Владислав Зубок - Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

• Название: Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева
• Автор: Владислав Зубок
• Издательство: Российская политическая энциклопедия
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8242-1543-1

Книга профессора истории Университета Темпл (США) Владислава Зубока посвящена изучению мотивов и интересов Советского Союза в холодной войне. На ее написание повлияли новые источники и методологические находки: автор использовал большой массив ранее не доступных архивных документов — от записей, сделанных на заседаниях Политбюро, шифротелеграмм, которыми обменивались руководители компартий, до мемуаров бывших коммунистических лидеров и интервью с их помощниками, дипломатами, разведчиками и военными.

Книга предназначена историкам, политологам, преподавателям и студентам, всем интересующимся историей международных отношений СССР.

---

А если бы не Горбачев?

Прежде чем говорить о личном вкладе Горбачева в историю окончания холодной войны, необходимо ознакомиться с тем, как объясняют эту историю ученые — историки, политологи, специалисты по международным отношениям. Одно из авторитетных объяснений принадлежит теоретикам так называемой школы реализма, существующей на Западе. Они считают, что холодная война завершилась благодаря тому, что к середине 1980-х гг. соотношение сил в мире резко сдвинулось в пользу США и Запада. По мнению этих аналитиков, в условиях, когда советская экономика буксовала, у СССР не оставалось иной альтернативы, кроме отказа от имперских притязаний и поиска соглашений с западными державами. Как только кремлевские руководители осознали, что им не удастся восстановить благоприятный баланс сил, они изменили свою политику в соответствии со сложившейся реальностью{1144}.

Концепция «реалистов» построена на серьезном упрощении. Даже если в Кремле осознавали, что Советский Союз уступает Западу, из этого не следовало, что единственная возможная политика — уступать и сдаваться. В советской, да и в любой другой политической системе дистанция между реальностью и тем, как ее воспринимает, а тем более как практически отвечает на нее руководство, нередко довольно велика. Вместе с тем «реалисты» правы в одном: к середине 1980-х гг. кремлевские руководители действительно поняли, что нужно менять политику и необходимо пойти на серьезные перемены.

Самым опасным для мирового сообщества, да и самого СССР, вариант реагирования на сложившийся в мире расклад сил был вариант силовых решений и закручивания гаек. В 1981-1884 гг. стареющее руководство в Кремле с большой тревогой следило за военными приготовлениями в США и «агрессивным» поведением администрации Рейгана. Юрий Андропов и маршал Дмитрий Устинов не исключали возможность принятия чрезвычайных мер: мобилизации экономики и всего общества в режиме военного времени для сохранения «стратегического паритета» с США в гонке вооружений всех видов. И хотя неясно, как далеко Кремль был готов зайти в этом направлении{1145}, тревога, которую внушал Рейган, наряду с желанием любой ценой удержать стратегическое равновесие, подталкивали к опасной эскалации. Даже Горбачев, придя к власти, некоторое время вслед за Андроповым считал, что, пока Рейган сидит в Белом доме, договориться с американцами невозможно{1146}.

Еще одним вариантом развития событий могло стать одностороннее, постепенное сокращение советских вооруженных сил, вроде того, что проводилось кремлевским руководством в первые годы после смерти Сталина и означало не отказ от противостояния Соединенным Штатам, а «передышку», которая давала возможность советской экономике оправиться от бремени военных расходов. Такой подход, в отличие от силового варианта, мог быть совместим с политикой реформ советской системы в сторону модернизации и постепенной децентрализации с сохранением в руках партийного руководства рычагов в ключевых областях социальной и экономической жизни. Многие аналитики в Вашингтоне вплоть до 1989 г. полагали, что Горбачев нацелен именно на такой сценарий{1147}. И действительно, Горбачев высказывался в этом духе на заседаниях Политбюро в 1986 и 1987 гг. Подобным подходом проникнуты и положения новой советской военной доктрины о «разумной достаточности».

Третий путь — достижение «полюбовного соглашения» с Западом на основе взаимного сокращения вооружений. Этот вариант среди прочих предлагался к осуществлению еще Максимом Литвиновым в конце Второй мировой войны и стал широко применяться после смерти Сталина. Никита Сергеевич Хрущев и Леонид Ильич Брежнев называли такой подход принципом «мирного сосуществования» и придерживались его, несмотря на все неудачи и провалы в советско-американских отношениях. Такая стратегия почти не отличалась от «реальной политики» Никсона — Киссинджера начала 1970-х гг. Целью этой стратегии было сберечь основные компоненты и атрибуты советской империи, в том числе стратегический паритет с Соединенными Штатами, зарубежных союзников СССР, влияние на коммунистические и «прогрессивные» группировки и сети за рубежом. По словам Черняева, в первые годы своего пребывания у власти Горбачев верил, что мирное сосуществование диктуется «здравым смыслом» и что социализм и капитализм «могут сосуществовать, не вмешиваясь в дела друг друга»{1148}.

