Константин Бурцев - Южный Урал, № 10

• Название: Южный Урал, № 10
• Автор: Константин Бурцев
• Издательство: Челябинское книжное издательство
• Жанр: Критика
• Год: 1953

---

Григорий Иванович очнулся перед утром. В комнате никого не было. В углу на маленьком столике слабым, трепетным огнем горела лампа. Русаков сделал попытку повернуться на бок, почувствовал сильную боль в правом плече и осторожно ощупал раненое место. Скрипнула дверь, и вошла Устинья. Поправила огонь в лампе и опустилась на стоящий возле кровати табурет. Молча положила руку на горячий лоб Русакова и вздохнула. Григорий Иванович закрыл глаза. Ласковое прикосновение женской руки, казалось, смягчило боль. Устинья с жалостью смотрела на Русакова, на его заостренный нос и глубоко ввалившиеся глаза.

«Должно быть, много крови потерял», — подумала она и поправила сползавшее одеяло. Раненый медленно повернул голову к женщине.

— Спасибо, Устиньюшка, — прошептал он слабо и взял ее руку, — не тревожься, иди отдохни, — Устинья отрицательно покачала головой.

…Устинья приехала в Марамыш незадолго до прихода отряда Русакова. В Зверинской ей оставаться было нельзя. Озлобленные неудачами на фронте, богатые казаки во главе с Силой Ведерниковым всячески стали притеснять бедноту. А тут еще повадился Поликарп, воинская часть которого находилась на Тоболе недалеко от станицы. Молодой Ведерников день ото дня становился нахальнее, добиваясь ее расположения. Затем он исчез. В середине августа в домике Истомина поселился дутовский офицер Маслов. Это был грузный мужчина лет сорока с багровым лицом и бараньими глазами навыкат. Он тоже начал приставать к ней.

Устинья уехала в Марамыш. Елизара дома не было. Мобилизованный колчаковцами, как подводчик, он вторую неделю кружил в Глядянской волости. Однажды Устинья услышала выстрелы. Припав к окну, она увидела, как отдельные группы вооруженных колчаковцев спешили к центру. Выстрелы участились. Затем раздались взрывы гранат и проскакал отряд конников.

«Наши вошли в город», — радостно подумала она и повернулась к матери.

— Мама, наши пришли! — крикнула она и вновь припала к окну.

В тот день кривой Ераско ночевал у знакомого горшечника. Услышав выстрелы, он выскочил из избы и, прячась за высокую картофельную ботву, пополз вдоль огородного плетня. Приподняв голову, он увидел поспешно идущего по переулку расстригу. Никодим приближался уже к бывшей мастерской Русакова. Воровато оглянувшись, он пригнул голову и влез в маленькую дверь. «Прячется, контра, от красных», — подумал Ераско и, перевалившись через плетень, подобрал лежавший на дороге кол. «Припереть дверь и пускай там сидит», — и смело зашагал к мастерской. Дверь была закрыта. Ераско приставил к ней кол, уселся на жернов и стал закуривать.

Было слышно, как расстрига подошел к дверям и попытался ее открыть. Кол держал дверь крепко. Затем Ераско увидел, как в узком окошечке мастерской показалась кудлатая голова Никодима. Увидев бобыля, он произнес ласково:

— Выпусти, человече, бегущего из града Гоморры.

Ераско молчал. Расстрига промолвил елейно:

— У Сократа сказано: «Истина добывается путем размышлений».

— Ну и сиди размышляй, кто тебе мешает, — сердито отозвался тот и отвернулся от своего узника. Из окошечка послышались вздох и слова расстриги:

— Имеющие уши слышать, да услышат, — Никодим уставил плутоватые глаза на Ераско. — Познавай, чадо, что корень зла таится в злой воле человека, выпусти, милок.

Ераско поднялся с жернова.

— Я тебя поагитирую, чертова перечница! Попался, значит, сиди, — заявил он решительно.

— Сказано одним древним философом, — продолжал Никодим, — что добродетель человека заключается в его мудрости. Есть у меня малая толика золотишка, может быть, поделим, а?

Ераско подошел вплотную к окошечку и замахнулся кулаком.

— Замолчи, гидра!

Голова Никодима исчезла в окошечке. Бобыль сплюнул и, разыскав второй кол, припер им покрепче дверь. «Теперь не вылезет, лохматый чорт». Довольный Ераско быстро зашагал к домику Истоминых. Устинью он застал в большой тревоге. Женщина видела, как со стороны Тургайской дороги по косогору под командой Маслова промчался большой отряд белоказаков. Затем шум боя стал приближаться к окраинам города. Видимо, конница Шемета, не давая белоказакам прорваться в город, стала теснить их на подступах к Марамышу.

Увидев Ераска, Устинья обрадовалась:

— Герасим, наши в городе, — слышишь, стреляют.

Ераско подошел к окну.

— Я, Устинья Елизаровна, пойду сейчас на подмогу, — окинув взглядом улицу, Ераско заторопился. — Самая пора.

