Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

• Название: Путь теософа в стране Советов: воспоминания
• Автор: Давид Арманд
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7784-0391-8

Это исповедь. Исповедь человека высокого духа. Капризный мальчишка сумел воспитать в себе такие не модные ныне качества, как совесть, честь, ответственность перед каждым встречным. Ещё труднее было сохранить эти свойства в кипящих котлах трёх русских революций и под удушающим прессом послереволюционной «диктатуры пролетариата». Голод и унижения, изматывающий труд и противостояние советской судебной машине не заставили юношу хоть на минуту отступить от своих высоких принципов. Он их не рекламирует, они прочитываются в его поведении. Но в грешках молодости герой исповедуется с беспощадным юмором. Об окружающих он пишет без тени зла. Скрытая улыбка не покидает автора на всём пути, в годы голодной сельскохозяйственной юности в детской коммуне, в годы сурового студенчества, безработицы, службы на большом заводе и даже в прославленной советской тюрьме. Друзья и сотрудники окрестили его «рыцарем светлого образа».

Повесть найдет своего читателя среди тех, кто без спешки размышляет о высоких возможностях и красоте человеческой души.

---

Когда был конгресс хирургов, английский делегат расхвастался, что они произвели операцию на мозге, француз уверял, что они произвели операцию на сердце. А наш делегат заявил, что доктор Иванов вырезал у больного гланды через задний проход. Удивились:

— Зачем же через задний?

— А у нас всё так делается!

Я думаю, этот анекдот сочинён как раз про тот случай с овсом. Но так или иначе, пока торговались, цена лошади поднялась до 12 млн рублей, и мы к переезду не смогли её купить.

Мы находились поочерёдно и одновременно в ведении разных отделов МОНО: показательных школ, сельскохозяйственных колоний, детских домов. Все они по-разному относились к нам. Иногда враждовали друг с другом и с финансовым отделом. Бывало, один начальник давал нам продукты или деньги, а когда мы приходили за ними, другой начальник их отнимал.

На переезд нам дали 3 млн. На эти деньги можно было нанять 6 подвод. А одних вещей было на 30, не считая картофеля и фуража. Всё остальное ложилось на Рыжего.

Мы начали, как и в Ильине, с заготовки дров. Ежедневно назначались двое пильщиков и дровокол. Пильщиками назначали только мальчиков и только старших.

Тут Галя проявила неожиданное упорство в желании тоже поехать подготавливать новый дом. Мама протестовала: «Девочка, да ещё из слабых, куда же ей ехать». Но я позаботился о том, чтобы мне пришлось поехать с Галей, и мама сдалась. Предложила только, чтобы поехали две девочки — ещё Берта. Следующей операцией была чистка дома. До нас там жила какая-то детская колония, очевидно, состоявшая из троглодитов. Все шкафы в библиотеке были полны человеческими испражнениями, так же как и кастрюли на кухне. Это уже специально для нас постарались. Их эксперименты с экскрементами достигли такой виртуозности, что говном были залеплены даже оконные стёкла второго этажа с наружной стороны. Промежутки между рам забиты гнилой картошкой. Стекла в обеих рамах вырезаны, а два ящика запасных стёкол перебиты в крупу. Мы вывезли из рыцарского замка и с площадки перед ним около 30 возов грязи и мусора! В противоположность этому мы идеально прибрали оставляемый дом в Ильине, даже полы вымыли. Знай наших! Правда, все гвозди со стен повыдергали: гвоздь — большая материальная ценность!

Всё-таки жить в новом доме было нельзя из-за тысяч клопов. Так как ремонтных рабочих нам не прислали, мы начали ремонт своими силами. Обдирали обои, где они были, купоросили, белили потолки и стены, чинили шкафы, забивали картоном вырезанные стёкла. Через две недели дом нельзя было узнать.

Ох, и болела же у меня спина после переезда! Большая доля загрузки и выгрузки 30 возов имущества и такого же количества возов грязи легла на мои плечи.

Ко времени переезда количество больных, главным образом фурункулёзом, достигало 13 человек. На мне ещё лежала обязанность перевезти, оборудовать и устроить дедушку. Я старался сделать это так, чтобы он испытал как можно меньше лишений и неудобств.

Мы переехали в феврале. И хотя кругом был лес, лесничество упорно тянуло с выделением нам участка для порубки. Мы замерзали в нашем величественном каменном замке. Наш минимум был воз дров в день. Сельхоз принял решение валить деревья в саду. Это было, конечно, варварство. Основная вина в этом была моя. Ну, а что было делать?

Свалили две прекрасные пихты, лиственницу, несколько сосен. Вынырские крестьяне ругались: «Такие же грабители, как и прежние». Бывшие хозяева, к которым мама ездила в Москву насчёт возвращения им кой-какого имущества, узнав про порубки, обозвали нас «дикарями». Впрочем, после более близкого знакомства они с нами подружились.

В первые же дни после переезда на шоссе, недалеко от нашего дома был ограблен и убит угольщик. Его увидела, возвращаясь со станции, Рахиль, сестра Бэлы, недавно принятая в старшую группу. Она прошла, зажмуривши глаза, не удостоверившись, действительно ли он убит, нельзя ли ему ещё помочь. И дома не сразу об этом сказала, очень уж испугалась. Проступок для скаута непростительный. Нарушение 3-го закона: «скаут помогает ближним». Коля устроил над Рахилью суд чести в присутствии всего отряда. Рахиль горько плакала.

