Александр Казанцев - Школа любви

• Название: Школа любви
• Автор: Александр Казанцев
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005

«Я всегда знал, что живу отнюдь не впервые. По крайней мере, дважды я уже жил, но это не прибавило мне, похоже, ни радости, ни мудрости…Жил когда-то непутевой жизнью библейского Лота и сполна вкусил радости и тяготы судьбы поэта и греховодника Публия Овидия Назона…»

---

Елене сказал, что надо фронтон доделать, а то за зиму понабьется снега под крышу. (Снобизма в слове «фронтон» не меньше, пожалуй, чем в желании моем выделяться в электричке высокоинтеллектуальным чтивом, а по сути — надо мне досками заколотить боковину-треугольник, образованный крышей и карнизом, ну и дверцу там, желательно, сделать). Другой, чуть более потаенной, целью поездки было — проверить, цела ли избушка моя, а то ведь жгут постройки дачные, из мести и просто так, уж сколько случаев… Ну а еще потаенней была надежда: может, отойдет, отмякнет душа в тиши да за работой физической, а то невмоготу уже. Летом ведь только участком и спасался…

Лишь к сорока годам решили мы с Еленой «заземлиться». Раньше я с иронией и жалостью на «мичуринцев» глядел: и охота им, дескать, каждый выходной, а то и чаще, на участки таскаться, давиться в автобусах и электричках, день-деньской стоять над грядками раком!..

Елена и раньше заговаривала: давай землю возьмем. Но я был непреклонен: тут на писанину времени не хватает, а я его буду в землю зарывать, как же! Чего-чего, а овощей в магазинах полно, цены копеечные.

По-прежнему сопротивлялся обрастанию «бытом»…

Но кончилась закономерно назревшая, объективно необходимая, вот кабы не горлодерная, злая и разорительная, «перестройка», и все, кто нахапать под шумок не успел, осознали вдруг с ужасом, что живут в промотавшейся и стремительно растаскиваемой стране, помощи и защиты от которой ждать, по крайней мере в ближайшем будущем, не стоит: сам о себе не позаботишься — пропадешь. Вот и хлынули горожане к земле. Тогда-то, не слушая мои протесты, купила Елена десять соток в тридцати пяти километрах от города. Ну ладно, кабы эти километры только по рельсам — под колесный перестук, они не столь уж ощутимы — так ведь от станции Межениновка еще сорок минут ходу. Пёхом! А с грузом и того больше…

Вернувшись позапрошлой осенью с дележки участков, твердо заявил я Елене:

— На «плантации» этой жилы порву, но вскопаю все. Только не жди, что после этого буду туда мотаться, очень надо мне время губить!

За зиму о «плантации» почти и не вспоминал. Но к весне ближе Елена принялась закупать всяческие семена. Газет раньше в руки не брала, а тут вдруг стала прилежно вычитывать из них советы садоводам-огородникам. Я посмеивался, поддразнивал:

— Неужто клещей не побоишься? Весной их в межениновских лесах тьма. Тебя дожидаются.

Уж я-то знал Еленину боязнь, точнее, страх панический перед клещами: из-за них она в лес до осени не заходила. Это после того, как в один год умерли от клещевого энцефалита сразу два наших сотрудника по кафедре. Мужики в самом соку, а от козявки еле заметной погибли!..

Раньше Елена столь пугливой не была. В студенчестве, помнится, когда про свой угол и квартиру еще не думали, но были уже предельно, верней, запредельно близки, уходили мы весной, чуть пригреет по-настоящему, в ближайший лесок, за Потаповы лужки, выбирали место посуше и поукромней, стелили одеяло… Еще бы нам тогда о клещах думать! Да мы и птиц-то, по-весеннему горластых, начинали слышать лишь тогда, когда ненадолго размыкались наши объятия, умиротворялись тела и души. В одну из таких минут Елена, помнится, шепнула мне:

— Вон какая-то зверушка красивая на меня смотрит… а я голая…

С ветки черемухи, еще безлистой, но с мучительно набухшими, вот-вот готовыми выстрелить зеленью почками, глядел на нас темными бусинками глаз любопытный бурундучок. Горячая волна желания вновь захлестнула меня. Я укрыл Елену собой от глаз-бусинок забавного зверька. И ведь ни один клещ нас тогда не трогал!

Кто хранил? Или — что?.. Елена, при напоминании моем об этих злокозненных насекомых, сникла ненадолго, потом упрямо сверкнула карими глазами:

— А я буду голову косынкой повязывать, обсматриваться почаще!.. Друг дружку будем обсматривать…

Едва сошел снег, приехали мы в Межениновку. Вдвоем, Машуню из-за клещей брать не решились. Как раз в ту пору написал я первые страницы вот этого «сумбурного романа», так уж совпало… Отрываться от машинки и трястись в утопшую в весенней грязи деревню мне, понятно, совершенно не хотелось. Ехал — мрачен. Подниматься настроение стало, когда, преодолев жирную глину безымянной межениновской улицы, вышли мы к набирающему зелень лугу, пошли сперва через него, а потом через лес, по выложенной бетонными плитами дороге. Да и как не подняться ему, если день — яркий, улыбчивый, промытый до блеска весенними дождями, малость пообсохнуть успевший…

