Анатолий Емельянов - Год - тринадцать месяцев (сборник)

• Название: Год - тринадцать месяцев (сборник)
• Автор: Анатолий Емельянов
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Анатолию Емельянову присущ неиссякаемый интерес к жизни сел Нечерноземья.

Издавна у чувашей считалось, что в засушливом году — тринадцать месяцев. Именно в страшную засуху и разворачиваются события заглавной повести, где автор касается самых злободневных вопросов жизни чувашского села, рисует благородный труд хлеборобов, высвечивает в характерах героев их высокую одухотворенность.

---

— Салам, Володя, — сказал Алексей Петрович, подходя и обнимая племянника. — Как ты вымахал!..

— С приездом, дядя Леша, — промолвил Володя ломающимся баском.

— Да, вот приехал и брожу по двору, не знаю, что делать!

— Вы отдыхайте, — посоветовал Володя.

— Отдыхать хорошо в каком-нибудь деле. Вот ты же работаешь, и какой это прекрасный отдых! Мякину, верно, развозишь по дворам?

— Нет, мякину возим к ферме, потом ее запаривают скотине.

— Вот как! — удивился Алексей Петрович.

— Да, — сказал Володя. — А другой раз мякину добавляют в силос.

— Где же ты сейчас работал? На току?

Володя опять улыбнулся своей снисходительной улыбкой — дядя Леша не знал таких простых вещей! Ведь тока как такового сейчас в колхозе нет, в поле работают комбайны, они ссыпают зерно в машины, машины увозят зерно в сушилку или на механизированный ток «Петкус», где работает всего только один человек!

А лошадям там нечего и делать. На лошадях они, такие же ребята-десятиклассники, как и Володя, собирают в поле солому, ту, что остается после уборки. Но много ли ее соберешь после того, как ее уберет волокушами механизированное звено! — вот и собираешь по соломине целый день…

— Что же, кормов, может, не хватает в колхозе?

— Это у нас-то не хватает! — Володя искренне засмеялся. — К нам весной почти весь район приезжает за сеном да за соломой! У нас Сетнер Осипович на это дело жадный, — добавил он с достоинством. — Еще будем скоро листья возить из лесу.

— О, листья и мне довелось повозить! — сказал Алексей Петрович. — Коровы ранней осенью хорошо лист ели, да и на подстилку шел лист.

— На подстилку и мы возим, но наша корова не ест, избалована.

И словно бы считая этот праздный разговор исчерпанным, замолчал и начал выпрягать лошадей. Делал он это ловко, споро, так что сунувшийся было помогать Алексей Петрович только мешал Володе. Даже смотать вожжи и то не сумел правильно. Володя следил за его движениями с удивлением, но молчал, как будто боялся оскорбить дядю своей подсказкой. Потом он легко вскочил на одну из лошадей, а другую дернул за узду, и обе поскакали легким галопом по улице. Алексей Петрович стал закрывать ворота. Ему вспомнилось, как в такие же вот годы сам приезжал домой на своей паре гнедых, выпрягал, потом гнал лошадей на конюшню, но лошади были не такие гладкие, ребра можно было легко пересчитать, а сидеть на хребте без подстилки было одно мучение. Проскакать бы сейчас по Шигалям на этой откормленной Володиной лошади, сгонять бы в ночное к Цивилю, посидеть ночь у костра, пока на рассвете, когда заподнимутся и закачаются над лугом утренние туманы, не сморит сладкий сон!..

13

Попарились в жаркой бане на славу!..

Афанасий Иванович, сняв свой аппарат, опять стал почти глухим, как будто только-только вернулся с фронта, и так же, как и тридцать лет назад, начал страшно материться, выражая этим весь свой восторг.

И хлестал он себя не чем иным, а крапивным веником, и из бани вылез весь красный, как перекаленный кирпич.

С непривычки напарился и Алексей Петрович, так что когда шел по саду, то деревья слегка покачивались, а дорожка так и норовила выскользнуть из-под ног. Сестра вышла навстречу, подала полотенце. А тут Володя бегом со двора, жуя на бегу, — торопится.

— Учти, я тебе каждый день белье менять не буду, сам будешь стирать!..

А он только смеется.

— Куда он? — спросил вяло Алексей Петрович.

— Выдумали какую-то игру — хутбол, — пожаловалась сестра. — Что за игра? Хуже комбайнера приходит после такой игры…

Алексей Петрович с нежностью обнял сестру за плечи. Она и счастлива опять, забыла про все огорчения, которые доставляет ей младший сын своей игрой в «хутбол». Просит брата, как мать:

— Ты, Олеша, приляг, отдохни, а мы в баню сходим с Лидой.

— С Лидой? — удивляется Алексей Петрович.

А это, оказывается, жена Димы. Вот и она сама — короткая стрижка, смазливенькое личико, брючки…

— Здравствуйте, Лида.

— О, Алексей Петрович!.. — протягивает руку, ладошка узкая, слабая, холодная. — С легким паром!..

