Аза Тахо-Годи - Жизнь и судьба: Воспоминания

• Название: Жизнь и судьба: Воспоминания
• Автор: Аза Тахо-Годи
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-235-03192-0

Вниманию читателей предлагаются воспоминания Азы Алибековны Тахо-Годи, человека необычной судьбы, известного ученого и педагога, филолога-классика, ученицы, спутницы жизни и хранительницы наследия выдающегося русского философа Алексея Федоровича Лосева. На страницах книги автор вспоминает о трагических поворотах своей жизни, о причудливых изгибах судьбы, приведших ее в дом к Алексею Федоровичу и Валентине Михайловне Лосевым, о встречах со многими замечательными людьми — собеседниками и единомышленниками Алексея Федоровича, видными учеными и мыслителями, в разное время прошедшими «Арбатскую академию» Лосева.

Автор искренне благодарит за неоценимую помощь при пересъемке редких документов и фотографий из старинных альбомов В. Л. ТРОИЦКОГО и Е. Б. ВИНОГРАДОВУ (Библиотека «Дом А. Ф. Лосева»)

---

Милая, строгая Ксения Анатольевна, а внутренне такая любящая и нежная! И это было видно по всему — и как радостно встречалась с нами в кабинете, где мы вместе пили чай или кофе за овальным столом, покрытым старинной зеленой скатертью (она и сейчас жива), и как шла беседа, конечно, при закрытых дверях, и как произносилось имя Александра Александровича, и как прощались. В то время я еще не знала прошлого моих самых близких людей. Об А. А. Мейере — только, что был он замечательный философ. И только после кончины Валентины Михайловны мне открылось их лагерное бытие.

Переписку Алексея Федоровича с А. А. Мейером о том, что такое философия, письма Ксении Анатольевны к Валентине Михайловне я храню в особой папке. И узнаю каллиграфический почерк Ксении Анатольевны, которым она переписывала иной раз письмо Александра Александровича, — и это не случайно. Она знала, как плохо у Алексея Федоровича с глазами, и старалась, чтобы он сумел прочитать письмо. В свою очередь, Валентина Михайловна боялась, что почерк Алексея Федоровича не очень понятен для его адресата, и тогда она перепечатывала письмо на машинке. В таком виде переписка сохранилась и была напечатана в «Вопросах философии» (2000. № 3) с комментарием В. П. Троицкого. Об А. А. Мейере и К. А. Половцевой упоминается в книге воспоминаний Н. П. Анциферова, друга Лосевых и бывшего тоже «каналармейцем» на Белбалтлаге (см.: «Из дум о былом». М., 1992), а также в книге: А. Ф. Лосев, В. М. Лосева. Радость на веки. Переписка лагерных времен. М., 2005.

Приведу здесь последние из сохранившихся в нашем архиве писем В. М. Лосевой и К. А. Половцевой — свидетельство духовного общения двух замечательных женщин.

1. [Письмо В. М. Лосевой А. А. Мейеру]

Москва, 20 янв. 1935 г.

Дорогой Александр Александрович, вот не писала Вам полтора года и от Вас не имела ни строки, а стоит Ваш тихий и сложный образ в душе таким живым и родным, как будто и не расставалась с Вами. И после полутора лет не видения хочется не столько поговорить с Вами, сколько побыть и помолчать вместе, даже, пожалуй, какие-нибудь горизонты с Вами проверить.

На днях видела Вас во сне: где-то в солнечных, зеленых и голубых просторах встречаемся мы с Вами, радостно и молча здороваемся; а кругом всё такое светоносное, что уж кажется совсем и нездешним. И тишина! Светлая и прохладная тишина…

В. Л.

2. [Письмо В. М. Лосевой К. А. Половцевой]

Москва, 20 янв. 1935 г.

Дорогая Ксения Анатольевна,

Вы не можете себе представить, с каким странным и сложным чувством вспоминаются 1,5 года, проведенные на Медгоре.

Тут и тёмные воспоминания о задёрганности напряжённой технической работой, о полном отрыве от своего дела и невозможности ни сосредоточиться, ни подумать, ни почитать, — о невыносимом состоянии какого-то тяжёлого духовного обморока; но всё это одновременно связано и с живым делом большого строительства и овеяно нежными светлыми красками севера, водными просторами, горными высями и, главное, теплом, лаской и богатством общения с людьми. И здесь, конечно, самое близкое и живое, это — общение с Вами и Ал. Ал. Особо стоят два момента: наше с Вами возвращение домой из столовой в вечер того дня, когда Вы узнали о кончине Вашей матери, и «случайно» возникший разговор при встрече в наружных дверях, в нижнем этаже проектного отдела.

Всегда помню Вашу богатую измученность.

Ал. Фёд. кланяется и просит передать Вам его теперешнее политическое правило, заимствованное им у Гамлета: у «Не позволяй клоунам болтать больше того, что написано в пьесе».

В. Л.

Р. S. При нас был там общий, большой рыжий пёс с некоторой помесью сеттера. Знал он всех з/к, а лаял всегда на стрелков с винтовками. У нас с ним была особая дружба. Очень хотелось бы знать, существует он или нет. Помню я и Вашу собаку, убитую хозяином Вашим.

3. [Письмо К. А. Половцевой В. М. Лосевой]

3. V. <19>39, 7 ч. веч.

Дорогая моя, только что санитарная карета увезла А. А. в больницу. Поехала с ним Лида (дочь) как лицо официальное. Я осталась в её комнате, где он лежал эти дни, и так мне стало его жалко, так больно, так тяжело, что захотелось с Вами поговорить.

