Лин Ульман - Когда ты рядом. Дар

• Название: Когда ты рядом. Дар
• Автор: Лин Ульман
• Издательство: Флюид / FreeFly
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-98358-090-6

Норвежка Лин Ульман пришла в литературу с романом «Прежде чем ты уснешь», который был переведен в 30 странах и сразу сделал ее знаменитой.

В настоящую книгу вошло два новых романа писательницы. Сюжет «Когда ты рядом» — это две секунды головокружительного падения с крыши многоэтажного дома.

Герой «Дара» на первых же страницах узнает о том, что он болен раком и дни его сочтены. Персонажи балансируют на грани фантасмагории и яви.

Оба романа необыкновенно тонкие, завораживающие, но подчас ледяные и мрачные, манящие, как черная прорубь.

---

Первое, что он увидел, была бледная кожа. А потом — гнойник, который вот-вот займет собой всю щеку. Ставшая привычной кривизна лица, которая возникла из-за того, что одну бровь Юхан выщипывал, а другая была кустистой.

Он сказал:

— Не понимаю, что ты во мне нашла. Я старый и отвратительный, к тому же скоро умру.

— Но ты ведь по-прежнему мой милый Юхан, и я люблю тебя.

Голос у нее был мягкий и звучал убедительно.

Не отводя глаз от зеркальца, он положил голову ей на плечо.

— «Май из Малё, — пропел он. — О, прекрасная Май, волны мечтают тебя ласкать». — Май погладила его по лицу, осторожно отобрав зеркальце. Она придвинулась поближе к нему и прошептала:

— Я вижу, что тебе больно.

Пришло время другого разговора. Он узнал ту самую интонацию. Я вижу, что тебе больно. Но он не мог. Не хотел.

Он сказал:

— Да. Иногда мне больно. Больно по ночам переворачиваться в кровати на другой бок. И голова… головная боль. Зато больше меня не тошнит. Всегда что-нибудь новенькое.

— Я разговаривала с главврачом. С Эммой Майер.

— А, это та, что танцует.

Май посмотрела на него вопросительно:

— Ты о чем?

— Да так, забудь!

— Как бы то ни было, Эмма говорит, что…

— Что значит Эмма! — перебил ее Юхан. Он не любил, когда незнакомых называли просто по именам. Эмма! Как так можно? Он посмотрел на Май. Юхан не хотел, чтобы заведующую отделением, которая теперь принимала решения, касающиеся его жизни, звали бы таким… таким романтическим именем, как Эмма, к тому же она была почти что подругой Май.

Она поправилась:

— Доктор Майер говорит, что результаты последних обследований объясняют твою головную боль.

Слова застряли у нее в горле.

— По-моему, головная боль у меня из-за того, что погода меняется, было так влажно и тепло, — равнодушно заметил Юхан. — А теперь я чувствую себя немного лучше. Голова болит уже не так сильно, как на прошлой неделе.

— Нет, — тихо сказала Май.

— Я уже сказал, что, по-моему, это из-за погоды или из-за нагрузок на организм в последние недели, такая реакция психики. Всем известно, что стресс вызывает головную боль. Сегодня головная боль на почве стресса бывает даже у детей, я читал об этом в газете. Родительские стрессы отражаются на детях. Это серьезная проблема.

Май кивнула.

— Но результаты обследований показали что-то другое, — сказал Юхан, глядя на нее.

Май ответила:

— Я сама хотела тебе об этом сказать… Я подумала, что ты захочешь услышать об этом от меня.

— Вообще-то я предпочел бы услышать это непосредственно от врача, — парировал Юхан.

— А я и есть врач!

На этот раз не растерялась Май.

Юхан опустил взгляд.

Неужели его ежедневная борьба ничего не значит? Правда, порой он уже готов был сдаться. Но иногда… иногда он оглядывался вокруг и видел, что наступил еще один день, а он до сих пор жив. Все так же светает по утрам и темнеет по вечерам, а я есть и в свете, и в темноте. Неужели это ничего не значит? Ведь по утрам светает, а по вечерам темнеет, он повторял эти слова самому себе, как заклинание, как доказательство того, что… что… Он и сам не знал, чего именно. Но, повторяя их много раз, он успокаивался. Надо произнести это тысячу раз: по утрам светает, а по вечерам темнеет. Только что это значит для других? Для Май? Для белых халатов?

