Борис Четвериков - Котовский. Книга 2. Эстафета жизни

• Название: Котовский. Книга 2. Эстафета жизни
• Автор: Борис Четвериков
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1968

Вторая книга романа «Котовский» — «Эстафета жизни» завершает дилогию о бессмертном комбриге. Она рассказывает о жизни и деятельности Г. И. Котовского в период 1921–1925 гг., о его дружбе с М. В. Фрунзе.

Бориса Дмитриевича Четверикова мы знаем также по книгам «Сытая земля», «Атава», «Волшебное кольцо», «Бурьян», «Малиновые дни», «Любань», «Солнечные рассказы», «Будни», «Голубая река», «Бессмертие», «Деловые люди», «Утро», «Навстречу солнцу» и другим.

---

Долговязый Роберт дико захохотал, схватил яблоко из вазы, стоявшей на столе, и стал его грызть.

— Смотрите, смотрите, он ест яблоко! — вскричала Зизи.

Долговязый Роберт схватил книжку Маркова, прочел надпись, строго спросил:

— Писатель?

И, не дожидаясь ответа:

— Мабузо! Честь имею представить: твой коллега.

— Интэрэсно! — отозвался Мабузо. — В самом деле?

Повертел в руках книжку Маркова:

— Дивно! Сколько получили монет?

— Существуют ставки, — нехотя ответил Марков.

— Сек-рет? I understand you! Понятно!

— Хо-хо-хо! Уж Мабузо скажет так скажет!

— А вы стихов не пишете? — полюбопытствовала Зизи.

Ричард ущипнул ее, она взвизгнула.

— Милорды! А мы опаздываем! — посмотрел на часы Мабузо. — Эжен Эженом, а нам пора маршеном!

— На дорожку прочел бы свои стихи. Вот и товарищ бы послушал.

— Нет настроения.

— Вам нравится Шершеневич? — снова обратилась к Маркову Зизи.

— De gustibus disputandum! — пожал плечами Мабузо и специально для Маркова перевел: — О вкусах не спорят.

— По-моему, спорят, — ответил Марков.

— Например, вы за что: за примат формы или за примат содержания? Сейчас требуют поэзии пресса и молота. Вы согласны, что литература гибнет?

— Не согласен.

— Все ясно, как апельсин. I understand you! Деточки! Потопали! Бабуся, передайте вашему отпрыску, что, если надумает, сегодня у Шаповаловых сбор. Скажите, и Стелла будет.

Как появились внезапно, так внезапно и исчезли. Несколько минут с лестницы доносились визги, крики, дикий гогот долговязого Роберта. Потом все затихло.

Марков и Анна Кондратьевна некоторое время молчали, ошеломленные этим вторжением. Потом Анна Кондратьевна подняла с пола огрызок яблока, брошенный Робертом, и положила его в пепельницу.

— Шалые, — вздохнула она. — Вот уж шалые!

— Это что же, бывшие приятели Евгения? — спросил Марков.

— Эти еще не из худших, тут к нему и вовсе никудышные ходили, по-моему, даже и из тех… Я все за шубы боялась, что шубы стащат.

— Почему у них имена какие-то странные?

— Ничего не странные, напускают они на себя. Например, Зизи. Вовсе она даже и не Зизи, а Зинаида Куропятова, я и ее мать знаю. А вторая так, потерянная душа. И Роберт не Роберт, а Федя Миронов, сын гостинодворца.

— А Мабузо?

— Мабузо — это Игорь Стеблицкий. Не как-нибудь, сын известного профессора…

— Что, правда он стихи пишет?

— Да какие это стихи? Срамота одна. «Шулы-булы, карабулы»… Наслушалась я их. И до чего народ упрямый. Женя их сколько раз выгонял, все лезут! Особенно Игорь, этот самый Мабузо. Я, кричит, новатор, новое течение изобрел! А Евгений книжку вытащил: вот, смотри, где твое изобретение — в девятнадцатом веке сделано! Очень сильно объяснялись они.

4

— О чем шумите вы, народные витии? — вошел Евгений Стрижов, совсем не тот, что был, совсем непохожий Стрижов. — Я еще на лестнице слышал…

Друзья обнялись, никаких объяснений у них не последовало, заговорили так, будто вчера только расстались. Марков сел с ними обедать, а уж до чего Стрижов книжке обрадовался:

— Вот это да! Вот это отколол номер! Я видел, читал, даже купил твою книжечку — вот она! Но это совсем другое дело — с надписью! А я ведь часто о тебе думал. О том, какую книгу следует тебе написать. Конечно, трудно будет, но если поднатужиться, потрудиться в поте лица…

— Ты разговаривай, а сам ешь в поте лица, — пододвинула ему тарелку Анна Кондратьевна.

— Какую же книгу?

— О самой сути: о всех нас.

— Хватил! О всех нас еще сто лет писать будут и материала не исчерпают.

— Пускай себе пишут, в добрый час. А ты не через сто лет, а сейчас, не откладывая, напиши. Мама, я супу больше не хочу, не подливай. Что у тебя еще? Котлеты? Вот это дело! Я тебе очень советую, послушайся меня.

— Советуешь, а сам даже рассказать не можешь, о чем же советуешь написать. Разве так советуют? Хочешь, сознаюсь? Я уже давно задумал — о тебе роман написать.

