Аза Тахо-Годи - Жизнь и судьба: Воспоминания

• Название: Жизнь и судьба: Воспоминания
• Автор: Аза Тахо-Годи
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-235-03192-0

Вниманию читателей предлагаются воспоминания Азы Алибековны Тахо-Годи, человека необычной судьбы, известного ученого и педагога, филолога-классика, ученицы, спутницы жизни и хранительницы наследия выдающегося русского философа Алексея Федоровича Лосева. На страницах книги автор вспоминает о трагических поворотах своей жизни, о причудливых изгибах судьбы, приведших ее в дом к Алексею Федоровичу и Валентине Михайловне Лосевым, о встречах со многими замечательными людьми — собеседниками и единомышленниками Алексея Федоровича, видными учеными и мыслителями, в разное время прошедшими «Арбатскую академию» Лосева.

Автор искренне благодарит за неоценимую помощь при пересъемке редких документов и фотографий из старинных альбомов В. Л. ТРОИЦКОГО и Е. Б. ВИНОГРАДОВУ (Библиотека «Дом А. Ф. Лосева»)

---

А я, в свою очередь, перечитываю повести Михаила Михайловича, погружаясь в философию природы, живую, как подлинная мифологическая реальность, в которой светится рождение человеческих смыслов.

Не забудешь и нашей в 1971 году летней поездки в Дунино, в скромную и завораживающую близостью к Матери-Земле пришвинскую усадьбу. Ее предваряет солнечный диск ржаного золотого поля, а замыкает стена темного, ночного даже днем леса. Увы, и солнечное золото, и лес ночной — все это теперь погибло под натиском «удовлетворения текущих потребностей общества». Но живы еще старый дом, его земля, его душа, замкнутая оградой в своей никому не понятной задумчивости (спасибо Лиле и Яне — надежно стерегущим).

А потом Алексею Федоровичу 85 лет. И слово Валерии Дмитриевне. Серебро голоса, серебро волос, белый пуховый платок, белое, как плат, лицо. А через год, тоже в декабре, под Новый год, — ее уход из жизни. Алексей Федорович говорит, узнав о кончине Друга: «Мы не прощаемся. Мы встретимся в вечности».

Это еще одна из теней прошлого, не только для Лосевых, но и для меня, теперь тоже готовящейся стать такой же тенью для других. Но пока живу, надеюсь на милость Господню.

А вот и сотрудник журнала «Коммунист» Леонид Витальевич Голованов (увы, уже его нет), друг Валерии Дмитриевны Пришвиной (она его к нам и прислала). Он ведь ученик знаменитого А. Л. Чижевского и его наследник. И «люстру Чижевского» водрузил над столом Алексея Федоровича — чтобы дышать легче, и статью его «История философии как школа мысли» напечатал в журнале «Коммунист» (1981) (конечно, со своими добавлениями в самом начале — ритуал), а для продвижения книг Лосева в те времена это целое событие. Сидим втроем за чайным столом, беседуем, и Леонид Витальевич умудряется своим фотоаппаратом-автоматом снимать нас троих. Так и запечатлелись мы за приятной беседой, и с грустью смотрю я на наши лица, а миг этот никогда не повторится, никогда больше. Увидимся вместе в мире ином, надеюсь, надеюсь.

Недаром встречали мы 1970 год так радостно — с елкой, подарками, гостями, старшими и младшими, с М. Б. Вериго (читала нам в своем переводе стихи китайского древнего поэта Ли Бо), с Мариной Кедровой, с Жаклин Грюнвальд (станет матушкой Анной в православном монастыре Бюсси-ан-От), с Женей Терновским (встречали с ним мою сестру на вокзале, к Новому году) — давно он профессор и тоже во Франции. Я читала греческие стихи, Марина и Женя пели по-французски. Грустно было без Юры Дунаева, безвременно погибшего мужа Марины, он — художник, искусствовед, музыкант, спорщик, талантливая душа, вечерний собеседник Алексея Федоровича, трогательно играл на лютне (сына назвал в честь Алексея Федоровича — теперь это ученейший солидный муж, закончивший у меня классическое отделение, гроза всех дилетантов, издатель религиозных и философских трудов). Бывало, слушали вместе «Тристана и Изольду» (как-то вспоминала Марина 29 октября 2005 года), и не раз, все вместе, Алексей Федорович, Юрий, Марина и я. А Алексей Федорович сказал: «Это совсем как божественное Ничто» (видимо, вспомнил апофатику Ареопагита). Алексей Федорович вообще умел необыкновенно кратко и выразительно афористично давать определения. И Марина вспомнила в разговоре со мной (в тот же самый выше упомянутый день), что на вопрос ее к Алексею Федоровичу, «что такое текст», он ответил сразу — «Личность». Правда, хорошо. Лучше и короче не скажешь.

Это Марина познакомила нас с Кирой Георгиевной Волконской после первого лосевского юбилея 1968 года, и я стала совершенствовать свой французский с княгиней Волконской (урожденной Петкевич)[385], матерью известного композитора, музыканта, клавесиниста Андрея Волконского, друга нашей Марины. (Уехал в 1973 году, обосновался в Италии. Где же ему жить, как не в Европе? Родился в Швейцарии — значит, гражданин славной республики, да и родня за границей.) Много приятных часов провели мы с Кирой Георгиевной, и я посетила ее, попробовав умело и тонко приготовленные ею легкие французские блюда. Вместе с Кирой Георгиевной слушали мы камерный ансамбль старинной музыки под руководством ее сына «Мадригал» (1964–1973). Как хорошо было по снежку быстрым шагом вместе с Алексеем Федоровичем идти от зала имени Чайковского домой, к теплу, чаю и беседам о музыке. А во всем виновата милая наша Марина, которая и мне на помощь приходит, и другим, да еще умна и остра на язык. А уж английский — безукоризненно прекрасен в ее устах. Алексей же Дунаев — крестник Киры Георгиевны.

