, амиго! И тут же перед тобой распахивается осаждаемая, но непреодолимая для толпы пижонов дверь. Амиго — реэмигрант из Аргентины или Бразилии. Дурак!.. Оставил пальмы, золотые пляжи Рио, грудастых мулаток, чтобы подобострастно кланяться какому-то белобрысому поросенку? Скажи, амиго, правда ли, что там не улыбки — молнии кидают сладострастные шоколадные девочки? «Рио. Рио, Рио, звезд огоньки — с тобою вечно, Мария, я и прелестный Рио!..» Не хватит ли издеваться над собой? Какая-то девка, какая-то там Влада… Из-за нее приплелся на задрипанный проспект, потею в магазине с пыльными оконцами… Толкаются женщины, волокут набитые сумки, а мамаш, в свою очередь, тянут за юбки хнычущие детишки… Готов голову прозакладывать: ни одна на «Волге» не подкатила!

— Девятнадцать часов пять минут! Читать умеешь? — Нежное личико продавщицы черствеет, как у милиционера, задержавшего нарушителя: над не слишком белой наколкой загорается нимб: «с 11 до 19».

— Я из Рио-де-Жанейро, мисс! Может, соблаговолите продать «Экстру»?

— Для иностранцев исключения не делаем!

Блат, всюду нужен блат, а то железное «от — до». Шиш у нее за свои кровные получишь, если ты не ее почитатель или не знакомый шурина ее двоюродной сестры. Что я сеньор из Рио, не поверила, а ведь сунула типу с боксерскими ручищами бутылку, завернутую, словно это мороженая утка… Вылез бы я важно из «мерседеса», наконец, из скромного «мильмана» или крохотной «симки»! Если хорошенько подумать, сгодились бы и «Жигули», 2103 за сертификаты. Существует же по ту сторону Атлантики дядя — если его не сожрали крокодилы! Мог бы и папаша наскрести на «Жигуленка» — каждый божий день по пять часов возле операционного стола вкалывает! — только и заикнуться не смей, разинет пасть, как крокодил: «Не ворую и взяток не беру!»

Зачем воровать, грабить? Благодарность больного — одно из самых чистых чувств очерствевшего человека. Гнушаетесь этой… э… благодарностью? Не улыбается вам запах клубники? Тогда есть другой выход: почему бы вам, доктор Наримантас, не отправиться в Эфиопию или Танзанию? Неглупые люди и оттуда на колесах прикатывают. Два-три годика на жарком солнышке, и в кармане у тебя хрустящая пачечка сертификатов! Бой, напевая, плелся бы по утрам на базар, варил тебе на обед экзотических африканских рыб. Если улыбнется счастье, не боя получишь, а служаночку… Ведь не дряхлый же старик, хотя и прикидывается столетним. И Дангуоле так говорит. Ах, Дангуоле, Дангуоле, куда ты и надолго ли?

Сквозь глыбы грузовиков робко сверкнул неон. Кафе. И буквами поменьше «Столовая». Снова «от — до»? Нет. Получаю бутылку и конфеты, сдобренные рыданиями буфетчицы: за окном грузовик сшиб мотоциклиста. Когда на улице что-то грохнуло, она как раз фужер вытирала, фужер упал и не разбился — мне был предъявлен этот стеклянный счастливчик, — а бедный мальчишечка… От головы осталась одна покрышка желтый шлем. Я поспешил убраться из кафе, колеса грузовиков растаскивали насыпанный на кровь песок — такая сила, такая мощь, но смоет пятно только дождь… Неприятно заныл указательный палец, вверх, по руке, как током стегнуло. Может, и мальчишечка мечтал о Рио? Да пошел он, этот Рио, эта вонючая экзотика! Лучше подумал бы, старик, что будешь Владе петь. Хорошо, если все о’кэй. А если нет? Потремся лбами, поблею ягненком, и растает Влада, как масло на сковородке… Не обманывай себя, она, как другие: попробуешь стряхнуть — клещом вопьется. Плевать. Карманы ветром надуты, словно паруса, Морю моему энергичными мазками придают сочность голуби, так что никаких у тебя, девонька, перспектив до 2000 года. Насмотришься на всех этих мотоциклистов, на этих смертников… А! Да не жалко мне никого, на улицах давят только разинь и неудачников, учтите это, граждане!

— Поллитровочка — пятерка… Поллитровочка… — бормочет мне в спину недоросток с детскими ручками и стариковским лицом. От колясок косятся мамаши, с балконов, из подъездов, с затененных лавочек провожают глазами пенсионеры. Развелось их, всеслышащих и всевидящих, готовых свидетельствовать, обвинять, судить. Так, кажется, и разорвали бы каждого, пробирающегося в женское общежитие, впрочем, какое там общежитие — набились девчонки в трехкомнатную квартиру, и все. Без поллитровочки-то девушки не пустят!