Они снимали его тело, снимали все его внутренности, запихивали его в аппараты, которые могли видеть его насквозь, — но глаза у этих аппаратов были предательские. Они рассматривали его органы, один за другим, и делали заключения о том, что здесь и здесь есть проблемы. «Здесь и здесь» представляли собой все, что им нужно было знать о Юхане Слеттене.

Он посмотрел на Май:

— Я что, скоро перестану владеть собой?

— Юхан…

— Я скоро перестану владеть собой, черт побери?

Май не ответила, потупив взгляд. Она закрыла глаза и стала массировать лоб кончиками пальцев. Юхан сказал:

— Я не хочу, не хочу превращаться в… в растение. — Юхан повысил голос. — Сделай же что-нибудь, Май! — умолял он. — Сделай что-нибудь!

Май посмотрела ему в глаза:

— Я думаю, ты был прав. Об этом тебе надо поговорить с доктором Майер. Зря я подняла эту тему.

Май не хотела встречаться с ним взглядом, хотя он смотрел на нее в упор. Может быть, она поняла, что была для него зеркалом? Поняла, что каждое мимолетное выражение у нее на лице, любое движение, любой взгляд говорят ему не только о том, что было сказано между нею и доктором Майер, но и о том, какие выводы они из этого сделали? Назад пути нет. Все кончено. Самое худшее произошло. Дальше — пустота. Юхан почувствовал, как кружится голова, в груди застучало, накатила тошнота. Когда он заплакал, Май обняла его.

— Я изменился, да? Я перестаю владеть собой?

Май опустила глаза:

— Все вокруг делают для тебя все возможное.

— Я тоже делаю все, что могу, — рыдал Юхан.

Схватив ее за руку, он повторил:

— Я тоже делаю все, что могу, ты что, не видишь?

Май погладила его по голове и прошептала:

— Вижу, Юхан. Вижу.

Она задержала дыхание и, немного помешкав, добавила:

— Если больше ты не хочешь бороться, то можешь прекратить.

— Правда?

— Да.

— Обещаешь?

— Обещаю. Но я должна знать, что ты по-прежнему хочешь, чтобы я сдержала обещание, которое дала тебе в Вэрмланде.

Юхан отодвинулся, вытирая лицо краем подушки.

— Я не хочу сейчас об этом говорить! — прошипел он. — Ради бога, Май! Не дави на меня!

Май продолжала:

— Я не собиралась на тебя давить. Юхан, любимый. Я не хочу… Дело только в том, что ты можешь перестать собой… — Май с трудом подыскивала слова. — Ты можешь внезапно… ты можешь внезапно оказаться не в силах принимать решения о своей судьбе.

— И что тогда? — закричал Юхан.

— Я хотела бы исполнить твою волю, — прошептала Май.

Она встала. Красное платье было сшито из толстой и наверняка дорогой ткани. Новое, дорогое платье. Она надела его. Сегодня она была красивой, но усталой. Бесконечно усталой. И вдруг он понял, что для нее все давно уже кончено. Решение принято. Они ведь договорились, что Май поможет ему, когда станет совсем невыносимо. И теперь она ждет, когда станет невыносимо. Но когда? Он еще не готов. Он по-прежнему может сказать: да, по утрам светает, а по вечерам темнеет. Эти слова говорят о том, что он сохранил достоинство. А она? Для нее это всего лишь бессмысленное ожидание, всего-навсего. День за днем, и так далее. И только потом, после его смерти, ее дни снова наполнятся смыслом. Наполнятся слезами, воспоминаниями, утешением и примирением. Наполнятся жизнью. Его смерть станет для нее — тут он вспомнил лицо Май в тот момент, когда они приняли окончательное решение, — его смерть станет для нее облегчением.

Юхан закрыл глаза.