Тугой чистый воздух звенел от щебета, свиста, писка ошалевших от радости птах. Много лет не слыхал я таких птичьих концертов, в детстве только, в Зыряновске, когда поднимался чуть свет, тайком от родителей шел с самодельным луком на «охоту» и забывал о ней напрочь, заслушавшись…

Идя через луг, через лес межениновский, поймал я себя на мысли, что далеко не всех птиц узнаю по обличью — тут какие-то и вовсе диковинные расцветки встречаются! — и по голосам узнаю лишь немногих: вот это чибис, лишь он плачет, ликуя, это, кажется, хохлатая свиристель попискивает тоненько, это бекас в пикирующем полете «поет хвостом» — будто ржет вдали конек-горбунок… Ну а это кто так заливается? Не знаю. Стыдоба, а еще писателем зовусь…

На участке мое настроение снова испортилось. Когда мы были здесь осенью, при дележке, тут лес стоял: осины полыхали жарко, сквозили желтизной меж ними березы, а хвоя сосен и елей на их фоне казалась еще темней, строже. Я тогда полный полиэтиленовый пакет опят умудрился даже собрать за несколько минут… Знал, конечно, что лес этот теперь обречен, но надеялся, что не будет тронута хотя бы чета огромных елей у проселочной дороги, уже за границей участка…

Обе ели уничтожены были варварски. Одну, похоже, с кабины бульдозера спиливали бензопилой, потом ножом того же бульдозера комель выкорчевали и оттолкали за дорогу — там он и встал под углом к земле, будто гигантская пушка — в два обхвата стволище, не меньше. Другую ель, чуть потоньше, ближе к земле спилили, а пень бульдозером лишь опрокинули, задрали, в нарушение природной интимности безобразно обнажив кривые мощные корни. А на участке моем таких пней полувывороченных — десятка два, если не три, да еще завалы коряг, сучьев, веток — жуткая картина. Вряд ли здесь трезвые орудовали, а то ведь, как ни будь они черствы, все равно бы дрогнуло сердце.

Однако, как ни пьяны были, а весь строевой лес повывезли: корысть в вине не тонет…

Да черт с ними, с бревнами, подумал я, строить все равно ничего не собираюсь, а вот зачем они все так испохабили тут?..

Над участками, похожими на поле жесточайшего побоища, с надрывной печалью кричали чибисы, и мне заплакать даже захотелось. Потом злость взяла, сердито повернулся к Елене:

— Ну вот — твоя затея! Ради жалкого пучка редиски такая тут красота загублена!

Сказал — и сразу пожалел. Губы Елены подрагивали, глаза жалостливо щурились. Никак не меньше моего потрясена и огорчена она была.

Все-таки слишком часто я несправедлив к ней…

Шуткой пытаясь замять свою несправедливость, бездарно перефразировал Маяковского: «Через четыре года здесь будет пышный сад!..» А сам подумал: черта с два, четыре года здесь только завалы расчищать!

— Мы с тобой, Костя, будто первопоселенцы Сибири, — улыбнулась Елена, благодарная все же моей неуклюжей шутке. — С какого конца начнем?

— А хоть с какого — конца не видно! — это сказал я уже не сердито, бодро даже, вдруг ощутив, что руки просят работы, повинуясь мозговому импульсу, порожденному почти безотчетным желанием как можно скорее сделать хоть что-то, чтобы не так безобразен был вид варварски испоганенной местности.

Настроение мое поднялось и от шустрых лучей раннемайского солнца, и от гвалта ошалевших в любовной истоме птиц, даже крики чибисов не казались уже столь надрывными. А когда запалили мы высоченную кучу древесного сора, и вовсе весело мне стало, детство вспомнилось, костры на пустых зыряновских огородах…

На расчищенном пятачке вскопал я землю под первые грядки. Тяжелая работа не злила — разогревала, вот и разделся, копая, по пояс, мышцы мои бугрились от напряжения, и мне было приятно ловить частые взгляды Елены, слова ее недавние вспоминались: «Мы с тобой, как первопоселенцы Сибири…» Нечто мощно-дремучее, сугубо мужичье, клубилось во мне…

А когда Елена стала проводить щепочкой ровные поперечные бороздки на грядках и, низко нагнувшись, упрятывать в них загодя припасенные семена редиски, петрушки, укропа — уж тут я отбросил лопату, не в силах сдерживаться, повернул к себе чумазое от сажи и лесного подзола лицо Елены и к губам припал порывисто.

— Тебе голову напекло, Костя? — радостно и в то же время грустновато засмеялась она. — Люди ведь кругом! Учительницы из нашей школы, ученики…

Да, не одни мы были. Наш дачный кооператив «Пчелка» — учительский. (Елена к тому времени уже лет семь как из института ушла, преподавала физику в школе). На соседних участках вовсю кипела работа — нужда толкнула малоимущее учительство к земле. Голоса перепархивали, смех…