Рольф Эдберг - Письма Колумбу. Дух Долины

• Название: Письма Колумбу. Дух Долины
• Автор: Рольф Эдберг
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Публицистика
• Год: 1986

Два произведения — «Письма Колумбу» и «Дух Долины» знакомят советского читателя с творчеством известного шведского писателя и общественного деятеля Рольфа Эдберга. В «Письмах Колумбу» автор сопоставляет то, что видел Колумб, когда пятьсот лет назад вступил на Американский континент, с теми экологическими последствиями, которые были порождены западной экспансией за океан. «Дух Долины» — прежде всего книга о проблемах населения Африки, взятых в их широком историческом и географическом аспектах.

---

Очаровательную картину космогонии периода ломки видим у Иова. Бог, вещающий голосом бури, может выразить в гуле свой гнев так, что сердце человеческое содрогнется от ужаса; одержимых самомнением он не щадит. Однако в обращении к Иову он, критикуя самомнение, прибегает к издевательской иронии: «Где был ты, как Землю Я утверждал? Говори — тебе ли не знать!.. Кто вратами море сдержал… когда Я сделал облака одеждой его, и повил его пеленами мглы… Говори, если знаешь все! Где к обители света путь, и тьма — где место ее? Ты, верно… знаешь тропу к дому ее? Ты знаешь! Ибо тогда рожден… Можешь ли ты связать узел Плеяд, оковы Кесили разрешить? Выведешь ли зверей Зодиака в срок… По твоему ли слову взлетает орел, на высотах вьет свое гнездо?»[6]

Здесь еще налицо оттенок смирения перед лицом природы. Однако требует этого смирения небесный бог, все сотворивший. Процесс продолжается: уже не естество, а сверхъестество диктует человеку нормы поведения. Творец и творение разделяются; природа уже не она, а оно.

Вместо поисков общности в мирском целью земной жизни становится препобедить мир и искать общности в потустороннем. Плоть, всеми органами чувств привязывающая человека к природе, становится препятствием для ищущего совершенства. Чтобы победить мир, человек должен выбирать между двумя путями: либо отвернуться от природы, либо стать ее господином. То самое, за что царь небесный отчитывал Иова, под конец становится его заповедью. Бог, созданный человеком по своему подобию, делает человека своим подобием, одурманенный возможностями своего мозга, человек-боготворец поклоняется самому себе.

Платонова антитеза дух — тело явила Западу философскую основу для поклонения разуму и душе, тогда как другие твари и земное вообще оцениваются рангом ниже, да и собственное тело надлежит закрывать и умерщвлять. Сложившееся на почве иудейского мифа о сотворении мира («наполняйте землю, и обладайте ею») и греческой философии, христианство становится выражением антропоцентризма в отличие от древнего поклонения природе и восточной мудрости.

Так родился роковой дуализм, нашедший свое выражение в нелепом сопоставлении «человек и природа». Существование природы оправдывается ее служением человеку.

Иногда кротко звучал голос протеста. Евангельский бедняк из Ассизи, еретик, рядом с которым Лютер выглядит грубым духовным ландскнехтом, пытался подорвать диктатуру человека над всем прочим творением. Он говорил о «нашем господине брате солнце и сестре луне», о «брате ветре и сестре воде», о «сестре нашей, земле-матери», о «наших родичах — поющей цикаде и соколе», о «милой сестре нашей — смерти». Догме о том, что все в природе подчинено человеку, он противопоставлял учение о равенстве в мире, где все объединялось в прославлении своего общего истока.

Бунт Франциска был обречен на неудачу. Церковь обезвредила его своим самым изощренным способом: сделала Франциска святым.

Раздел между «чувствовать» и «знать», характерный прежде всего для западной культурной сферы, стал также разделом между религией и наукой.

Освобожденная от природы теология разводила костры под теми, кто подвергал сомнению роль человека как венца творения и Земли как центра вселенной. Подземелье, чья сила некогда способствовала зарождению жизни и в котором первобытные народы видели материнское чрево всякой жизни, стало преисподней и штрафной колонией.

Но и наука, хоть и стремилась постичь законы природы, оспаривая узкие рамки, куда втискивала мировую картину теология, творила свои непреложные догмы. Ученики Ньютона смастерили из его законов тяготения механистичную картину мира, где любые явления вселенной можно было не только объяснить, но и предсказать на основе механически действующих законов природы. Наука растила все более развитую технологию. Наука круто изменяла мышление, технология круто изменяла условия жизни. Вместе они творили свои мифы: миф о прогрессе, миф о приросте.

