Степан Злобин - Остров Буян

• Название: Остров Буян
• Автор: Степан Злобин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1981

В том входит роман «Остров Буян», посвященный известному событию русской истории середины XVII века — восстанию угнетенного населения Пскова в 1650 году против засилия феодального строя.

---

— Не допустят, стало? Боятся они… — задумчиво проговорил Иванка, кутаясь в полушубок от весенней ночной сырости.

Он лег на спину, но сон не сходил к нему. Сквозь туманную мглу, витавшую над рекой, он глядел в далекие звезды.

— А про что та книга? — спросил он. — Ты сам ее чел?

Подьячий вздохнул.

— Не по разу, — сказал он. — Великая книга: сказывает, «остров есть в окияне. На том острове все по правде. Живут без бояр…».

— Знаю — остров Буян. Бабка сказывала ту басню: живут люди никаким князьям не подвластные, окроме лишь бога! А кто на том острове был?

— Заморский был грамотей.

— Иван Скоробогатый, заморский купец!.. Да ты слышь, Томила Иваныч, он верно на свете, тот остров, есть? Взаправду есть?

— Коли помыслы людские о том зародились, то, стало, взаправду. Первое дело — людские помыслы, Ваня. От помысла стался весь мир; он всему начало…

— И то, — согласился Иванка, — чего умыслил, то сотворил!.. Я всегда так — чего умыслю, то вынь да положь!..

Неожиданный оборот Иванкиной мысли смутил Томилу. Он промолчал.

— Томила Иваныч, ты спишь? — окликнул Иванка, когда подьячий уже задремал.

— Что, рыбак?

— А давай мы с тобой умыслим тот остров да в мысли с собой учиним еще… ну… кого бы?

— Кого же, рыбак?

— А кого? Перво дядю Гаврилу да Кузьку, Прохора Козу, а там и иных приберем…

— Ну что же, давай умыслим, — согласился с улыбкой Томила.

— Только, чур, уж потом не отречься! Что умыслим, на том и стоять!

— Постоим, постоим… Сон долит меня, Ваня, давай-ка спать…

Они замолчали.

— Томила Иваныч, ты спишь? — окликнул Иванка, но подьячий уже не ответил…

Утром проснулись они от дождя, убирались поспешно, и разговор про чудесный остров уже не возобновлялся меж ними…

Несколько дней подряд Иванка ходил сюда в надежде встретить Томилу. Мысль о чудесном острове, который прежде был только бабкиной сказкой, а теперь превращался в какую-то хоть и брезжущую в тумане, но явь, не давала ему покоя. Ему уже представлялись величавые очертания зубчатых стен с пушками на широких раскатах, блещущие золотом купола звонниц и грозные башни городских ворот, оберегающих город от нашествия бояр и злодеев.

Встретив Томилу в городе, Иванка спросил его, почему он давно не приходил, и летописец ему обещал, что придет.

Иванка нетерпеливо ждал встречи и заранее обдумывал разговор про остров Буян. Он пришел сюда спозаранку, надеясь к приходу друга уже наловить рыбешки, чтобы сразу попотчевать летописца горячей ухой. Рыба с утра хорошо клевала, и Иванка успел в своем замысле. Он разжег постер и подвесил котелок. Было около полудня. В этот час рыба клевала нехотя, и Иванка, мурлыча себе под нос какую-то песенку, не обращал внимания на свои удочки…

Уха сварилась и распространяла душистый пар, вкусно смешивавшийся с горьковатым дымом костра. Иванка вытащил из узелка кусок хлеба, чеснок и соль в тряпице, которую он развернул, чтобы посолить уху.

— Рыбачок, угости ушицей! — внезапно прозвенел над ухом его веселый девичий голос.

Иванка от неожиданности выронил соль. Позади него, держа полный подол свежего щавеля, стояла, смеясь, Аленка.

— Несоленой по твоей милости садись похлебай! — проворчал он, вдруг по неведомой причине залившись румянцем.

— Здравствоваться надо, невежа! — укорила Аленка.

— Христос воскресе! — нашелся Иванка и, чтоб скрыть смущение, быстро вскочил, готовый поцеловать ее.

— Постой, постой, ведь пасха прошла! — закричала Аленка, увернувшись со смехом.

— Пасха прошла, да вознесенья[151] не было. Спроси у попа — можно еще целоваться…

— Ну! И вбыль?! А я думала, целоваться повсядни зароку нет, — поддразнила она. — Да ты дубровишься[152] попусту, а сам и не смеешь!

— Что ж я, живодавом целоваться полезу? Люб насильно не станешь! — Иванка повернулся к горшку с ухой.

— Ты тут пошто? — спросил он Аленку, оправившись от смущенья.

— Щавель собираю.

— Ты тут одна? — спросил Иванка.

— С тобой.

Аленка присела рядом. Он снял котелок с огня. Свою ложку он отдал Аленке. Пока она ела уху, Иванка глядел на нее, не скрывая восторга: раз от разу, встреча от встречи она хорошела все больше и теперь была еще лучше, так, что если глядеть на нее долго, то теплая волна приливала к груди и к голове…

Аленка потупилась, заметив его взгляд, и темный, вишневый румянец выступил на ее щеках…

Она отдала ложку, и он был счастлив тем, что это ложка, с которой только что ела она… Уха казалась ему оттого во сто крат вкуснее, хоть и была несоленой.

