Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

• Название: В саду памяти
• Автор: Иоанна Ольчак-Роникер
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-86793415-2

«В саду памяти» Иоанны Ольчак-Роникер, польской писательницы и сценаристки, — книга из разряда большой литературы. Она посвящена истории одной еврейской семьи, избравшей путь польской ассимиляции, но в зеркале судеб ее героев отражается своеобразие Польши и ее культуры. «Герои этой „личной“ истории, показанной на фоне Истории с большой буквы, — близкие родственники автора: бабушка, ее родня, тетки, дядья, кузины и кузены. Ассимилированные евреи — польская интеллигенция. Работящие позитивисты, которые видели свою главную задачу в труде — служить народу. Безумные романтики, поверившие, что можно до основания потрясти мир. И те, и другие оказались позднее в дьявольски сложных условиях тоталитаризма: коммунистического и фашистского… Самый талантливый сценарист не придумал бы таких хитросплетений. Только жизнь может столь драматичным образом создавать и перемешивать человеческие судьбы», — пишет о книге Анджей Вайда.

Книге Иоанны Ольчак-Роникер в 2002 г. была присуждена высшая национальная литературная премия Польши — «Нике».

---

Тогда же мне рассказала Моника, и что ей пришлось пережить во время бегства из бомбардируемой Варшавы. Ей было всего два года, когда ее увезли, и, стало быть, запомнить она ничего не смогла, кроме неясных обрывков, не будь разговоров с родителями, которые постоянно возвращались к этой жуткой истории.

В деревенском доме Роберта Осноса под Нью-Йорком сладко пели птицы, его жена Наоми делала салат. Мы сидели на террасе, глядя на зеленые горы, я включила магнитофон, и… маленький мальчик выбежал с криком на пылающую варшавскую Твардую, зовя: «Мама!»

В кабинете Питера Осноса висят фотографии, на которых он снят с преемником английского трона принцем Карлом, с Горбачевым, Хрущевым, Клинтоном. У всех них он брал интервью, был блестящим журналистом. Позже работал в известном издательстве «Рандом Хаос». Ныне решил отказаться от яркой карьеры журналиста и обеспеченного места. Основал собственное маленькое издательство. Риск, конечно, но ему хочется показать, на что он способен. Кому показать — себе? Своим близким? Миру? Предкам с того света? Невольно думаешь: откуда этот внутренний императив, который по очереди каждому из нас отравлял жизнь: «Ты должен кем-то стать! Доказать, на что способен!» Чьи же это гены теребят нас все время?

Роберт сделал мне бесценный подарок — письма моей матери к его матери и Быховским, писавшиеся после 1945 года и до самой их смерти. Не выбросил, благодаря чему сегодня я могу их цитировать, приводить из них отрывки, поражаясь величию любви, которая связывала между собой предыдущее поколение. В антрактах балетных спектаклей, на которые меня водил Роберт, в музеях, куда мы ходили с Моникой, в Чайнтауне или итальянских кафе — везде мы вели разговоры о памяти. Для чего мы чурались воспоминаний наших родителей? Зачем заглушали собственные воспоминания? Почему порвалась связь, которая так мощно держала нас — детей? А то, что в течение стольких лет и не пытались ее восстановить? Не без изумления, но с легким недоверием следили мы за тем, как возрождается между нами былая близость.

Через год после моего посещения Нью-Йорка, в мае 2000 года, Моника и Роберт прилетели в Краков. Возник повод расширить встречу и собрать всех варшавских родственников. Целым событием стал приезд из Москвы Пети — сына Макса. Мы разложили на столе семейные фотографии. Вместе рассматривали снимки его отца — молодой пламенный революционер и рядом — уже старый, измученный, смертельно расстроенный человек перед лицом собственной катастрофы. Рисовали новые побеги общего генеалогического древа. Его ветви — это Лена, Максим, Сергей, Аня, Таня. У меня — Катажина, потом Мария.

Сидят слева: Сергей Валецкий, Мария Веймейр, Михал Роникер; второй ряд: Катажина Циммерер, Иоанна Ольчак-Роникер, Мотка Быховская-Холмс; стоят: Петр Валецкий, Ян Канцевич и Роберт Оснос.

Слева: Памела Холмс, Таня Валецкая, Ася Соколовская, Мария Веймейер, Марта Хоффман. Тоскана, 2001 г.

Следующим этапом во все набирающей силы истории нашей семьи стала поездка в Тоскану. Идея принадлежала Монике Быховской-Холмс, соучредителями стали Роберт Оснос и Максим Валецкий. В апреле 2000 года, накануне пасхальных праздников, мы пустились в путь. Из Варшавы. Из Кракова. Из Нью-Йорка. Из Сан-Франциско. Из Москвы. Из Бостона. И даже из Стокгольма, где на какой-то конференции была Дебора, дочь Моники. Когда мы прибыли на место, оказалось, что из двадцати шести человек, откликнувшихся на наш призыв, двадцать — потомки Юлии и Густава. И тогда Дуглас Холмс, муж Моники, один из инициаторов встречи, когда все мы уже сидели за столом с приготовленными им для нас макаронами, поднял первый тост в честь этой четы — сына венского раввина и дочери варшавского купца.

— Просто чудо, — сказал он, — что после двух мировых войн, стольких исторических и жизненных перипетий за этим столом собрались представители пяти из девяти их детей. Мы переглянулись. В самом деле.