— Постой! — женщина схватила Ераска за рукав. — Я достану тебе сейчас винтовку и патроны. Тятенька спрятал в подполье, — Устинья открыла подполье и достала оружие.

— Пойдем вместе, — подавая винтовку, заявила она и, затянув покрепче платок на голове, шагнула к дверям.

— Зачем ты пойдешь? С голыми руками много не навоюешь…

Устинья задумалась. «Герасим прав, но чем помочь нашим? Может, там раненые есть».

— Пошли, — твердо сказала она и толкнула дверь.

Закинув винтовку за плечо, Ераско последовал за ней.

На улице показалась толпа бегущих колчаковцев. Белогвардейцы прятались по домам. Устинья с Ераско вбежали во двор Черновых и, захлопнув калитку на крючок, прислонились к забору. Через широкую щель было видно, как каппелевцы торопливо, отстреливались от наседавших на них красноармейцев.

— Братец Епиха! — Устинья с силой сжала руку Ераско. Во главе отряда, который шел рассыпным строем, на улице показался Епифан. Молодой Батурин, размахивая шашкой, что-то кричал своим людям. На перекрестке каппелевцы остановились и один из них, видимо старший, прикрепив к штыку белый платок, поднял винтовку вверх. Стрельба прекратилась. Красноармейцы стали окружать сдавшегося противника.

Устинья выскочила из своего укрытия и бросилась к Епифану.

— Братец! — и, спрятав радостное лицо, припала к его груди. Поцеловав сестру, Батурин осторожно освободил ее руки. Он скомандовал отряду.

— Пленных на центральную площадь! — и, обращаясь к сестре, добавил: — Устенька, я скоро буду дома… А, Герасим, — увидев подходившего бобыля, улыбнулся Епифан, — здравствуй, друг!

— Здравия желаем! — гаркнул Ераско и, сняв с плеча винтовку, встал «смирно». — В мастерской Григория Ивановича сидит гидра Никодим. Жду приказаний, — козырнул он.

— Охраняй, — бросил коротко Епифан и, подав команду отряду, повернул с ним к городу. Следом в сопровождении конвойных двинулись пленные каппелевцы.

…Русаков выздоравливал медленно. Рана, полученная в бою, постепенно заживала, но больной чувствовал еще сильную слабость.

Похудела за эти дни и Устинья. Ночью она часто вставала с постели и, войдя в комнату Григория Ивановича, прислушивалась к его дыханию. Новое, неизведанное чувство овладело молодой женщиной, и она подолгу простаивала у его кровати, беспокойно вглядываясь в лицо Русакова. Он казался ей близким, родным, был для нее старшим товарищем и другом. Это чувство не походило на прежнее, которое она испытывала к Сергею, а было глубже и полнее. Бурные порывы страсти прошли, как первая весенняя гроза, и вслед за ними потекли спокойные дни жизни с Евграфом. То, что, казалось, отшумело, улеглось, вспыхнуло с новой силой, и женщина чувствовала, что ей уже не совладеть с тем чувством, которое так властно вошло в ее сердце.

Однажды ночью она по обыкновению зашла в комнату Русакова. Тихо поправила одеяло и опустилась на табурет возле кровати больного. С улицы через окно падал лунный свет, освещай спавшего мужчину и сидевшую возле него женщину.

Повернувшись на бок, Русаков открыл глаза и увидел Устинью.

— Не спишь? — спросил он тихо и, взяв ее руку, стал нежно гладить.

— На душе неспокойно, Григорий Иванович…

— Что тебя тревожит? — Русаков поднял глаза на Устинью.

— Плохо ты поправляешься…

— Ничего, Устенька, скоро вновь стану на ноги.

— Скорее бы, — вздохнула женщина. — Тебе так хочется?

— Да! — Устинья затеребила кромку одеяла.

— Славная ты, Устенька, хорошая, — промолвил Русаков, положив ее руку к себе на грудь.

— Слышишь, как бьется? — спросил он со слабой улыбкой.

Устинья наклонилась к Григорию Ивановичу. Губы ее затрепетали, и, приподняв голову от подушки, Русаков нежно привлек: ее к себе.

…В тот день, когда был заперт Никодим, кривой Ераско, получив распоряжение Батурина охранять своего узника, бодро шагал по переулку.

— Я тебе покажу, контра, как меня золотом сманивать. Не на того нарвался. Да, — рассуждал Ераско и, вздернув винтовку вверх, скомандовал себе — Левой! Левой! — Вышагивая по-солдатски, он подошел к заброшенной мастерской, приложив ухо к двери, стал прислушиваться. Там было тихо. «Присмирел, чортов кум. Сидит, размышляет. Однако надо обойти кругом». Сунув приклад винтовки под мышку, Ераско стал обходить мастерскую, одна из стен которой выходила в огород. Бобыль перелез через прясло и, заметив примятую ботву, тревожно завертел головой. Перемахнул поспешно обратно через изгородь и подошел к окошечку.