Эдуард Эррио - Жизнь Бетховена

• Название: Жизнь Бетховена
• Автор: Эдуард Эррио
• Издательство: Музыка
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

Эта книга о Людвиге Бетховене - великом композиторе и великом гражданине.

В книге автор бессмертной Девятой симфонии предстает на фоне бурной событиями эпохи. Титаническая фигура Бетховена "вписана" в картину того подъема в Западной Европе, который был же провозвестником "весны народов", не случайно ознаменовавшейся триумфами бетховенских творений в Вене, Париже, Праге и других очагах революционных взрывов.

---

Теперь, когда Франция избрала себе повелителя, Бетховен от нее отрекается. И все же, чтобы послушать, как в Консерватории играют моцартовские симфонии, он охотно отправился бы туда, если б не опасался всяких визитов и приглашений. Несмотря на все оговорки, образ Наполеона по-прежнему ослепляет его. «Он восхищался, — пишет Тремон, — этим подъемом от столь низко расположенной исходной точки; это льстило его демократическим убеждениям. Однажды он сказал мне: «Если я приеду в Париж, обязан ли я буду идти на поклон к вашему императору?» Я уверил, что нет, если только его не попросят об этом. «А как вы думаете, он позовет меня?»

Кстати говоря, во Франции Бетховен был гораздо более известен, чем это принято считать. Перелистаем комплект «Табличек Полигимнии» за 1810 год, «журнала, посвященного всему, что относится к музыкальному искусству». В этом забавном сборнике встречаются самые неожиданные и более чем наивные исследования. Так, мы узнаем, что в Ботаническом саду был дан концерт для слона, с целью изучить вопрос, действительно ли это Животное столь восприимчиво к музыке, как утверждает г. Бюффон. Для этого несколько необычного слушателя поочередно исполняют несложные арии, с очень ясной мелодической линией, и сонаты с весьма изощренной гармонией. Животное выказало признаки удовольствия, слушая арию «О, ma tendre Musette»[63] сыгранную на скрипке г. Крейцером. «Исполненные прославленным артистом «Вариации» на ту же арию не произвели никакого заметного впечатления… Слон приоткрыл рот, как бы желая зевнуть на третьем пли четвертом такте знаменитого Квартета ре мажор Боккерини. Бравурная ария… Монсиньи также не нашла отклика у животного; но при звуках арии «Charmante Gabrielle»[64] оно весьма недвусмысленно выразило свое удовольствие». Все были крайне изумлены, увидев, как слон хоботом ласкает, в знак признательности, известного виртуоза Дювернуа. Это был едва ли не дуэт, так как Дювернуа играл на валторне.

К счастью, в «Табличках Полигимнии» есть кое-что и получше рассказов о подобных опытах. Благодаря отчетам этого журнала, мы присутствуем в театре «Фейдо» на представлении оперы «Два дня…», «вызвавшей общее одобрение всех артистов Европы». В это время французы считали Керубини наиболее блистательным музыкантом. Нам сообщают, что Наполеон послал Лесюэру великолепную шкатулку выгравированной на ней надписью: «Император французов автору «Бардов». Мы слушаем «Свадьбу…» в Опере-буффа; восторг публики доходит до того, что ее возгласы заглушают голоса артистов; отныне среди молодых композиторов становится модным писать в моцартовской манере. Но в «Табличках» отражены успехи, одержанные и бетховенскими произведениями на концертах учащихся Консерватории. Нетрудно заметить сдержанный тон отзывов. «Поразительный успех сочинений Бетховена, — пишет сотрудник журнала после концерта 18 марта 1810 года, — опасный пример для музыкального искусства. Кажется, что зараза германской гармонии распространилась на всю новейшую композиторскую школу, которая создается в Консерватории. Надеются достигнуть эффектов, расточая самые варварские диссонансы и заставляя грохотать все инструменты». Хабенек, этот консерваторский Тальма, руководит учебным оркестром; известно, какие настойчивые усилия он прилагал, чтобы заставить публику понять и полюбить творчество Бетховена. Конечно, широко распространено мнение, что в области Симфонии ни один композитор не может сравниться с Гайдном. Но сотрудник «Полигимнии» постепенно свыкается с Бетховеном. «Концерт закончился отрывками из его симфонии, — пишет он. — Этот зачастую странный и причудливый автор порой сверкает необычайными красотами. То он уподобляется величественному полету орла, то карабкается по каменистым тропинкам. Глубоко затронув душу нежной меланхолией, он тотчас же терзает ее скоплением варварских аккордов. Мне кажется, что в нем одновременно заключены голуби и крокодилы» (страницы 310 и 311). Несколько позже, но все в том же 1810 году, рецензент высказывается более определенно. Первым из великих композиторов остается для него Гайдн; затем следует Моцарт, сохраняющий творческую индивидуальность даже в подражаниях, самобытный, покоряющий силой убеждения. «Бетховен — третий, кто дерзнул устремиться на это ныне столь опасное поприще. Два его знаменитых предшественника давно уже завладели главными дорогами и оставили ему лишь несколько крутых и ухабистых тропинок, окруженных пропастями… Бетховен, наделенный гигантским гением, пламенной воодушевлённостью, красочным воображением, презрел эти суетные трудности, считая себя выше их. Он с горячностью преодолевал все, что препятствовало его стремительной поступи. Он полагал себя в достаточной степени великим, чтобы создать свою собственную школу. И какой бы опасности не подвергались молодые композиторы, которые принимают эту школу с восторгом, граничащим с исступлением, я вынужден признать, что большая часть произведений Бетховена носит отпечаток грандиозного, оригинального, и это глубоко волнует душу слушателей. Исполнявшаяся в десятом концерте симфония ми-бемоль мажор — наиболее прекрасная из всех, им сочиненных: исключая несколько жестковатых германизмов, в которые вовлекла его сила привычки, все остальное являет мудрый и верный замысел, хотя и преисполненный горячности; изящные эпизоды искусно сочетаются с основными идеями, а его мелодические фразы обладают им одним присущей свежестью колорита» (страницы 374 и 375).