Чтобы углубить и оживить скаутскую работу, Коля начал проводить беседы о скаутских законах, по одному в вечер, а мама — об их глубоком значении. И те и другие беседы были интересны и мы ходили на них с удовольствием. И когда мама успевала заниматься скаутскими делами, ведя по три предмета в обеих группах и ряд кружков, которые она возобновила, как только разобрались на новом месте?

Горе колонии — Тоня во всё время переезда мучила маму невероятно. Когда она бывала в хорошем настроении, она все предметы называла в уменьшительной форме, например: «у девоньки животок пустой, надо бы обедик скушать». Это просто значило: «я хочу есть». Вообще она сюсюкала и коверкала слова, как трёхлетний ребёнок. Ей было уже 19 лет. Она непрерывно гладила маму по лицу и целовала её, не давая ничем заниматься. Приступ нежности означал приближение припадка. В припадке ярости она не раз валила маму на пол и однажды едва не задушила её. Потом признавалась, что всё это проделывала в полном сознании.

Тоня обладала повышенной сексуальностью и постоянно думала о мужчинах, не раз пытаясь показаться старшим мальчикам в голом виде. Мама очень боялась этого, она доказывала ей, что это жестоко, что почти наверняка у неё родятся такие же нравственно и физически больные дети, как она сама, с которыми она же будет мучиться всю жизнь. Тоня весело возражала:

— Ну что ж, ты мучаешься со мной, это твоя карма. А я буду мучиться с ними, это будет моя карма.

Потом Тоня пожелала руководить религиозным кружком, как руководит мама. Две девочки, Галя и Берта, в порядке скаутского шефства взяли на себя обязательство заботиться о Тоне. Их она и вовлекла в кружок под своим председательством. Несколько месяцев всё шло ничего, хотя Тоня оказалась весьма деспотичным руководителем. Затем ей показалось, что на неё снизошёл дух святой, объявила, что она есть Христос, начала вещать от имени самого Христа. Это уже было нестерпимо, и девочки перестали посещать кружок. Окончилось это страшнейшим скандалом.

Пришло известие, что умер о. Иоанн и община там осталась без пастыря. Тоня решила, что её долг ехать её спасать и быть там за пастыря. Но вот беда — не в чем ехать! Девочки наперебой дарили ей вещи, Ольга Афанасьевна шила ей платья и целое приданое — только бы уехала. Мама, наконец, вздохнула свободно и окунулась в запущенные дела колонии. Неужели этот камень снят с её души? Кроме того, сотрудники собрали Тоне все наличные деньги. Но Тоня прожила в Петрограде две недели, разругалась с паствой, разругалась с родными и вернулась назад. Мама решила, что больше в колонии ей жить нельзя. Она её поселит в Москве и будет к ней ездить каждую неделю. Таково было положение к концу освоения нового дома.

Весна и лето в Тальгрене

В колонии преподавались всякие иностранные языки. Каждый мог выбирать, какой ему нравится. Вначале французский, немецкий и итальянский преподавала мама, занимаясь с каждым учеником индивидуально. Потом она передала итальянский Софье Владимировне, которая, однако, смогла приехать всего два раза. Обучать нас английскому взялись ребята Гершензоны, особенно Наташа. Я очень ретиво взялся за английский, несмотря на необычность ситуации — учиться приходилось у маленькой девочки. Мы сразу принялись читать детскую книжку, аппетитно изданную: «Blackyʼs model readers»[26]. О чём там была речь, не помню, но первая фраза на всю жизнь врезалась в память: «Once upon a time so long ago that everybody has forgate the date…»[27] Мы также усвоили комплименты, которыми обменивались английские мальчики и девочки: «The girls are made from sugar, spices and all that nice. — The boys are made from frogs and snails and pappy dogʼs tails»[28]. Помню, что потом мы занимались по учебнику Эрча, причём там был мистер Бэйли и мистер Аткинс, которые на протяжении всей книги вели друг с другом милые разговоры.

В конце Ильинского периода к нам поступила полиглотка Анна Николаевна Шарапова, знавшая чуть ли не все европейские языки. Это была крохотная старушка с седыми подстриженными волосами, спускавшимися ей на лоб и во все стороны, в белой бумажной панамке с лицом как печёное яблочко и голубыми глазками, выражавшими детскую невинность души и постоянную на всех и вся. На обеих руках у неё висели мешочки, в которых находились всевозможные брошюрки, открытки, письма на разных языках, в одном — на английском, в другом — на французском и т. д.

Обнаружилось, что Анна Николаевна болезненно разговорчива. Он трещала без умолку на всех языках сразу и, поймав первого попавшегося человека во время обеда или работы, засыпала его переводами, новыми словами, объясняла их происхождение, не отпуская его и доводя до полного изнеможения. Преподавать она не умела совершенно, уроков не задавала и не спрашивала, непрерывно что-то рассказывала сама. В то же время была очень трудолюбива, доброжелательна и бескорыстна: отдавала в общий котёл свою зарплату и посылки, которые получала из-за границы, не оставляла себе ни крошки. Но главное, мы от неё впервые услышали об эсперанто[29].