Константин Бурцев - Южный Урал, № 10

• Название: Южный Урал, № 10
• Автор: Константин Бурцев
• Издательство: Челябинское книжное издательство
• Жанр: Критика
• Год: 1953

---

— Эй, как тебя, подь сюда! — крикнул он сердито и стал ожидать. В мастерской было попрежнему тихо. Ераско торопливо открыл дверь и увидел пролом в потолке.

— Так и есть, утёк, гидра! — осматривая развороченный дымоход, сказал он и крепко выругался. — Дернул же меня лешак, оставить его одного! — и, горестно вздохнув, Ераско вышел из мастерской и уселся на жернов.

— Ищи теперь ветра в поле. Надо же приключиться такой оказии, а? Проворонил, разиня, — шагая обратно по переулку, ругал он себя. — Но погоди, все-таки я тебя разыщу, болотная кикимора. Поди, недаром я в разведчиках был. Бывало, сам Григорий Иванович хвалил, — мысли Ераско вновь вернулись к беглецу, — нет, брат, тебе меня не перехитрить, ведь недаром говорится, хоть мужик-то и сер, а ум у него волк не съел. На этот раз дал промашку. Вот только где его искать, халудору? — задумался Ераско.

Занятый своими мыслями о поисках Никодима, он не заметил, как оказался возле моста и, услышав стук колес, быстро мчавшихся тачанок, прижался к перилам.

— Герасим!

Матрос соскочил с задней тачанки и, хлопнув по плечу своего бывшего помощника, весело сказал:

— Записывайся в пулеметную команду, будем вместе бить беляков…

— Что же, оно можно, — охотно согласился тот, — только вот что, Федот Поликарпович, заминка у меня сегодня вышла с гидрой.

Ераско рассказал о своей неудаче. Федот беспокойно топтался на месте и, наконец, не выдержав, заявил:

— Герасим, я тороплюсь, — и, посмотрев на передние тачанки, протянул руку бобылю, — мы с тобой еще увидимся, я скоро вернусь в Марамыш, до свидания, — матрос направился к своей тачанке. — А этого расстригу постарайся поймать, — крикнул он уже на ходу.

Ераско постоял в раздумье на мосту и, решив, что искать Никодима в городе бесполезно, не спеша повернул обратно. «Может, тот лохматый в кирпичных сараях спрятался, — подумал он про расстригу, — пойду, однако, посмотрю». Закинув винтовку за плечо, бобыль зашагал быстрее к опушке бора, где виднелись крытые соломой сараи.

Приближался вечер, тихий и ласковый, какие бывают в предгорьях Урала в августе. В воздухе носились мельчайшие паутинки и, оседая на траве, как бы нанизывали серебряную нить на ее увядающий, но попрежнему красивый ковер. Ераско прошел несколько построек и, не обнаружив Никодима, решил заглянуть в стоявший недалеко от бора сарай. Постройка была наполнена длинными рядами сырца[5], и, крадучись между ними, Ераско заметил в углу спящего человека.

— Он самый, — не выпуская винтовку из рук, бобыль на цыпочках стал подкрадываться к мирно храпевшему беглецу.

Подойдя к нему вплотную, он гаркнул:

— Встать! — и щелкнул затвором винтовки.

Никодим встрепенулся и, поджав под себя ноги, зевнул.

— Встать, гидра!

Расстрига неохотно поднялся с земли и, посмотрев угрюмо на вооруженного человека, спросил:

— Что тебе?

— Руки вверх! — Ераско сделал свирепое лицо и, сдвинув белесые брови, сердито заворочал глазом. — Два шага назад!

Никодим попятился. Поднятые руки Елеонского были наравне с верхними краями сырца, и в голове бобыля промелькнула мысль: «Как бы не стукнул кирпичом, надо заставить пятиться к выходу, там как раз яма».

Направив дуло винтовки на Никодима, он грозно крикнул:

— Три шага назад! — тот попятился. — Два шага назад!

Расстрига, не замечая опасности, стоял на краю глубокой ямы, из которой когда-то брали глину. Вылезть из нее можно было лишь с приставной лестницей.

— Что я рак тебе, что ли? — не опуская рук, пробурчал сердито Никодим.

— Шаг назад! — яростно выкрикнул Ераско и прицелился в; расстригу.

Хищно взглянув, Елеонский рванул дуло винтовки и, в тот же миг оступившись, рухнул в яму. Бобыль припал к краю, вглядываясь в лежавшего Никодима. Там же валялась упавшая винтовка.

— Должно, крепко ушибся, лежит без памяти. Как же винтовку выручить?

Из ямы послышался звук, похожий на кряхтение, и бобыль осторожно заглянул вниз. Вытянув ноги, Никодим сидел, прислонившись к одной из стенок, и ощупывал голову. Затем поднял глаза кверху и, увидев Ераска, попросил воды.

— А с винтовкой как? — спросил тот.

— Принесешь воды, получишь оружие, — махнул рукой Никодим.