Самую старшую — энергичную и деловую Флору, представлял правнук Марек Бейлин — сотрудник «Газеты Выборчей».

Покладистую и меланхоличную Гизеллу — двое внуков: Роберт и Моника, четверо правнучек: Гвин — экономистка, Жан — юристка, Дебора — тоже юристка, Памела — студентка, изучающая медицину, и праправнук — четырехлетний Эли.

Янину представляет внучка, то есть я, Иоанна, правнучка Катажина — журналистка и переводчица, и праправнучка шестнадцатилетняя Мария.

Максимилиана Горвица — российско-американская группа из пяти человек. Из Москвы прилетел его сын Петр Максимилианович — химик, его дочь и внучка Максимилиана Лена — бизнесмен, из Сан-Франциско — внук Максимилиана Максим — бизнесмен и две правнучки: двадцатилетняя Аня — дочь Лены и четырнадцатилетняя Таня — дочь Максима.

Самую младшую сестру — Камиллу — представляла внучка Нина — сотрудница Варшавского университета, и трое правнуков: Петр — работавший в сфере информатики, биолог Мария и семнадцатилетняя Ася.

Не было пятнадцати человек (и это не считая потомков Розы, с которыми ни у кого из нас нет никаких контактов). Прежде всего — старейшины рода — Янека Канцевича, а также Пьера Пфеффера — из Парижа, которого не удалось уговорить приехать на этот съезд. Не назвать всех отсутствующих. Но и без них в тосканской столовой царила кутерьма, к которой шесть супружеских пар приглядывались не без любопытства. Не буду пересказывать разговоров, которые велись за столом сразу на пяти языках и до поздней ночи. Не скажу, и сколько выпили кьяньти — некоторые из нас виделись друг с другом впервые. Сразу и не сообразишь, кто из нас к какому поколению принадлежит. А какой взять тон? Серьезный или шутливо-комичный? И как в данной ситуации сломить собственную настороженность: позволить себе растрогаться или лучше держать себя в руках? К счастью, спасло наше природное чувство юмора. Два дня, в течение которых проходил процесс сближения, стали опытом трудным и слишком сложным, не поддающимся простому рассказу: тут парой фраз не отделаешься. Но на одном событии мне хочется все же остановиться.

Как-то вечером Роберт Оснос по случаю своего семидесятилетия устроил праздничный ужин и как психиатр предложил нам разыграть нечто вроде спектакля — довольно рискованного психологически. Пусть каждый из присутствующих скажет несколько слов о себе. Поначалу все растерялись — от удивления. А потом стали по очереди говорить. Первой от волнения расплакалась моя дочь Кася. За ней Моника. А потом все — кто не стесняясь этого, кто незаметно от других — стали утирать слезы. В этом была какая-то мистика: словно бы здесь и сейчас мы давали отчет о нашей жизни не только перед собравшимися за столом, но и перед нашими общими предками.

Моя внучка Мария, когда подошла ее очередь, свою речь начала с благодарности жизни, в которой есть место радостным сюрпризам — она для себя открыла столь большую и неизвестную доселе родню. Еще совсем недавно мир представлялся ей чужим и огромным. Но теперь она чувствует себя в полной безопасности. Как дома. Ибо отныне знает, что в странах, даже таких далеких, как Россия и Америка, у нее много близких.

Самые большие овации вызвало выступление Пети. Он сказал, что считает нашу встречу великой победой судьбы. Две дьявольские силы присягнули нас уничтожить. Немецкий тоталитаризм умерщвлял, советский убивал и уничтожал, отнимая у нас связи. Он не только лишал достоинства и чувства безопасности, но и сознания принадлежности к определенному обществу, своей традиции, собственной тождественности. Человека лишили корней, отобрали память, привязанности, ценности, которые передаются из поколения в поколение, чтобы он не знал, зачем живет и что может передать своим детям. Нам повезло, мы преодолели все преграды и обрели друг друга, а значит, и свое общее прошлое, которое поможет нам лучше понять, кто мы и чего хотим.

И в заключение попросил выпить за самого молодого члена семьи — своего внука и сына Сергея Леона. Мы выпили за него и за всех детей: да здравствуют Леон из Москвы; Сэм, Йонах, Эли — из Нью-Йорка, Нильс — из Риги.

— Всё! — вскричала зычным голосом моя прабабка Юлия. Она терпеть не может излияний чувств и пафоса. В голубую игровую, где на стене висит портрет венского раввина, а в углу в шкафу за стеклянными дверцами стоят собрания сочинений польских поэтов, она зовет мужа, детей, зятьев, сыновей и внуков, чтобы всем вместе подумать над финалом повествования. Ну вот, все сейчас соберутся и из-за мелочей переругаются. Рыжеволосая Генриетта обидится, что я забыла про Маргулисов, добрая Роза расстроится, что так мало о ее сыновьях. Бабка из педагогических соображений ткнет меня в пару ошибок, а мать бросится защищать. Начнут требовать: исправь оплошность, проставь дату, подчеркни то, дополни это. Но почему-то мне кажется, что мои предки довольны тем, что получилось. Больше всего на свете они ценили семейные узы. Я кинулась на поиски исчезнувших следов, а обрела подлинные чувства. Взывала к Теням, а откликнулись Живые.