— Ну-у, брат!..

— А что? По-моему, так интересно.

— Нет, брось ты чудить, давай серьезно. Слушай меня. Значит, так. Я тебе все с самого начала. Наша эпоха. Ленин. Понятно? Или нет, я начну издалека. Вот Михаил Васильевич Фрунзе. Почему он разгромил Колчака? Изучил обстановку. Все продумал. Сосредоточил всю силу в один пункт, в одну точку. Так?

— Так.

— И нанес сокрушительный удар. Вот и книгу назови «Сокрушительный удар».

— Никто и читать не станет книги с таким названием!

— А как лучшие произведения называли? Самым простейшим образом: «Дым», «Обрыв», «Война и мир», «Маскарад». Чем хуже — «Сокрушительный удар»!

— Значит, ты предлагаешь написать роман о Фрунзе? Я так тебя понял?

— И так и не так. Я тебе один пример привел. А вот второй: Котовский с горсточкой людей захватывает Одессу, десятками берет в плен генералов, тысячами солдат и офицеров…

— Понимаю, не объясняй: произвел разведку, установил обстановку, точно рассчитал и нанес сокрушительный удар. Так?

— Так.

— Значит, ты мне рекомендуешь еще раз написать «Искусство побеждать»?

— Ни черта ты не понял. Знаешь, как Ленин предупредил ЦК партии: двадцать четвертого октября совершать переворот слишком рано, двадцать шестого октября — слишком поздно. Было выбрано двадцать пятое октября семнадцатого года. Теперь я все тебе сказал. Напиши роман о коммунистах, роман о советском народе, об Октябре, о новой эре человечества.

— И все сразу охватить? Этого не сумел бы сделать даже Лев Толстой.

— Он, конечно, не сумел бы. А ты должен суметь.

Такая решительность рассмешила не только Маркова, но и Анну Кондратьевну. Евгений посмотрел-посмотрел на обоих и тоже начал хохотать, даже вилку уронил на пол.

Но вот он перестал смеяться. Марков еще раз выслушал рассказ о том, как смерть Ленина заставила Стрижова одуматься, понять свои заблуждения и резко изменить жизнь.

— Не могу себе простить, что был таким дураком, не разобрался в очевидно ясной вещи! Ну ничего. Бывает. Ум за разум зашел. Теперь все. На всю жизнь. И знаешь: я счастлив.

— Ты мне еще не рассказал, на каком заводе работаешь.

— На ленинградском.

— А-а, понимаю. На энском?

— Вот-вот.

— И делаете вы энские изделия для военных целей. Понял, больше вопросов нет.

— Нас недавно Фрунзе навещал. Хвалил.

— Анна Кондратьевна, а что же вы поручение не выполняете?

— Какое еще поручение?

— Мабузо наказывал.

— Мабузо? — нахмурился Стрижов. — Опять они приходили?

— И просили тебе сообщить, что сбор сегодня у Шепетиловых или Шепталовых…

— Ну-ну. У Шаповаловых.

— И что будет Стелла.

Марков нарочно все это преподнес, чтобы посмотреть, как отнесется Евгений и прочен ли его разрыв с этой компанией.

— Ничего у них не выйдет, не пойду. Да и некогда мне, у меня курсы.

— А Стелла? — посмотрел Марков испытующе на друга.

— Стелла подождет. Кстати, никакая она не Стелла, а Сима, значит, Серафима. Ерундят ребята.

Марков заметил, что Анна Кондратьевна при упоминании Стеллы поджимает губы и осуждающе молчит — дескать, я не одобряю, а там дело твое. А Стрижову явно не безразлична Сима-Стелла, видно по всему, хоть он и старается не показать это. Марков усмехнулся: кажется, попал в точку. Что ж, если Стелла хороша и нравится Евгению, так тут возразить нечего, а матери… матери всегда считают, что все жены не достойны их прекрасных сыновей.

Стрижову пора было отправляться на курсы.

— Технику изучаю. Нашел свое призвание.

Марков проводил приятеля, и тот по старой привычке всю дорогу декламировал.

— Значит, стихам не изменил?

— Я не понимаю людей, которые уткнутся в технику и отрицают поэзию, литературу, музыку. Где же еще и учиться взлетам фантазии и вдохновению?.. Ну, так тебе куда? Направо? Жму руку, дружище. Скоро навещу.

5

Он сдержал слово и вскоре появился на Выборгской, в квартире Крутоярова. И пришел не один. С Орешниковым!

— Где вы познакомились? — встретил их Марков.

— Как где? Вот это вопрос! Николай Лаврентьевич? Да он у нас на заводе как дома, их заказы-то выполняем. А Иван Сергеевич дома?

— Сейчас выясним. Оксана! Принимай гостей!

В комнате послышался голос Оксаны: «А-а, пропащая душа! Ну-ка, ну-ка, где вы тут?» А Миша пошел к Крутояровым.

Надежда Антоновна встретила его у порога и шепнула:

— Ну как? Будем перевоспитывать юного чапаевца?

— Да нет, он уже, кажется, выправил линию. Все в порядке.

Иван Сергеевич, видимо, прилег вздремнуть на диване (он говорил: «Люблю спать в неудобной позе и невзначай!»), но услышал голоса и явился в своем великолепном, с кисточками, халате.