Всё произошло чудесным образом. Целый ряд совпадений удивительных, о которых расскажу после, сделали то, что уже на третий день он оказался в больнице. Доктор К., который приехал на дом в первый же день, сказал, что в больницу ложиться совершенно необходимо и как можно скорее, надо выкачать воду из полости живота. Такое решение К. произвело по-видимому удручающее впечатление на А. А. Он как-то сразу сдал, появились отёки на ногах, опять очень сильная желтизна на лице. Между тем, сегодня, когда в ожидании машины я несколько часов была с ним с глазу на глаз, — я опять убедилась, что слабость и многое другое у него нервного происхождения. Не сумеют врачи это определить в больнице, она его будет угнетать и замучает, вся эта больничная обстановка и невозможность отвлечься. Но… жребий брошен, ничего не поделаешь. По-видимому, так и надо…

К. после разговора по телефону с Москвой сразу же известил семью, и таким образом Лида встретила нас на вокзале. Сперва всё обошлось очень хорошо, главное, что не было лишней трёпки по городу, а мы сразу на такси приехали в пустую комнату, где он мог лечь и куда сразу же был вызван квартирный врач.

Всё идет так, как надо.

Но неужели надо, чтобы всё кончилось трагически? Чтобы никогда больше нельзя было так уютно, как бывало, поговорить о Прокле, о недописанных и написанных работах среди ваших книг, неужели так, дорогая моя?!!

До выкачивания воды К. не берется ничего говорить определенного. Пока его диагноз предположительный — церроз (не знаю, как пишется) печени.

Спасибо Вам за всё, моя хорошая, близкая, родная, такая своя. Да хранят Вас силы вышние. Ещё напишу, когда начнет что-нибудь выясняться. Простите за мазню.

Мой адрес тот же, хотя я там ещё не была. Пойду завтра. Пишу не своим почерком, очень уж тяжело.

Сегодня день Елены. Это было имя матери А. А.

7. V. <19>39

Не отправила Вам до сегодняшнего дня письма по простой, глупой, но понятной сейчас причине — не было конверта (даже на почте).

Пока положение всё то же. Врачи до сих пор не знают, что это такое, но выкачивание делать остерегаются — это признак хороший, но обещают сделать на днях. Пока дают рассасывающее. Во всяком случае вчера вечером температура была нормальная. Сегодня днём написал мне записочку, что ему сегодня «лучше». Вчера была у него в больнице. Вставать абсолютно не разрешают и говорят, что он нажил себе хождением всё это.

Как мне это всё слушать, представляете себе? — Лежание же для него на спине очень мучительно.

Я живу между двумя квартирами. Очень тяжело кого-либо другого видеть, говорить об этом. Ленинград для меня сплошное кладбище, на каждом углу встают призраки воспоминаний. За 42 года ведь много их накопилось, и всё это отошло в прошлое как неважное. Ездила за город к чудотворной иконе, — вот это единственное, что сейчас важно.

Обнимаю Вас. Сердечный привет Ал. Ф.

Кс. П.

Александр Александрович Мейер скончался в ночь с 18 на 19 июля 1939 года.

Появилась у нас ученица Алексея Федоровича по Московской консерватории Ксения Гриштаева. Мне сначала трудно было разобраться в ее родственных отношениях, кто кому и кем приходится. Но постепенно уразумела, что Гриштаев это ее отчим, а отец ее Федотов, художник в Малом театре, дядя — Семен Матвеевич Козолупов (кто не знает музыкальное семейство главы советской школы виолончелистов?), Ростропович — ее двоюродный брат (он же ученик Козолупова), брат ее деда — Николай Александрович Холодковский (1858–1921), ученый-зоолог, но известен как образцовый переводчик и поэт («Фауст» Гете, Мильтон, Шекспир, Гофман, Лонгфелло и многое другое). Когда Ксения рассказывала уже в поздние времена, можно было запутаться, а замуж вышла, стала Заринская, но для Лосевых, для меня, для ее консерваторского круга она так и оставалась Гриштаевой.

Особенно Ксения переживала свой разрыв со знаменитой Марией Веньяминовной Юдиной, которая испортила ее музыкальную карьеру. Ксеня — горячая поклонница Юдиной. «Восхитительное существо», по словам Анны Ахматовой, «необыкновенно отзывчивая и деятельная», она в 19 лет готовилась к будущности пианистки[304]. Всем известно, однако, что такое сложный и переменчивый нрав Марии Вениаминовны, ее чудачества и эскапады. И погубила у она не одну Ксеню, были и другие жертвы, молчаливо ушедшие в тень. Ксеня общалась с Валентиной Михайловной и со мной. Я слушала с большим интересом, для меня возникал совершенно особый консерваторский мир времен давних, и не только 1920-х годов, но и 1930-х, когда Алексей Федорович и Ксеня почти ежедневно сидели в залах Консерватории, увлеченные музыкальной стихией (их, конечно, впускали без всяких билетов — все знакомые, все знали и Лосева, и Ксеню). Да, судьба Ксени музыкальная оказалась незавидной именно благодаря ревности и прихотям Марии Вениаминовны. Какие надежды погибли у талантливого, умного, хорошего человека! Валентина Михайловна терпеливо выслушивала Ксеню, согревала ее, жаждущую тепла и ласки, утешала так, как только она одна могла утешить.