И теология, и технология — продукты человеческого мозга. Пусть они шли разными путями, отправная точка была единой в том смысле, что обе исходили из положения: человек может и должен властвовать над природой. В обусловленной конкретным периодом форме обе, наверно, были естественными стадиями в развитии мысли и пытливо экспериментирующей изобретательности.

У каждого времени свои ориентиры. Карты, по которым оно ориентируется, не могут быть всецело ложными, но не могут быть и абсолютно верными. На определенной стадии развития может произойти катастрофа, если карту возвести в абсолют, если принять ее за реальность, которую она пыталась отобразить в символах. Если оболочку принять за ядро.

Не этой ли стадии достигли мы теперь?

Этот биологический вид, что так много открыл и так много забыл! Вот мы бродим по Долине, пытаясь заглянуть в прошлое. Видим развитие мозга, содержащего огромные возможности. Видим, как он, развиваясь, создает системы мышления и вероучения, которые в обусловленной конкретным временем, конкретной средой форме обречены на исчезновение, как только истечет их срок, и все же представляются естественными звеньями в развитии ищущей мысли подобно тому, как сменяли друг друга биологические формы. Видим руку, что, руководимая мозгом, изготовила первое каменное орудие, видим, как от ее прикосновения животворная почва взлетает и уносится ветром, видим, как эта же рука прикасается к приспособлениям, поднимающим самого человека в полет над земным шариком. Видим процесс, движение, как будто угадываем его курс, — но где место назначения?

Вот череп, в котором миллионы лет назад зародились разные возможности. Вот современный человек, исполненный горечи и недоверия к собственным деяниям. Горечи и недоверия к системам мышления и вероучениям, не способным больше служить опорой. Человек, блуждающий в пустыне оставленных убеждений. Горечь и недоверие к технологии, создающей свои пустыни и угрожающей основам жизни.

Что-то подсказывает: не может странствие прекратиться в этих горьких пустынях. Все ли мы знаем о нашем мозге? Какие еще не раскрытые возможности таятся в нем? Какие новые горизонты может он открыть ищущему человеку?

Стою, вопрошая, словно путник у подножья горы, чьи пики окутаны облаками. Возможно, уже и не верю, что вершина достижима. И все-таки не могу расстаться с мечтой о далях, кои должны открыться, если взойду наверх и облака рассеются. Надо сделать попытку подняться хоть немного, потом еще немного — сколько хватит сил.

Размышления под зонтичной акацией

1

Когда солнце стоит в зените и земля наливается зноем, все живое в степи либо замирает, либо ищет тень. Вся фауна ждет, когда воздух и земля вновь обретут прохладу и мягкость.

Куда-то запропали насекомые, отсюда необычная тишина кругом. Громко сопя, на землю под деревьями, подле кустов шлепаются львы. Черными караванами бредут к лесу буйволы. Этим же, повседневно привычным путем следуют многие антилопы.

Перемещения животных объединяют степи и лес в едином суточном ритме. Но есть еще и сезонный ритм, отражающий пульсацию жизни между экосистемами. Когда пропадает трава, лес кормит растущее число степных животных. Лес и степи функционируют совместно в кружевном плетении жизненной сети.

На травянистой равнине лес и степь плавно переходят друг в друга. Акации растут редко, но их широкие плоские кроны дают щедрую тень. Акации — зеленая кровля Африки.

Род Acacia — перистые листья, шипы, сладковато пахнущие цветки — насчитывает множество видов, приспособленных к разному климату и разным почвам. Потребность во влаге неодинако-. ва — от жадно лакающей воду серебристой акации до предпочитающей сухость карликовой акации полупустынь. Некоторые виды сбрасывают листву, пребывая в покое засушливый период, другие покрываются зеленым убором перед самым началом дождей, как бы предвещая осадки, третьи — вечнозеленые. Акации служат постоянным напоминанием о приспособляемости изменчивых форм жизни.

Мое дерево в лесостепи — Acacia spirocarpa. В часы зноя я направляюсь к ней.

Жаркий ветер и зной лижут тебя,
точно пламени языки,
но защитой тебе станет воздуха плащ
и тенистое дерево.

Так сомалийский поэт Мухаммед бен Абдалла Саид аль-Хасан, руководитель антиколониальной «священной войны» в начале нашего столетия, напоминал, что в тропиках тень может быть для жизни столь же важной, как вода.

Такую тень дает Acacia spirocarpa. Она одевается листвой и цветками в пору засухи. И дарует она это благо потому, что корни ее уходят глубоко в водоносные слои. Под ее приветливым сводом возрождается жизнь. Моя spirocarpa по-разному участвует в жизненном ансамбле. Ее ветви служат опорой для хитроумных гнезд ткачиков. Цветки угощают нектаром танцующих пчел. Листва привлекает жадно ищущие корма рты листоядных. И акация щедра на тень.