Можно спорить о том, в какой мере та или иная стратегия могла быть реализована. Но мало кто обращал внимание на то, что Горбачев не проводил систематически ни одну из них. В то время как политики на Западе и его коллеги в Политбюро считали, что он остановил свой выбор на политике «мирного сосуществования» или решил взять «передышку», на деле он занимался чем-то совершенно иным — менее понятным и менее продуманным. Об отсутствии последовательного политического курса говорят задним числом и сторонники Горбачева, и особенно его критики, которые начали твердить об упущенной возможности для СССР пойти «по китайскому пути»{1149}.

Второе распространенное на Западе объяснение окончания холодной войны строится на тезисе о кризисе советской системы и неизбежности краха Советского Союза. Печальное состояние советской экономики и экологии, ухудшение качества повседневной жизни, так называемый брежневский застой наряду с назревающими глубокими проблемами многонационального государства — все это стало очевидным в 1980-х гг., особенно на фоне впечатляющего экономического развития США, Западной Европы и некоторых азиатских стран. В 1985 г. СССР мог считаться сверхдержавой лишь в военном отношении, но не в экономической, технологической и других сферах. При Горбачеве состояние советской экономики и финансов продолжало стремительно ухудшаться. Кое-кто с американской стороны, в том числе госсекретарь Джордж Шульц и ведущий эксперт ЦРУ Роберт Гейтс, считали, что советское руководство идет на односторонние уступки только под давлением углубляющегося внутреннего кризиса. Поэтому, считали они, США вовсе не должны идти навстречу Горбачеву, они должны воспользоваться слабостью СССР{1150}.

Советские источники подтверждают, что еще до прихода Горбачева к власти, при Андропове и Черненко, руководители советского государства осознали, что политика разрядки и обуздание гонки вооружений может помочь больной советской экономике. Горбачев, казалось бы, только развил эту логику, когда он начал говорить на Политбюро, что Советский Союз не выдержит очередного раунда гонки вооружений и должен любыми путями искать выхода из конфронтации с Соединенными Штатами{1151}.

В то же время объяснение окончания холодной войны как советской капитуляции под грузом внутренних проблем при ближайшем рассмотрении не вяжется с очень многими фактами и обстоятельствами. Тяжелейший экономический, финансовый и государственно-политический кризис начал стремительно развиваться в Советском Союзе только в 1986-1989 гг. в результате и под влиянием политики Горбачева, его действий в одних областях и пассивности, промедления в других. Два момента особенно бросаются в глаза. Во-первых, Горбачев не сумел создать опору своим реформам среди прагматических элементов единственного реально правящего класса СССР — партийно-хозяйственной номенклатуры. Вместо этого, начиная с 1988 г., он пытался вызвать к жизни новые политические силы и движения, одновременно отстраняя номенклатуру от управления экономикой и обществом и подрывая сам аппарат централизованного управления. Во-вторых, Горбачев, пока он еще был безраздельным хозяином авторитарного аппарата, не использовал свою громадную власть для проведения непопулярных, но совершенно необходимых финансово-экономических мер, прежде всего реформы цен и сокращения государственных субсидий. Вместо этого он способствовал стремительному демонтажу той самой авторитарной системы, которая давала ему фактически неограниченную власть. Все это породило в 1988-1989 гг. хаос и прогрессирующий коллапс экономики одновременно со стремительным обострением инфляции и бюджетного дефицита. Можно спорить, был или не был СССР безнадежно больным, но средства, предложенные Горбачевым для его «лечения», привели к быстрому ухудшению финансово-экономического состояния страны, пока оно не оказалось на грани полного развала{1152}.

До 1989 г., т. е. до начала радикальных политических реформ, Советский Союз еще мог сохранять внешнюю респектабельность, своего рода «потемкинский» фасад и с этих позиций договариваться с Соединенными Штатами о взаимной деэскалации напряженности и гонки вооружений. В 1989 г. эта ситуация в корне изменилась: предпринятые Горбачевым структурные реформы, ставящие цель отодвинуть партийный аппарат от управления экономикой и политической жизнью страны, привели в действие центробежные силы внутри советского общества, которые в итоге вышли из-под контроля Кремля. Возникла поистине революционная ситуация: кризисные явления приняли обвальный характер, буквально захлестнули и парализовали политическое руководство. Мировая и советская перестроечная пресса подробно освещала растущую в стране нестабильность. В результате СССР уже не мог вести себя на международной арене как сверхдержава. У Кремля уже не было не только желания, но и возможности оказывать помощь своим союзникам в странах социалистического лагеря. Утеряв почти все силовые позиции, советское руководство все более было вынуждено полагаться на добрую волю западных, прежде всего американских политических лидеров.