Лицо Май что-то ему напоминало. Ничего странного в этом не было. Теперь воспоминания шли сплошной чередой, словно дети, которые требовали внимания. Как картинки. Резкие, отчетливые, детально прорисованные картинки. А также звуки, запахи, ощущения. Светловолосый затылок. Голос. Указательный палец. Прядь волос. Если бы у него были силы, он бы обо всем этом написал. Словно что-то происходило заново. Словно он заново проживал свою жизнь. И это ни с чем перепутать нельзя. А теперь, представив лицо Май в тот момент, когда в Вэрмланде они приняли окончательное решение, Юхан вспомнил, как он сидел на диване между матерью и сестрой, а за закрытой голубой дверью выл отец. Он помнит руки, зажавшие его уши, помнит, как они убрали руки. И тогда он услышал. Услышал глубокое дыхание. А кругом тишина. Только глубокое дыхание матери и сестры. Словно они слишком долго находились под водой и наконец, когда отец сделал последний вздох, вынырнули и заново наполнили легкие воздухом.

Юхан взглянул на Май. Усталое лицо, губы, глаза, ушные мочки, красные звездочки, покачивавшиеся на серебряных ниточках. Он хотел было что-то сказать, но передумал. Обещание, которое она дала ему в Вэрмланде. Или обещание, которое дал ей он? Юхан запутался. В любом случае обещание было обещанием, и не он ли просил ее скорее с этим покончить? Для нее это было не время, а одно только ожидание. Оно могло длиться неделями, а может быть, месяцами.

Неизвестно, сколько это еще протянется, сказала доктор Майер, когда он расспрашивал ее о своем состоянии. Именно неизвестность и была для него самым невыносимым. Она была беспощадной. Даже при том, что — ты слышишь, Май! — даже при том, что по-прежнему светало по утрам и темнело по вечерам.

Сколько дней прошло со времени того разговора в Вэрмланде? Как давно это было? Дни или недели назад? Он утратил счет времени.

Юхан посмотрел на свою тумбочку. Там лежали его вещи: шприц с морфином, календарь, средних достоинств роман американской писательницы, которую обожала Май. Ну почему, думал он, почему он заставляет себя читать по странице этого романа каждый день? Этого идиотского посредственного паршивого романа, который может нравиться только женщинам вроде Май (на мгновение он задумался, что это за женщины, но мысль ускользнула). Ведь это, вероятно, последний роман, который он когда-либо прочитает, и роман этот весьма средних достоинств, а точнее, средней паршивости — что одно и то же, — он во всех отношениях незначителен. Последний роман. Почему он не швырнул его на пол, не разорвал на части, не растоптал, не попрыгал на них, не поплевал, не раскричался так, что этот роман — да, да — растворился бы в пространстве? Как он смеет! Как он смеет лежать у него на тумбочке, будучи последним романом в его жизни. Пришло время великих мастеров. Ведь это так просто. Сейчас он должен целиком погрузиться в книгу, не прочтя которую он не сможет умереть, в самое первое, в самое последнее и единственное произведение искусства. Затаив дыхание, Юхан задумался… Может быть, «Макбет»? А может, «Война и мир»? «Авессалом, Авессалом!» [22]. Юхан снова уставился на тумбочку. Там лежали расческа, носовой платок, часы, плеер для дисков и плеер для кассет. Два диска и одна кассета, заслуживающие внимания: «Волшебная флейта» Моцарта и хоралы Баха на дисках. Любительская запись некоторых песен Шумана на кассете. Это были песни, в которых никто не пел. Их исполняла Май. Юхан вспомнил их беседу, точнее, ее фрагмент. Сама Май не станет об этом вспоминать. Это касалось ее реплики о Шумане, которую Юхан так и не смог забыть. В 1854 году во время поездки в Голландию Роберт Шуман заболел, он вынужден был вернуться на родину, где его положили в психиатрическую лечебницу, пораженного не только сифилисом, но дикой божественной взрывной музыкой, которая вертелась у него в голове, куда бы он ни пошел. «Грохот и шум у него внутри превращаются в музыку, он говорит, что эта музыка грандиозна, а инструменты, на которых она исполняется, звучат так роскошно, что никогда на земле люди не слышали ничего подобного… Роберт невероятно страдает», — писала его жена Клара у себя в дневнике. Кларе советовали не навещать его, а может быть, она сама этого не хотела. Как бы то ни было — последние два года жизни Шуман провел в психиатрической лечебнице в Энденихе близ Бонна. Единственными, кто навещал Шумана, были Иоганнес Брамс и Йозеф Иоахим.