Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

• Название: В саду памяти
• Автор: Иоанна Ольчак-Роникер
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-86793415-2

«В саду памяти» Иоанны Ольчак-Роникер, польской писательницы и сценаристки, — книга из разряда большой литературы. Она посвящена истории одной еврейской семьи, избравшей путь польской ассимиляции, но в зеркале судеб ее героев отражается своеобразие Польши и ее культуры. «Герои этой „личной“ истории, показанной на фоне Истории с большой буквы, — близкие родственники автора: бабушка, ее родня, тетки, дядья, кузины и кузены. Ассимилированные евреи — польская интеллигенция. Работящие позитивисты, которые видели свою главную задачу в труде — служить народу. Безумные романтики, поверившие, что можно до основания потрясти мир. И те, и другие оказались позднее в дьявольски сложных условиях тоталитаризма: коммунистического и фашистского… Самый талантливый сценарист не придумал бы таких хитросплетений. Только жизнь может столь драматичным образом создавать и перемешивать человеческие судьбы», — пишет о книге Анджей Вайда.

Книге Иоанны Ольчак-Роникер в 2002 г. была присуждена высшая национальная литературная премия Польши — «Нике».

---

Его радовала красота мира. Он был удачливым семьянином. Жил счастливой жизнью. Делал то, что любил, и достигал того, к чему стремился. А в глубине таилось отчаяние. Не знаю, как моя бабушка — запрограмированная оптимистка — с этим справлялась. Мама признавалась, что это его постоянное чувство беспокойства отравило ей юность.

За тринадцать лет горячечной деятельности Мортковича девчушка с тяжелыми косами превратилась во взрослую женщину. Порой кажется, что родители этого не замечали. Продолжали видеть в Хане свою восприемницу. Считалось естественным, что единственная дочь, несмотря на собственную занятость, уделяет время делам фирмы. В предпраздничную суету она помогала упаковывать книги, бегала с манускриптами в типографию, заносила авторам «печатные фанки» с корректурой, на международных выставках помогала обивать полотном постаменты и живописно раскладывать книги, перемежая их вазами с цветами. Чем старше становилась, тем более ответственные поручения ей доверялись. Покорная и чуткая, она не могла или не хотела вырваться из их мира и обрести свой.

Ей было двадцать два, когда отец опубликовал первую книгу ее поэзии «Рябины». А другой издатель согласился бы опубликовать ее стихи? У Мортковича вышли и последующие ее произведения: роман «Весенняя горечь», репортажные зарисовки «По обе стороны шоссе», «На дорогах Польши». Давало ли ей это право считать себя писательницей? Она не знала.

Любовь к родителям была так безоглядна, что заменить ее чувством к мужчине было невозможно. Время шло, а в ее жизни не появлялся человек, ради которого можно было пренебречь прежней жизнью. В одном очередном рождественском представлении, в котором она участвовала вместе с художниками, куколка-Ханка Морткович напевала:

Кто я — ужель, как моя мама
Для Жеромского иль Мирьяма?
В стране, где столько разных сфер,
Мне прочат славу книжных дел.

Пусть гордость я всех вузов сразу,
Никто не целовал меня ни разу —
Я сердце спрятали понуро
За кипами литературы.

Не думаю, чтобы эта песенка развлекла ее.

Ей было двадцать пять, когда она получила степень доктора философских наук[70] Варшавского университета, защитив работу «Легенда о Ванде. История одного литературного сюжета». Но продолжать занятия наукой не стала. Была нужна в издательстве. Закончила Отделение живописи и графики академии изящных искусств. Но не хватило смелости или таланта попробовать себя в живописи. Ее друзья по искусству — Феликс Топольский, Элиаш Канарек, Антони Михаляк[71] — уже вкусили славы. Она иллюстрировала собственные книги для детей. Вторая книжка ее стихов «Ненужное сердце» вышла, когда ей было двадцать шесть. В них много печали, отказов, намеков на чувства без взаимности и на неисполненные надежды.

А потом пришла любовь. Молодой, красивый, талантливый художник — ее коллега по академии — стал очень важным лицом в ее жизни. Начал бывать в доме. Получил одобрение родителей. Всерьез строили планы на будущее. Молодого человека особенно интересовали издательские дела, он разбирался в искусстве и представлялся идеальным кандидатом в мужья. В зятья. Моя будущая мама была на седьмом небе от счастья.

Ханна, Янина и Якуб Мортковичи

Весной 1931 года она поехала с родителями в Париж на большую международную выставку, посвященную иллюстрированной книге, — Интернациональный Салон де Ливр д'Арт. Машину — красавец-хрислер 75 — вел шофер Банась, одетый в серую ливрею. Экспонаты были высланы заранее, поездом. Морткович — глава Польского отдела — задолго до открытия обдумал оформление стенда. Он отбирал самые красивые книги из лучших польских издательств, все это репродуцировал прекрасными иллюстрациями, обрамлял разноцветные таблицы, развешивал гуцульские килимы, расставлял красочную керамику, народную резьбу.