Ераско сбегал к ближнему колодцу и, почерпнув в бадейку воды, спустил ее на веревке к расстриге. Елеонский пил долго, с перерывами. Сделав вид, что он привязывает винтовку к бадейке, Никодим крикнул:

— Тяни!

Бобыль доверчиво высунул голову. В тот же миг раздался: выстрел и, почувствовав сильный ожог возле уха, бобыль отпрянул от ямы.

— Я тебе воды, а ты мне пулю, вот она контра-то какая! — точно обращаясь к невидимому зрителю, заговорил Ераско и, ощупывая ухо, поспешно зашагал к городу. Через час он вернулся с двумя красноармейцами. Никодим упорно не хотел вылезать из ямы, и только когда те пригрозили ему гранатой, он неохотно поднялся по веревке на поверхность. На допросе Елеонский признался, что он по просьбе старика Фирсова спрятал его золото. В тот же день расстрига указал место, где оно было зарыто.

…Стоял январь 1920 года. В предгорьях Урала крепла власть Советов. В селах, деревнях и станицах беднота взяла у кулаков на учет машины, хлеб и поделила землю. Началась организация товариществ по совместной обработке земли.

На уездной партийной конференции Русаков был избран секретарем Марамышского укома.

Андрей вместе с Истоминым был за Читой и часто писал Христине, которая работала в Челябинском губкоме партии.

Раненый под Красноярском Федот Осокин вернулся в родной Марамыш и был назначен начальником уездной милиции. По состоянию здоровья демобилизовался из армии и Василий Шемет. Зверинская беднота избрала его председателем станичного исполкома. Епифан Батурин находился под Волочаевском и командовал уже полком. Не было вестей лишь от Ивана Устюгова и Осипа.

Летом из Монголии вернулся в свою станицу Поликарп Ведерников. К отцовскому дому он прошел огородами и, забравшись в пустой пригон, долго осматривал широкий с просторными навесами двор. Посторонних никого не было. Поликарп крадучись вылез из своего укрытия и, пробираясь с оглядкой возле амбаров, торопливо поднялся на крыльцо. Через час, вымытый и одетый в свежую парусиновую рубаху, на плечах которой попрежнему блестели позолоченные пуговицы от погон, он рассказывал отцу:

— Еще до отхода в Монголию в нашей сотне начался разброд. Состоятельные казаки тянули за границу, голытьба — домой. В Алтайских горах от сотни осталась половина людей, остальные утекли. А тут, как на грех, наш командир застрелился. Помнишь, поди, Сергея Фирсова?

— А как же, — ответил Сила, — накануне отхода от Тобола, скрываясь от красных, он ночевал у меня. Как он попал в начальники? — и, не дожидаясь ответа, старый Ведерников продолжал: — По уставу командиром казачьей части должен быть свой кадровый офицер…

Поликарп махнул рукой:

— Напоследок все перемешалось. Не поймешь, кто казак, кто сын казачий, а кто… — выругавшись, Поликарп потянулся за стаканом самогона, — умеешь шашкой владеть, да зол на Советскую власть, значит и начальству хорош, командуй, — сын захрустел соленым огурцом.

— А что, рядовые казаки разве пообмякли? — Сила испытующе посмотрел на сына.

— Как тебе сказать, — Поликарп вытер рукавом рубахи вспотевший лоб, — одни сразу повернули коней к дому, другие побоялись красных и ударились за границу вместе с зажиточными станичниками. Пугали шибко. Будто большевики расстреливают без разбору всех казаков.

— Ишь ты! — старый вахмистр погладил седые усы. — Убивать-то не убивают, а прижимать стали крепко. У меня из амбаров почти весь хлеб выгребли свои же казаки. Ладно, припрятал маленько, а то жевать бы нечего было, — пожаловался он сыну.

— Дивно припрятал? — по-хозяйски спросил Поликарп и налил себе второй стакан.

— Да как сказать, — Сила повел глазами по потолку, — мешков сорок лежат. Вот только боюсь, как бы вода к яме не подошла, в низком месте вырыта. Съездить бы посмотреть. Отдохнешь денька два — и прогуляемся в степь. Как у тебя с документами? — спросил он Поликарпа.

— Придется явиться в исполком, — вздохнул тот. — Кто там теперь верховодит?

— Васька Шемет, такой вредный для нашего брата стал, что беда, — Сила побарабанил пальцами по столу.

— Лупан жив?

— Скрипучее дерево долго на корню стоит, — ответил Сила, — недавно сноха гостить приезжала…

— Устинья? — Поликарп подался туловищем через стол.

— Замуж, говорят, вышла, — Сила отвел глаза в сторону.

— За кого?

— За главного партийного человека в Марамыше, Русакова. Помнишь, которого я имал в Уйской?

Поликарп отодвинул бутылку и поднялся на ноги. Заложив руки за спину, прошелся раза два по комнате и остановился перед отцом.