Рене Кастр - Мирабо: Несвершившаяся судьба

• Название: Мирабо: Несвершившаяся судьба
• Автор: Рене Кастр
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-235-03086-2

Оноре Габриэль Рикети де Мирабо (1749–1791) — один из наиболее ярких деятелей Великой французской революции, блестящий оратор и публицист, бретер и любимец женщин, узник королевских тюрем и защитник монархии. Посмертное открытие его тайных связей с двором Людовика XVI привело к тому, что прах Мирабо вынесли из Пантеона великих людей Франции. Отношение к нему не раз менялось и в последующие годы. Автор данной книги, известный французский историк Рене де Кастр (1908–1987) видит в своем герое не авантюриста, а гения политики, пытавшегося примирить умеренных республиканцев с монархистами и избежать революционных потрясений, войны и террора. «Останься Мирабо жив, история Франции и Европы могла бы пойти другим путем» — этот неожиданный вывод автор книги подкрепляет кропотливым анализом биографии своего героя, его сочинений и мемуарных свидетельств современников.

---

В назначенный день австрийский посол приехал в карете к де Ламарку через двор, выходивший на предместье Сент-Оноре. Почти в тот же момент Мирабо с величайшими предосторожностями пришел со стороны Елисейских полей и крался вдоль стены сада, выходившего на нынешнюю авеню Габриэль. Ключом, полученным от де Ламарка, он отомкнул замок потайной двери, проник в сад и вышел по тропинке к дому; дверь черного хода была открыта. Никем не замеченный, он прошел в спальню хозяина дома. Тот уже ждал гостя и объяснил ему причину всех этих предосторожностей. Мирабо охотно согласился на беседу с послом императора Иосифа II, и они прошли в гостиную, где уже находился Мерси.

Разговор тотчас зашел о главном. Высказав свои опасения по поводу Франции, Мерси откровенно сказал Мирабо, что не может поверить, чтобы человек его размаха столь упорно губил свой талант, способствуя беспорядкам.

Тронутый столь искренними речами, Мирабо ответил со свойственными ему сердечностью и прямотой. Он признал опасность сложившегося положения и заметил, что единственный способ ее избежать — вывезти короля из Парижа, но не из Франции. Он настойчиво призвал Мерси постараться, если у него будет такая возможность, убедить их величества в том, что при нынешних обстоятельствах другого выхода не существует.

Мерси-Аржанто сдержанно ответил, что сделает выводы из их разговора.

У него сложилось превосходное мнение о Мирабо, и он сожалел о том, что так долго медлил обратиться к столь выдающемуся уму, тогда как тот уже давно мог очень и очень пригодиться.

Мирабо, испытывавший до встречи естественное предубеждение против австрийского посла, нашел его человеком ловким и большего ума, чем ему говорили…

Очень скоро Ламарка пригласили к госпоже Тибо, первой камеристке и преданной слуге королевы. Из ее комнаты графа провели в апартаменты Марии-Антуанетты, откуда удалили всех лишних людей.

Государыня заявила без околичностей, что уже два месяца назад принято их совместное с королем решение о том, чтобы сблизиться с графом де Мирабо; венценосные супруги так же сообща решили избрать в посредники графа де Ламарка. Однако Мария-Антуанетта хотела получить уверения в том, что Мирабо не участвовал в событиях 5 и 6 октября. Граф с уверенностью это подтвердил, и королева ему ответила:

— Мне сие радостно; мне было очень нужно знать это наверняка; ведь под воздействием слухов, ходивших на сей счет, я, признаюсь, питала к графу де Мирабо чувство ужаса, что в немалой степени было причиной того, что мы запоздали с нашим решением обратиться к нему, чтобы остановить, если это возможно, пагубные последствия революции.

В этот момент появился Людовик XVI; со своей обычной внезапностью он заявил без комментариев:

— Королева вам уже сказала, что я хочу нанять графа де Мирабо, если вы думаете, что в его намерениях и в его власти быть мне полезным. Каково ваше мнение на сей счет?

Ламарк высказал свои взгляды; он подчеркнул, что государь и его советники совершили грубую ошибку, не сумев сразу после собрания Генеральных штатов привлечь на свою сторону депутатов, проявивших качества государственных деятелей. Обратись они к Мирабо раньше, тот оказал бы им огромную услугу; вместо этого министры отвергали и всячески унижали его. Если не переменить метода, надеяться не на что.

— Ах! — воскликнул король. — В этом плане от господина Неккера нечего ждать. Поэтому нужно, чтобы всё, что ни сделает господин де Мирабо, оставалось глубокой тайной для моих министров, и в этом я рассчитываю на вас.

Система, предложенная королем, вела к неразрешимой ситуации: советы Мирабо неизбежно придут в противоречие с действиями министров.

— А каким образом господин де Мирабо, на ваш взгляд, мог бы сейчас быть мне полезен? — спросил наконец король.

Ламарк предложил спросить об этом у Мирабо; было условлено, что как только будет найдена основа для соглашения, короля поставят об этом в известность — при необходимости в письменном виде самим Мирабо.

Людовик ушел, а королева заверила Ламарка, что отныне он может приходить в Тюильри в любой момент, когда сочтет нужным.