Якуб Морткович возле стенда на выставке

Это был период затяжного экономического кризиса. На книжном рынке царил застой. Разорялись книжные фирмы. Морткович — к тому времени серьезный должник банкам, типографиям, авторам — как всегда, не считался со средствами. По случаю выставки спроектировал и за собственный счет издал рекламный альбом «Le livre d’art en Pologne 1900–1930». Толстый, красиво оформленный альбом представлял собой обзор польского издательского дела первой трети двадцатого века. Цветные вкладыши отражают достижения польских издателей, книжные иллюстрации известных польских графиков, благородная бездревесная бумага, специальная литера — все вместе сияло красотой и дороговизной. Книга не была предназначена на продажу. Он с удовольствием раздавал ее участникам выставки как дар польского издателя издателям всего мира.

Пребывание было чередой успехов и удовольствий. Французская пресса писала: «Никто из нас не забудет великолепного участия господина Мортковича в организации польской секции. Она была одной из самых интересных на выставке и произвела огромное впечатление на всех, побывавших на ней». В это же время в Париже проходил Международный конгресс издателей. Мой дед на его торжественном открытии сказал: Я с огромным волнением выступаю от имени польских книжников и издателей. Двадцать один год тому назад, в 1910 году, я внес перед Конгрессом в Амстердаме предложение представлять здесь единую Польшу, несмотря на то, что тогда она была поделена между тремя мощными монархиями. Эту просьбу я мотивировал тем фактом, что Польша, пусть и разделенная тремя границами, остается одним народом, единой культурой — польская книга никогда тех границ не признавала. Мое предложение было благосклонно принято, в Международной комиссии польскому народу было отведено надлежащее место. Сегодня я имею честь и, подчеркну, счастье стоять вновь перед собравшимися, чтобы выразить Конгрессу в Париже от имени книжников и издателей свободной и объединенной Польши признательность и благодарность за пророческое постановление, вынесенное в 1910 году.

Якуб Морткович

Высоко взлетел еврейский мальчик из Радома. Ему, приветствуя его, горячо аплодировали, вместе с семьей он был приглашен на торжественный dejeuner у президента Франции. А я, — пишет моя мать, — бывая на заседаниях, принимая участие в приемах, чувствовала себя гражданкой вселенной и представительницей великой культуры своего народа так сильно и с такой радостью, как никогда больше ни до, ни после.

4 июля 1931 года они уехали в Польшу. В отеле «Кайрес» на бульваре Распейл, где они жили, Морткович оставил свой чемодан, а в нем фрак и цилиндр-шапокляк — костюм, обязательный для выступлений и приемов. Он собирался вернуться в Париж осенью на закрытие выставки. Когда машина отъезжала, управляющий и портье отеля, стоя на улице, закричали: A bientàt Monssieur Mortkowicz, a bientàt![72]

В Варшаве его ждали напоминания и предостережения из банков, где он набрал кредитов. Неразговорчивый и скрытный, он никогда не признавался близким, как тяжело ему давались вечные финансовые осложнения. Не умел себя ограничивать, отказываться от художественных замыслов, экономить, считать. Но и жить с чувством постоянного страха не захотел.

9 сентября 1931 года в квартире на Окульнике, в минуту нервного срыва, он застрелился из револьвера. Привезенный тотчас же в больницу на улице Згода, он умер в двенадцать часов. Ему было пятьдесят шесть лет. В записке, которую он оставил жене и дочери, он написал: Я жил не как купец и умираю не как купец.

Похороны состоялись 11 сентября 1931 года на еврейском кладбище. На панихиде от лица польских издателей выступил Станислав Арцт, от имени польских писателей — Ян Парандовский. Книгу «Le livre d’art en Pologne» ему положили в гроб.

Белая сирень

На похоронах моего деда собрались, разумеется, все родственники. И вся интеллигенция Варшавы. Дружившие с ним книжники, писатели, художники и графики. Толпы читателей. Трагическая смерть известного издателя всколыхнула не только Польшу, но и заграницу. В некрологах перечислялись его заслуги: чувствовалось, что повсеместный траур искренний. Все хорошо понимали: с такой бескорыстной любовью уже никто не станет служить польской книге и ее авторам.

Януш Корчак писал: Нет, отнюдь не меланхолия подсунула ему револьвер. Это был акт протеста против требований жизни изменить себя. Выходит, безнаказанно идти своим путем нельзя.

Мария Домбровская: В купеческую среду он попал случайно — как странник из другого мира. Из такого мира, в котором действует страсть — не иметь, но быть, не собирать, но создавать… Даже если и были у него свои личные притязания, они сводились к единственному желанию — выделяться тем, что делаешь, но никогда — тем, чем владеешь.