Для нас с Алексеем Федоровичем новый, 1970 год запомнился особо. В этом году Алексей Федорович встретился со своим прошлым, которое, как он думал, погибло навеки. И прошлое это напомнило о самом сокровенном, чем жили Лосевы, духовные дети о. Давида, монах Андроник и монахиня Афанасия. Нет, все-таки происходят в нашей убогой так называемой «действительности» такие духовные проблески, о которых и не мечталось. И удивительно, как будто буднично и просто (так нам казалось), а на самом деле свершилось чудо, но, по Лосеву, чудо — реальный факт, не подвергающийся сомнению.

А чуду нашей личной встречи предшествовала встреча в письмах, и все благодаря Татьяне Павловне Салтыковой, жене Александра Борисовича, замечательного искусствоведа, давнего друга Лосевых, проходившего в 1930 году по общему с ними делу (прикосновенна к делу была и В. Д. Лиорко-Лебедева, будущая В. Д. Пришвина). Я уже упоминала о том, что ни Валентину Михайловну с Алексеем Федоровичем, ни Алексея Федоровича со мной прежние соузники не посещали, заглядывая в квартиру на Арбате только к нашим «временным» постояльцам Яснопольским. Однако как только эти «временно-постоянные» исчезли, тут вспомнили и о нас, грешных. Александр Борисович вел огромную общественную работу помимо своей теоретической и практической, был избран на первом съезде Союза художников в 1957 году секретарем Правления Союза художников СССР; арест и ссылка начала 1930-х годов забывались, но А. Б. скоро скончался. В начале 1960-х готовился большой том трудов А. Б., и его вдова, Татьяна Павловна, обращалась к Алексею Федоровичу за помощью. Том с портретом А. Б. вышел в 1962 году (вглядитесь в фотографию — какая дума и печаль в глазах, напоминание об испытаниях, выпавших на его долю). В 1965 году Татьяна Павловна преподнесла огромный том Алексею Федоровичу с надписью от семьи Салтыковых: «Глубокоуважаемому, дорогому Алексею Федоровичу на память о верном друге, преданном до конца», — ведь сочинения вышли после кончины их автора.

За эти 1960-е Татьяна Павловна особенно сблизилась с нами обоими, часто бывала, делилась своими горестями (их всегда достаточно), рекомендовала Алексею Федоровичу врачей, близко к сердцу принимала его бессонные страдания и, наконец, раскрыла великую тайну — свою тесную связь с игуменом о. Иоанном Селецким, старым другом, духовным наставником и молитвенником, пребывающим в глубоком затворе, далеко от Москвы, но окормляющем из своей келейки паству, разбросанную по градам и весям страны, — пастырь той, отколовшейся от митрополита Сергия церкви, истинной, православной, не пошедшей на унизительное соглашение с властью Советов, затаившейся в катакомбах, как первые христиане при кровавых императорах римских.

Воспользуюсь сведениями об о. Иоанне из статьи протоиерея о. Владимира Воробьева (он племянник Т. П. Салтыковой, сын ее сестры Евгении Павловны) [386]. Игумен Иоанн, в миру Григорий Гаврилович Селецкий, родился 25 января 1885 года в семье священника. Учился в Московском университете, закончил философский факультет Геттингенского университета в Германии, затем вернулся на родину и в 1914 году на фронте получил младший офицерский чин. В 1923 году стал священником, арестовывался не раз. В 1927 году прервал общение (как и бо́льшая часть высоких церковных иерархов) с митрополитом Сергием (Страгородским), а в 1930 году арестован за оппозицию митрополиту Сергию и осужден на 10 лет концлагерей как «контрреволюционер» (вспомним, что и для Лосева 1930-й — тоже роковой). Попал он в Белбалтлаг, в поселок Медвежья гора (вспомним опять-таки, что там находились супруги Лосевы — все встретились). В 1938 году, после освобождения, снова арестовали, но в 1940-м неожиданно освободили в первый день Пасхи. Батюшка жил нелегально в Харькове и в том же 1940-м принял монашеский постриг с именем Иоанн (в честь святого Иоанна Предтечи). В 1941–1944 годах попал в оккупацию в Полтаве, возведен в сан игумена Полтавским епископом Вениамином (Новицким). Некоторое время обитал в Почаевской лавре, а затем поселился в городе Кременце с подпиской о невыезде, где и скончался 24 августа 1971 года (там же его и похоронили).

Это был стойкий православный защитник веры, борец с живоцерковниками, оказавший влияние на патриарха Тихона (Белавина), чтобы тот прервал с ними переговоры. Очень скромный о. Григорий отказался от епископского сана. На себе испытал чудо Божественного попечения. При подходе советских войск к Полтаве, он, зная, что и его, и епископа Вениамина ждут сталинские лагеря, вместе с тремя духовными дочерьми (вот уж истинные жены-мироносицы) на открытой платформе немецкого эшелона двинулся на запад. Ни епископ, ни игумен не мыслили жизни вне родины и, приближаясь, к местам вблизи Почаевской Лавры, став на колени, они взмолились к Господу — остаться им в Лавре. И Бог услышал их мольбы — поезд неожиданно замедлил ход, женщины быстро сбросили вещи на насыпь, все успели спрыгнуть с платформы, а поезд, набирая скорость, двинулся дальше. Вот как игумен Иоанн очутился сначала в Лавре, а затем и на окраине города Кременца, неподалеку от Почаевской святыни.