Недоросток спотыкается о готовый ткнуть его ботинок. И не вмажешь по-человечески, раз общественность против тебя.

— На рубль, и заткнись!

Шаг, другой, и проглотит лестничный зев, надежная темнота. Только бы проскочить поскорее мимо скамейки в тени клена, бесчисленные парочки отполировали ее до блеска. Не посмотрев в ту сторону, улавливаю легкий, как пух, и одновременно тяжело давящий взгляд. Будто всю жизнь ждет на скамейке эта женщина, невидимая сила сотрясает ее — судорожное движение, и резко поворачивается гладко причесанная голова, снова судорога, и за головой сотрясается туловище, втиснутое в блузку снежной белизны. А взгляд словно неподвластен увечью — не отрывается от ворот. Ждет кого-то бывшего, а может, и не существовавшего, только ни в коем разе не меня, однако провожает глазами с материнской снисходительностью, которой пугаешься, как внезапно выросшей у тебя второй тени — не доводилось встречать человека с двумя переплетающимися тенями, разве что на освещенном прожекторами футбольном поле.

— Ну вот и явился, — доносится со скамейки, и от звучащего в голосе докучливого незаслуженного одобрения подкашиваются ноги. — А то уж думали, не заболел ли наш женишок?

Шелестели шаги, ревели телевизоры, высокий мужчина в зеленой рубашке, как младенца, укутывал на ночь крохотного «Запорожца». Двор угрюмо темнел, как все каменные колодцы, лишенные солнца, и мне показалось, что утоптанная, в пятнах мазута дорожка закачалась под ногами. Где я? Как попал сюда? Затаив дыхание, проскользнул мимо клена, с леденящим душу звуком хрустнули мои переплетенные тени, словно кости сбитого машиной человека.

На месте звонка зияла дыра — месть какого-то разгневанного поклонника. Без длительных переговоров, пересыпанных градом столь любимых здесь насмешек, в двери не проникнешь. И все-таки они открылись. Волнующе пахнуло девичьей беззаботностью: щебетание, пар из ванной, разнообразнейшая косметика. Сметая летевшие в спину нелестные реплики, грудь захлестнула радость. Все в порядке, Ригас! Ну, набивает себе цену Влада., а что еще бедняжке остается? Постараюсь быть нежным с ней. Взвизгнула завернутая в банное полотенце выскочившая из ванной пухленькая блондинка. Ага, Дануте, техник по холодильникам (техникум с отличием и полсеместра механического факультета!).

— Хэлло, Дана, тебе бы в спринте попробовать! Хочешь, потренирую?

— Спасибо! Не пришлось бы после твоих тренировок проситься в тяжелоатлеты.

Сквозь окутывающее Дану облачко высунулась острая мордочка, во рту не зубы — щербатые гвоздодеры. Ну, конечно, Мяйле, секция бытовой химии (блат на импортный стиральный порошок и антифриз!). С кривозубой поосторожнее, хотя с удовольствием выложил бы ей правду — самая противная из всего цветника.

— А где малышка Лайма? — Не соскучился я и по Лайме, толком и не помню, которая из остальных двух, еще не показавшихся Владиных сожительниц Лайма длинная, с проволочной, небрежно причесанной гривой (готовые мужские костюмы и пальто!) или длинная, в парике, похожем на эмалированную кастрюлю (отдел «Рыба», блат на селедку!)?

— Лежит в лежку. Ты, кстати, не умеешь лечить мигрень? Садись, садись. Не поверю, что явился без эликсира жизни.

Уж эта зубастая Мяйле! Словно знает, какая забота меня гложет. Ловко смахнула с тахты халатик, чулки, сунула продолжающей вытираться Дане. В угловой комнатке, за облепленной фотографиями кинозвезд дверью, вздыхала Лайма, а может, и Влада ждущая специального приглашения. Подождет!

Выставил со стуком бутылку, небрежно бросил на стол коробку конфет, будто сверкали в ней бриллианты или жемчуга, а сам я был султаном нефтяного островка. Вездесущий, неотступно наблюдающий за мной спутник хохотал, схватившись за животик. Далеко мне было до шика пьяных сантехников, Мяйле сочувственно вздохнула, однако я привлек новых зрителей. Покачивая бедрами, уперев в бок руку, выплыла из угловушки незнакомая девица с красивым наштукатуренным лицом.

— Ромуальда, новенькая. Пошла в консерваторию, прошла в фирменную булочную! — Мяйле сделала книксен перед девушкой, потом передо мной. — Знакомься — Риголетто.