Николай Свешников - Воспоминания пропащего человека

• Название: Воспоминания пропащего человека
• Автор: Николай Свешников
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-86793-017-3

Автор, бродячий торговец книгами второй половины XIX в., много видавший и испытавший, рассказывает о своей своеобразной и богатой впечатлениями жизни: общение с уголовным миром (ночлежки, притоны, трактиры, тюрьмы), знакомства с известными литераторами (Н. С. Лесков, Г. И. Успенский, А. П. Чехов) и т. д. Впервые напечатанные в 1896 г., воспоминания Свешникова были переизданы в 1930 г. и давно уже стали библиографической редкостью. В предлагаемое переиздание включены также опубликованные и неопубликованные воспоминания о народной книжности (рыночные букинисты, уличные разносчики).

---

— Я жил сперва по зеленной части, а потом старшим дворником шесть лет выжил, а после сливочную лавку держал в Павловске. А ты где жил?

— А я по мелочной части — живал и пекарем, и приказчиком был.

— Ну, вот, так и есть: верно, где-нибудь и видались.

— Да и ты мне как будто знаком; ты не судился ли?

— Два раза судился. Я в кресте сидел.

— Ну, вот я там тебя и видел. В восемьдесят шестом году?

— В восемьдесят шестом.

— А теперь-то ты надолго осужден?

— На год. Вот уж теперь третий месяц идет.

— У нас с тобой неподалеку сроки сходятся: мне тоже осталось около года. А ты теперь за что судился?

— Со взломом.

— Один был?

— Нет, нас было трое.

— Тех не поймали?

— Я не выдал.

— А кража большая была?

— Не очень большая, ста на три с половиною, да я попал только с серебряными вещами, всего рублей на семьдесят, а остального не розыскали. Мы шли-то не за тем: думали взять тысяч на тридцать, да не в тот чулан попали.

— Тысяч тридцать?! Вот такой-то кусок поддеть, так можно бы пожить.

— Да ошиблись, — ну, да это еще, может быть, и не уйдет. А если это уйдет, так у меня еще на примете дело есть не хуже.

— Ты меня помани: я чисто работаю.

— А вот как отсидим, да выйдем, тогда увидим, может, и поработаем; мне в одно место-то самому и показаться нельзя.

— Где это?

— В селе Павлове.

— У кого ж там?

— У моей тетки.

— Что у нее?

— Деньжищ тысяч двести.

— А верно ли?

— Верно: она после брата полотняный магазин в Гостином дворе, в Питере, продала за полтораста тысяч, да еще деньги были.

— А живет-то она с кем?

— С одною старухой. Только две во всем доме живут.

— А деньги-то неужели дома в чулане держит?

— Дома. Стол у нее есть такой дубовый, вроде письменного, с двух сторон ящики: одни — спереди, а другие — сзади, к стене оборочены. Вот там-то и лежат деньги.

— Да ведь они небось обе никуда не уходят? Значит, надо будет брать за машинку[306]?

— Нет. Можно и так. Только нужно время выбрать. Тетка часто к Борису и Глебу в монастырь ездит. У меня и еще есть два места, где тоже дома денег много. Я тебе расскажу после. Вот, кажется, привал.

Действительно, старший скомандовал на привал, и арестанты начали усаживаться на пригорке и вертеть папиросы.

На другой день Ч-шин с Г-фским опять были закованы вместе и опять всю дорогу толковали о том же. Г-фский рассказывал Ч-шину, какие тут по дороге и в окрестностях находятся села и деревни и, между прочим, показал в левой стороне от большой дороги и то село Павлово, в котором живет его богатая тетка.

Последний этапный дом находится в селе Ильинском, в двадцати пяти верстах от Углича. Здесь его содержит трактирщик и лавочник. У него, сзади его дома, в котором находится трактир и овощная лавка, выстроен для этапа особый флигель, окнами в сад. Чай или кипяток тут уже не подавался, как на прочих этапах, в большом самоваре, а половые прямо приносили из трактира в чайниках; они же ходили для нас и в лавочку.

Вот этим-то случаем и воспользовались арестанты. Они задумали тут выпить на славу. Этому плану еще много пособил тот случай, что половой оказался приятелем Ч-шина, деревня которого находилась только в трех верстах от этого села, и вот, посылая полового за чаем, Ч-шин упросил его принести им водки, обещая при этом ему двугривенный за труд.

Тот от этого не отказался и принес водку в одном из чайников, вместо кипятку. Молодцы выпили по две бутылки, им показалось мало, и они послали полового «принести еще два монаха»[307]. Половой и на этот раз выполнил данное ему поручение. Арестанты напились пьяны, и конвойные не могли надивиться, откуда они взяли водки.