Она тоже учительница, как и Дима, но Алексей Петрович почему-то с трудом соединяет Лиду с ее профессией учительницы. Ему, пожилому человеку, все еще кажется, что учительница — это что-то серьезное, ответственное, требующее ума, сердечной доброты и солидного житейского опыта, а здесь — где все это? Подобных красоток у него на заводе по всем отделам великое множество, и главное, все у них как будто наштамповано на одном прессе — и лица, и прически, и эти бюстики, и эти задики, и штаны, и словечки, и даже ужимки, и, как подозревает Алексей Петрович, все житейские устремления, которые сводятся к одному — поудобнее устроиться в жизни. Может быть, он и не прав в своих подозрениях, но уж больно легкомыслен этот стандарт. И вот сейчас, когда он пожимал руку Лиде и взглянул в ее круглые раскрашенные глаза, то ничего в них не увидел, кроме игривого желания понравиться. Наверное, это желание понравиться мужчине тоже было стандартным, как прическа и брюки, потому что, если разобраться, зачем же Лиде это нужно — понравиться ему, дяде Леше?

— Где же ты сегодня пропадала? — спросил он, — В школе?

— Да какая тут школа! — вмешалась сестра. — В город ездила прическу делать да вон еще сумку привезла всякого!..

— Мама!.. — с шутливым укором сказала Лида. — «У меня и другие дела были!..

— Ну ладно, ладно, пойдем давай в баню, забирай Петьку, я уже для него все приготовила. А ты, Олеша, приляг, отдохни пока. В бане попаришься — устанешь, как на пахоте.

В спальне была приготовлена для него и постель у окна: высокая мягкая кровать, громадная подушка в расшитой по углам наволочке, белоснежные простыни, — вот как постаралась сестра для брата. И когда он стоял перед этой приготовленной для него постелью, то впервые, может быть, с болезненной остротой в сердце почувствовал, что в мире этом, населенном чужими людьми, у него есть родная душа — сестра. И как это, оказывается, важно, как дорого — родная душа, родная деревня, родина!..

Раскаленно-багровый шар солнца спускался за пыльные ветлы. Эта минута вечерней зари в деревне особая — домой возвращается стадо, ушедшее за околицу рано утром, и вот оно возвращается. Улица наполняется блеянием овец и мычанием коров, устало раз-другой щелкнет кнут пастуха, но зато как призывно, как ласково закликают хозяйки своих Зорек, Дочек и Милок домой!.. Гогочут и гуси, хлопают крепкими крыльями, кричат вожаки, будто стаду угрожает на дороге какая-то опасность…

Скоро стихнут эти звуки, и над всей деревней установится, как венец жаркого летнего дня, тишина. Цену этой заветной минуте знает вполне только тот, кто хорошо потрудился днем, сделал урочное дело, встретил скотину и пустил ее во двор… Бывало, когда черная овца загнана, мать сядет на скамеечку, уронит руки в подол своего сарафана, а по лицу ее скользнет умиротворенная, расслабленная улыбка. Да, с той черной овцой помаялись они! Корова — та сама шла во двор, стоило только матери окликнуть ее, а вот черная овца норовила дать деру, и если ей удавалось убежать от Алексея, то потом искать ее приходилось по всей деревне. Да, побегал же он за этой овцой! В отместку за это он привязал ей на шею красную тряпку, чтобы издали отличить ее в стаде и вовремя преградить путь…

Но не дали всласть полежать Алексею Петровичу — явился Афанасий и повел к столу. За столом, кроме Димы, оказался и сосед — Василий Семенович, толстый, с двойным подбородком старик. Это был первый такой толстяк в Шигалях, но сравниться с ним еще пока никто не мог. На войне он был, как и зять Афанасий, артиллеристом, и это еще больше сближало соседей — ни тот, ни другой не могли сидеть в застолье друг без друга.

— Привет гостю! — пробасил Василий Семенович трубным, жирным голосом и протянул через стол руку. Здоровался он левой рукой, потому что на правой у него был только один большой палец и он стеснялся подавать ее.

В комнате было сумрачно, хотя за окном еще видно было светлое небо, и Алексей Петрович подумал, что в полях сейчас стоит особенный вечерний свет широкой тихой зари…

Но застолье началось: загремели рюмки и стаканы, тарелки и вилки. Все — и Афанасий, и Дима, и Василий Семенович — считали своей обязанностью угощать гостя, так что Алексею Петровичу пришлось отбиваться. А когда он наотрез отказался от водки, то Василий Семенович, будто он здесь был хозяин, даже обиделся. Зять Афанасий попытался сгладить ситуацию.

— Наш лейтенант, бывало, говорил так, — начал он похихикивая, словно просил разрешения совершить какое-то ненужное, грешное дело, — год, говорит, не пей, Два не пей, а после бани, хоть рубашку продай, но рюмочку выпей, хе-хе. Хороший был парень, да погиб под Курском, пусть земля ему будет пухом. — И плеснул из рюмки на стол, а потом, зажмурившись, выпил да вдогонку еще выпил единым духом и пива.