Терзаемый тревогой, Ламарк покинул дворец…

II

Ламарк посвятил Мирабо в эти планы в апреле 1790 года; его миссия осложнялась тем, что должна была выполняться постепенно. Тот, кому она была поручена, не вел дневника своей деятельности, и для Истории это большая потеря; но, даже не зная деталей, невозможно не отметить активизацию парламентской деятельности Мирабо в последней декаде апреля. Как будто что-то незримо подстегивало оратора; редко когда он говорил более вдохновенно и вызывал больший энтузиазм своих коллег.

Финансовые затруднения вынудили депутатов уже в конце 1789 года обратить взоры на церковную собственность; ее передали в распоряжение государства как залог ипотечной задолженности для введения в обращение в виде сертификатов с процентным доходом; эти векселя, выпущенные государством под гарантию Церкви, приобрели печальную известность под названием ассигнаций.

Чтобы покрыть задолженность, Национальное собрание перешло к следующей стадии — продаже недвижимости, выступавшей в качестве гарантии. Таким способом надеялись оплатить первые векселя с истекшим сроком. Поскольку на самом деле речь шла о том, чтобы узаконить несанкционированную конфискацию, атмосфера дебатов сильно накалилась.

Часть депутатов от духовенства считала, что отчуждение собственности неизбежно, однако надо воспользоваться случаем, чтобы получить для Церкви моральные гарантии, превосходящие собой материальные выгоды, которыми можно пожертвовать. Эти взгляды довольно наивно излагались в законопроекте одного монаха, считавшего людей добродетельными. Этот монах, затесавшийся в число народных представителей, звался дом Жерль; он не возражал против распродажи с молотка церковного имущества, требуя в виде компенсации, чтобы католическая религия была навсегда провозглашена государственной. В простоте сердечной монах возводил симонию в ранг парламентского института и делал нетерпимость гарантом политической свободы.

Поскольку дом Жерль был не дурак, он тотчас понял, что перегнул палку. Посыпались замечания, но крайне правые поддержали монаха; Вирье возобновил законопроект от своего собственного имени, аббат Мори отказался закрывать заседание, не поставив его на голосование, а Мирабо-Бочка поддал жару, поклявшись скорее умереть, чем отступиться от предложения дома Жерля.

Когда депутат от дворянства маркиз д’Эстурмель, представитель Камбре, напомнил об обещании Людовика XIV не терпеть в Камбре иного культа, кроме католического, Мирабо вышел из оцепенения, в котором пребывал уже несколько недель, и вскричал:

— Поскольку тут себе позволяют исторические цитаты по занимающему нас вопросу, я тоже приведу одну! Господа, отсюда, с этой самой трибуны, с которой я к вам обращаюсь, я вижу окно дворца, из которого бунтовщики, объединившие светские интересы со святыми интересами религии, разрядили рукой французского короля роковую аркебузу, подавшую сигнал к резне в Варфоломеевскую ночь.

Ошеломленное этим напоминанием Национальное собрание отклонило проект дома Жерля, и католичество не было признано государственной религией.

На выходе из зала Манежа один депутат, придя в себя, заметил, что с трибуны зала заседаний совершенно невозможно разглядеть окна Лувра. Трибун согласился с ним в практическом плане, однако добавил, смутив своего оппонента:

— Но в тот момент я их видел.

Эта сцена свидетельствует об иллюзорности парламентских дебатов.

Менее чем через неделю, 19 апреля 1790 года, Мирабо снова взбудоражил Национальное собрание очередным ярким выступлением.

Полномочия нескольких депутатов истекали, поскольку, в принципе, выборы 1789 года предусматривали годичный мандат. Однако в соответствии с клятвой, принесенной в Зале для игры в мяч, конституционный комитет предложил: во-первых, не обновлять состав Национального собрания прежде завершения работы над Конституцией; во-вторых, отменить императивные мандаты на срок нынешней сессии.

Аббат Мори выразил протест от имени правых; депутаты избирались по округам и должны были повиноваться воле своих избирателей. Ответ ему дал Мирабо:

— Я не могу не выразить чувства глубокого возмущения в связи с тем, что злонамеренные риторы беспрестанно противопоставляют народ Национальному собранию, словно не благодаря Национальному собранию народ узнал, обрел, завоевал свои права! Словно, окружив себя памятниками из наших трудов, из опасностей, коим мы подвергались, из наших услуг, мы могли стать подозрительными народу, опасными для народных свобод! В тот день, когда зал, где мы должны были сойтись, оказался закрытым, опоганенным, ощетинившимся штыками, мы стали искать место, где собраться и в первом же попавшемся свободном помещении поклялись скорее погибнуть, чем сохранить подобный порядок вещей. Тогда депутаты от народа сформировали Национальный конвент, чтобы уничтожить власть произвола и защищать права народа от всякого посягательства… Нападки со стороны деспотизма, опасности, которые мы отвели, насилие, которое мы подавили, — вот наши титулы. Наши успехи их утвердили, неоднократно подтвержденная поддержка всех частей империи их узаконила, освятила. Откликнувшись на немолчный набат необходимости, наш Национальный конвент стал образцом для подражания, поднялся выше всякой власти; он подотчетен только самому себе, а судить его — потомкам. Господа, вы все знаете фразу римлянина, который, чтобы спасти свою родину от страшного заговора, был вынужден превысить полномочия, предоставленные ему законом. Лукавый трибун потребовал от него поклясться в том, что он их соблюдал. Таким хитроумным способом он рассчитывал поставить консула между клятвопреступлением и трудным признанием. «Клянусь, — сказал великий человек, — клянусь в том, что я спас Республику». Господа, я клянусь в том, что вы спасли общественное дело!