Несмотря на все оговорки, для эпохи 1810 года мнение это свидетельствует о значительной самостоятельности взглядов и проницательном понимании творений венского мастера.

VIII Седьмая и Восьмая симфонии

Осенью 1810 года Бетховен писал для Цмескала фон Домановец Одиннадцатый квартет фа минор (соч. 95), в котором, казалось, пожелал подытожить и сосредоточить свои размышления. Мятежный вопль, протест, звучащий в долгом стенании первой скрипки, придает Allegro мрачный колорит, оттенок трагической печали. Бетховен признается в своем смятении другу, поддерживавшему его в бедствиях, неизменно помогавшему даже в мелких повседневных хлопотах. Цмескал — один из тех друзей, перед которыми плакать не стыдно; уходя вместе с ним после вечеров у Разумовского, где они встречались, Бетховен не мог не поведать ему о том горе, что стонет в этой музыке, о волнении, выраженном в Allegretto, о тревоге истерзанной души, пытающейся освободиться от физических и нравственных страданий. Ремарка assai vivace ma serioso раскрывает смысл Allergo третьей части. Хорал придает торжественность этому трепетно-скорбному настроению. Без всякой надуманности здесь возникают новые формы, рожденные той искренностью, с которой Бетховен выражает оттенки сложного чувства. В дальнейшем к ним обратятся и сделают их более обостренными Шуман и Вагнер (в «Тристане»). Не случайно Квартет фа минор посвящен именно такому тонкому музыканту, как Цмескал, способному лучше кого бы то ни было насладиться произведением столь редкостных качеств, столь сосредоточенного настроения.

Принято считать, что в мае этого года композитор оставил свой проект бракосочетания с Терезой Брунсвик.

Но при каких обстоятельствах? Об этом мы все еще принуждены лишь догадываться. Казалось бы, ее «Дневник» мог бы дать нам весьма волнующие сведения. Однако Ромен Роллан, перелиставший его страницы, ограничился лишь немногими словами о том, что «приведенная в ужас Тереза вновь обнаружила себя на краю нравственной бездны, к которой толкнул ее сокрушительный и неожиданный шквал страсти; ей открылись дикие силы, греховные мысли, проносившиеся в подсознании». Роллан приводит краткий отрывок (май 1810 года), где Тереза винит себя в нравственном непостоянстве. «Мимолетное чувство повелевает мной!» Лейпцигский исследователь, д-р Макс Унгер, полагает, что «Людвиг», упоминаемый Терезой в ее «Мемуарах», совсем не Людвиг ван Бетховен, а некий граф Луиджи Мегацци. Бетховенское умонастроение той поры раскрывается в часто цитируемом письме, в котором он просит Вегелера прислать ему свидетельство о крещении. Он жалуется, что вовлечён в светскую жизнь и бессмысленно тратит свой покой; однако он был бы счастлив, «если б демон не избрал своим местопребыванием его уши» и если б этот недуг не терзал его до такой степени, что иногда он думает о самоубийстве. Во всяком случае, отныне дружба Бетховена с Брунсвиками будет лишь крепнуть. Для Терезы — она сама сказала об этом достаточно ясно — он останется духовным наставником, таким же, как Гердер и Гёте. Она посылает Бетховену рисунок, на котором он представлен в образе орла, взирающего на солнце.

В то время, когда Бетховен отказался от брачного союза с Терезой, он завязал знакомство с Элизабет Брентано. Это первая наша встреча с Беттиной, дочерью богатого франкфуртского коммерсанта, о семье которого Гёте, несомненно, вспоминал, когда писал своего «Вертера». У торговца колониальными товарами Петера-Антона Брентано, претендовавшего на то, что он является потомком Висконти, было пятеро детей от первого брака с некоей голландкой. В 1774 году он женился на Максимилиане де Ларош, бывшей на двадцать два года моложе его, матери Марии-Клеменса и Беттины. Семья эта занимает довольно значительное место в истории немецкой литературы. Максимилиана была дочерью известной Софи де Ларош, друга Виланда, написавшей несколько романов в духе Ричардсона; сущность этих произведений полностью отражена в их названиях — «Евгения, или Покорность судьбе», «Письма к Нине, или Советы, как образовать свой ум и свое сердце». Гёте набросал ее привлекательный портрет в тринадцатой книге «Поэзии и правды»; благодаря этому мы видим стройную, грациозную женщину, сохранившую изящество манер и в пожилом возрасте, всегда скромно одетую в коричневое или серое; видим ее лицо, обрамленное красивым чепчиком; весьма независимая в суждениях, она с неизменной терпимостью относилась к любым взглядам; несчастья, приведшие к нужде, не нанесли ущерба ее безупречному достоинству.