Аленка, не встречаясь глазами с ним, срывала вокруг себя одуванчики и плела золотой венок.

— Кому? — спросил Иванка, чтобы не молчать.

— Тебе, Ивушка…

«Что за имя придумала! — про себя удивился он. — Век бы слушал. Все кличут Иванка, Ивашка, а так — никто!»

Она доплела и надела на голову ему венок.

— Какой ты… — сказала она. — Как Иван-царевич.

— А ты — как… как… — он не нашел слова, но она поняла без слов, что хотел он сказать.

— Ивушка, ты б порядился к кому к кузнецам в работу. Время пройдет, и бачка тебя снова примет. Он баит, ты важным станешь кузнецом, а будешь во всем справно работать, придет пора, бачка меня за тебя отдаст… — просто сказала она, словно оба давно разумели, что это общее их желание.

— Он отдаст, а ты-то пойдешь? — спросил Иванка.

Она опустила глаза, только тут подумав, что, может быть, и обмолвилась лишним.

— Пойду, — тихо призналась она.

— Ни за кого не пойдешь за другого? — спросил Иванка.

— А ты не посватаешься к другой? — лукаво спросила она.

— Мне пошто? Али милее да краше сыщу!

— Не сыщешь?!

Иванка взял ее за руку.

— Яснее солнышка чего искать в небе! — ответил он, сжав ее пальцы, и голос его и сами слова закружили Аленке голову. Сладкое томление охватило ее.

— И не станешь искать? — переспросила она, близко заглядывая ему снизу в глаза.

Ее лицо оказалось так близко, а взгляд засветился такой теплотой и нежностью, что Иванка только и мог прошептать ее имя.

— Аленушка! — выдохнул он и привлек ее ближе к себе.

Она прильнула щекою к его плечу и забылась, закрыв глаза.

Они сидели молча и недвижно, будто боясь нарушить полуденную тишину душистых лугов или спугнуть разрезвившихся возле самого берега рыбок…

Вдруг они услыхали шаги. К знакомому месту Иванкиной ловли шел Томила Иваныч… Аленка вскочила, зардевшись румянцем стыда, и скрылась в высокой траве, пока летописец ее не заметил…

И в первый раз был Иванка не рад встретить своего странного друга…

Глава двенадцатая

1

Стряпуха Траханиотова давала Первушке пить наговорной воды. Мясник Терешка дробил между обухами двух топоров какую-то кость на лунном свете и бормотал про железные зубы, но ничто не помогло. Первушка маялся дни и ночи зубной болью. Наконец он заснул и поутру проснулся с опухшими глазами, с разбухшей щекой. Он все же исправно оделся, чтобы сопровождать господина в приказ, но окольничий громко расхохотался, взглянув на него.

— Пугало! — громко воскликнул он. — Куды я с таким поеду! На смех — с кривой рожей…

Он приказал Первушке остаться и взял с собою других холопов.

С завязанными зубами, Первушка остался дома. Он ревновал господина: когда был при нем, знал, что он первый среди всех слуг. Но теперь, когда господин уехал с другими, Первушка встревожился: а вдруг с одного раза Петр Тихонович станет считать не Первушку своим самым ближним слугой… И Первому представилось, как зазнается второй конюх Траханиотова, взятый за женой окольничего, Сергушка, если окольничий приблизит его, и как он будет шпынять Первушку, отплачивая за все толчки, тумаки и насмешки.

«И трус он, — думал Первушка, — как защитит Петра Тихоныча? Стрелять из пистоля не может, а саблю и вытащить не посмеет, коли что, не дай бог, стрясется».

Что стрясется, Первушка толком не знал. За эти несколько лет ему и самому не пришлось ни от кого защищать господина, но в последнее время много шло слухов о том, что беды не миновать. Пушкари, приходившие к Траханиотову по разным своим делам, громко грозились, что бездельный корыстник окольничий скоро получит расплату.

Пушкарский голова[153] из Ростова, которому выдал Траханиотов лишь половину жалованья, заставив его расписаться за полное, уходя из приказа и не смея грозить самому окольничему, сорвал злость на Первушке. «Быть тебе с господином всем миром побиту», — сказал он.

Тверской затинный голова[154] десять дней назад выскочил из приказа на улицу с воплями: «Грабят! Режут!» А когда сбежался народ, голова громко кричал, что окольничий требует себе четверть жалованья тверских затинщиков. Траханиотов выслал к нему Первушку сказать, что отдаст все жалованье сполна, чтобы пришел он к нему домой. Голова пришел, и окольничий угощал его подобру, как родного отца, до самой ночи. Траханиотов выложил перед ним все недоданные деньги и взял расписку. А когда голова расписался, окольничий в руки ему самому, пьяному, денег не дал, послав с ним для бережения Первушку. Голова упал в корчах с пеной у рта, еще не дойдя до дома, и Первушка бежал от него в страхе, конечно с собой захватив и все деньги. На беду, поутру на улице мертвого поднял один из тех самых посадских, которые были на площади накануне. И когда Первушка еще с четверыми людьми провожал господина в приказ, толпа стрельцов и посадских кричала, называя Траханиотова погубителем и убийцей, и грозилась скорой управой на всех: на Траханиотова, на Левонтия Плещеева — Земского приказа судью, на думного дьяка Назария Чистого, на боярина Бориса Морозова и на больших торговых гостей, начиная с Василия Шорина…