V. Родной город

На другой день, около часу, мы подходили к Угличу. Страшно сделалось у меня на сердце, точно его в тиски зажало, когда я из-за рыжечника (так называется у нас сосновый лес, принадлежащий городу) увидал золотые главы Девичьего монастыря. Вот тут я родился, и тут я рос в детстве, а потом я двенадцать лет здесь не бывал, а теперь и прийти не к кому. Никого у меня здесь уже нет… Я взглянул на свой серый халат, на коты и на закованные руки… и заплакал… Вспомнилось мне все прошлое время и особенно когда я во время войны служил санитаром и другим помогал, а теперь иду отряха-отряхою и не знаю, к кому подойти и где преклонить свою голову… Вот моя родина!.. Будет мне здесь хуже, чем во всем свете.

Но вот мы и в городе. Здесь в полицейском управлении приняли от конвойных наши бумаги, проверили находящиеся на нас казенные вещи и отправили всех нас вниз, в арестантскую.

— Последнее мытарство. — сказал мне Го-ков, — завтра будем свободны.

«Да, — опять подумалось мне, — завтра я освобожусь, но в чем освобожусь, и к кому я пойду, и куда я преклоню голову?»

Давай я опять плакать.

Двадцатого числа апреля, в среду на Страстной неделе, в девять часов утра, нас привели в мещанскую управу.

Пришел староста.

— Этапом пришли? — спросил он.

— Да, этапом, — ответили мы.

— Так. Ну-ка, Го-ков, поди-ка ты сюда, — вызвал он первого Го-кова. — Ты, брат, это который же раз таким манером из Питера поворотом прогуливаешься?

— Виноват. Что будешь делать, — отвечал Го-ков.

— Только для Страстной недели я тебя последний раз приму, а больше принимать не буду. Давай за этап полтину.

— У меня ничего нету.

— Ну, ступай.

Другой оказался из приписных: этот всего только второй раз приходит этапом.

— За этап есть у тебя? — спросил его староста.

— Есть, господин староста, — ответил он, — вот, пожалуйте, да нельзя ли мне взять билет на два месяца? Я ведь не лишенный столицы, я не из Петербурга, а из Кронштадта пересылаюсь.

— Ну, подходи-ка ты, Свешников.

Я подошел.

— Ты это какой же такой Свешников?

— Я, — говорю, — здешний уроженец; здесь у нас дом был у Девичьего монастыря.

— Ага! Это, значит, ты после Ивана Иваныча потомок?

— Да, я его сын.

— Знал я его. А ты что же это, брат, путешествуешь? Ведь ты, кажется, много лет за паспортом сюда присылал?

— Что ж делать, господин староста, запьянствовал — паспорт просрочил.

— С тебя нужно за одежу пять рублей, да за этап полтину.

— У меня ничего нет.

— Скидывай одежу.

Я снял с себя казенный халат и коты и остался в своей рвани.

— Нет ли там у нас лаптей? — спросил у сторожа староста, увидав меня в лохмотье и босиком.

— Лапти есть, — сказал сторож.

— Ну, так дай ему лапти, босиком теперь холодно.

Я обул лапти на босые ноги.

— Что ж ты теперь будешь здесь делать? — спросил меня староста.

Я не мог и ответить и залился слезами.

— Что он будет делать? — отозвался сидевший с ним старичок из торговцев. — Известно, что все они делают: руку протягивать.

— Нет, — сказал я, — этого я не хочу; я лучше за пятиалтынный в день стану что-нибудь работать, а милостыни просить не хочу.

— Ну, брат, мало ли чего не хочешь! А работы-то здесь про вас таких не заготовлено. Много вас теперь в таком питерском уборе ко дворам жалуете, все у нас ходят по миру.

— Иди с богом, — сказал староста.

Я посмотрел: куда идти?

— А куда хочешь!

Так я очутился на свободе и в родном городе без одежды, без крова, и в кармане у меня был один пятиалтынный экономии от арестантского порциона, а впереди восемь дней праздников… во все эти восемь дней никакой работы не делают и никому люди не нужны, — все едят, пьют да целуются.

Куда подеться и что с собой придумать?

Но деться уже есть куда и у нас в Угличе.

— Ступай в «Батум»! — мне сказали.

— А что это за «Батум»?

— Ночлежный приют.

Пошел я туда, в это «заведение», вроде того, как сенновский «Малинник», только гораздо похуже, и переночевал, а когда ночью заблаговестили к утрени, те из высыльных, которые сюда раньше высланы, стали вставать, и я с ними встал… А больше и сказывать нечего… Началось с этой ночи как раз то самое, что предсказывал мне старичок, сидевший с мещанским старостой…

На этом прерываются записки «лишенного столицы». Все вышеизложенное здесь напечатано с рукописи потерпевшего, которая и остается у меня в подлиннике. По-моему, этот опыт литературного изложения не хуже тех крестьянских этюдов, какие выведены на свет Л. Н. Толстым и И. С. Аксаковым. Здесь тоже, на мой взгляд, есть наблюдательность, последовательность и точность в описании, простота и отсутствие сентиментализма в выражении ощущений и здравый смысл, сообщающий весьма простой и безъэффектной картине интерес характерного явления, которое достойно внимания.